— Это из-за того, что уже завтра ты не сможешь удержать своими сломанными пальцами и соломинку. До города еще три или четыре дня перехода, акрай. За это время твои пальцы заживут.

И Шира уйдет.

А потом, с наступлением новой луны, в городе будет объявлен отбор, и акраяр, не связавшиеся с выбранными спутниками, смогут обрести новых.

— Ты сделаешь это, — сказала она наконец, не зная, что именно имеет в виду.

— Я сделаю это, — ответил он, поднимаясь. — Я пришлю за тобой одного из этих никчемных мальчишек, акрай. Будь готова.

Шербере не впервые в жизни хотелось не подчиниться. Но впервые в жизни она одновременно так сильно желала и не желала сделать то, что было приказано.

Ее сердце было лошадью, поводья которой крепко держал Прэйир. Оно могло упираться, бить копытами и фыркать, но вырваться из хватки ему было не под силу. Ему хотелось ткнуться мордой в плечо хозяина и взять из его ладони сладкий корень чеплыжницы, коснувшись огрубевшей кожи мягкими губами, и одновременно — вздыбиться, показать норов и не дать так просто себя укротить.

Шербера не хотела быть женщиной, с которой Прэйир ляжет в постель только по приказу фрейле и для свершения клятвы. Ей хотелось, чтобы он сам пожелал ее — как пожелал ее Фир, поймавший ее в свои объятья по пути к палатке акраяр.

— Ты знаешь, — сказала она, все еще немного задыхаясь после страстного поцелуя, которым он ее одарил.

— Номариам будет удерживать меня в своей палатке, Шербера, — сказал он, проводя своей большой рукой вверх по ее телу и на мгновение чуть сжав ее грудь. — Только так я не убью Прэйира и не отправлю к Инифри половину лагеря.

Она погладила его по плечу, заглянула в красивое лицо, повинуясь неведомому ей доселе порыву, прикоснулась губами к груди там, где размеренно и медленно билось его сердце. Его зверь заворчал в ответ на эту ласку.

— Ты так много делаешь для своей недостойной акрай, Фир.

— Мое сердце принадлежит тебе, — сказал он так, словно говорил это много раз. Шербера замерла в его объятьях, и Фир тут же ухватил ее за подбородок и, подняв ее лицо, заставил посмотреть в глаза. — Я не жду ответа. Это только мои слова. Ты и так это знала, линло.

Он отпустил ее и без единого слова пошел прочь, и она проводила его взглядом, закусив почти до крови нижнюю губу.

Даже зная о том, как сильно Фир к ней привязан, предчувствуя боль, которую он должен будет из-за нее перенести, Шербера не смогла заставить себя сказать ему то же, что сказал он ей.

Не потому что он был ей безразличен — нет, за эти дни она узнала и его благородство, и его ярость, и его нежность, и все это в равной степени восхищало ее.

Но это было совсем не то, что Шербера чувствовала к Прэйиру. И называть два разных чувства одним именем она не могла.

Имена снова имели значение.

Снова.

***

Прэйир разбил палатку у края лагеря, со стороны магов и целителей, у которых, несмотря на объявленный отдых, было полно работы. Воздух в долине казался неподвижным, и голоса из-за этого звучали тише, как будто сквозь плотный мешок, накинутый на голову.

Прэйир даже усмехнулся при этом сравнении. Уж он-то точно знал, как слышатся звуки, когда на голову накинут мешок. Уж он-то точно знал, как хрустят тонкие кости пальцев, когда их ломают ударом тяжелого походного мутрала.

Эта акрай была каким-то сильным магом. Только так Прэйир мог объяснить себе то, что сначала безумный карос каросе, а потом змеемаг Номариам и даже фрейле, чей рассудок оставался трезвым и холодным, сколько Прэйир его помнил, вдруг стали слушать, что говорит — приказывает! — им постельная девка.

Он знал Фира — его злоба и жестокость в бою иногда заставляли леденеть не только кровь врагов, но и союзников тоже. Он знал Номариама — его ядовитая магия подкрадывалась бесшумно, кусала точно, убивала мучительно. Да, эта рыжеволосая маленькая акрай спасла фрейле жизнь, схватив чужой меч и ринувшись в самую гущу боя, она сделала это по воле Инифри и получила право требовать милости.

