Она не стала возражать, чтобы не давать новых клятв, которые точно не сможет выполнить.

Номариам был прав: маги не могли ей помочь, а Фир… Она видела, что каждый ее шаг отдается в нем эхом, она чувствовала, как радуется ее прикосновению и близости его зверь, понимала, что почему-то его связь с ней намного сильнее, чем связь Номариама, который хоть и был теперь ей ближе, чем вчера, но все еще оставался чуть в стороне, оставался чужим мужчиной, которого выбрала для нее магия, а не сердце.

Были еще Тэррик и Прэйир, но Шербера знала, что не отважится попросить фрейле о таком даже под страхом смерти. Что же