Вот только женщине никогда не стать настоящим воином. Эта была глупая затея, и рыжеволосая акрай поплатится за свою самонадеянность в первом же бою.

Прэйир почувствовал, как воздух в палатке заколебался от движения полога, и обернулся, на ходу стаскивая с себя рубицу. Акрай — Шербера, он уже произнес ее имя однажды — стояла у входа, ее волосы казались одного цвета с огнем.

— Ты явилась, женщина, — сказал он резко. — Раздевайся и ложись на шухир. Ночь коротка, и у нас нет всего времени Побережья.

— Я хорошо помню об этом, воин, — сказала она, вскинув голову, и прошла мимо Прэйира вглубь палатки.

Ему показалось, или, сказав о своих чувствах, его акрай разучилась держать язык за зубами? И зачем она это сказала? Зачем облекла в слова то, о чем он не хотел бы знать?

Эта женщина с глазами цвета Побережья и волосами цвета пламени, была словно чан мага, в котором смешались болотная зябль и обжигающе горячий огинь. Пугливая, дрожащая от звуков его голоса, почти готовая плакать от одного лишь взгляда, и смелая, преграждающая ему путь, целующая его и говорящая о любви, согласная сломать себе руки, чтобы только научиться держать афатр…

Прэйир не понимал ни ее, ни себя, не понимал, что чувствует, глядя на нее, не понимал, убить или сделать своей он хотел бы постельную девку, которую попросил у фрейле после боя, почти не задумавшись, почему.

Иногда ему хотелось распластать Шерберу на земле и овладеть ею, грубо и жестоко, и закрыть ей ладонью рот, заглушая крики боли и стоны страданий, чтобы доказать, что он именно такой, каким она его представляет.

Иногда ему хотелось связать ее и не подпускать к бою, чтобы не думать о том, жива ли она, когда битва закончится, и не искать ее взглядом и не чувствовать в груди колючую пустоту при виде кучи окровавленных, растерзанных зелеными тварями тел, среди которых через мгновение может отыскаться и ее.

Шербера опустилась на шухир и начала расстегивать крючки рубицы своими кривыми узловатыми пальцами. Прэйир пошевелил оруфалу в факельной чаше, чтобы сделать пламя чуть ярче, и обернулся, наблюдая за тем, как она снимает с себя одежду, обнажая тело.

— Всю одежду, акрай, — сказал он, развязывая завязки сараби. — И побыстрее.

Отблеск света скользнул к ее груди так же жадно, как и его взгляд, закруглился на ней, заплясал, лаская неощутимым прикосновением, скрывая и одновременно очерчивая шрамы.

Ее раны почти зажили. Его рана — еще нет и даже немного побаливала при движении, но он скорее вырвет себе язык, чем признается в этом сейчас.

Шербера развязала завязки сараби и приподнялась, чтобы вытащить ткань из-под себя, а потом посмотрела на него зеленым, как листва, взглядом.

— Я сделала, как ты сказал, Прэйир.

Нет, она определенно стала слишком много говорить. Она вела себя так, словно это он сказал ей о чувствах, а не она, самоуверенно и независимо. И он этого тоже не понимал.

Прэйир стянул с себя сараби, и глаза Шерберы расширились, когда она увидела его размеры.

— Я в любом случае причиню тебе боль, акрай, — сказал он спокойно, глядя ей прямо в лицо, — так что лучше тебе расслабиться и постараться меня принять. Ложись.

— Ты даже не пытаешься.

Она не понимала. Он едва сдержал раздраженный вздох.

— Ложись, женщина. Я хочу закончить с этим побыстрее.

Шербера послушно легла на спину и закрыла глаза.

— Тогда заканчивай, — сказала она сквозь стиснутые зубы, и даже с закрытыми глазами ее лицо было полно ожидания боли пополам с отчаянным желанием это скрыть.

Прэйир опустился рядом с Шерберой на колени, и ее челюсти сжались сильнее. Она развела ноги, одновременно вцепляясь пальцами в шухир, готовясь к вторжению, как, несомненно, делала это уже много раз.

Она знала, что будет больно.

Она ждала этой боли.

И как же трудно ему было сдерживаться сейчас, когда он позволил, наконец, тлевшему внутри желанию разгореться в полную силу.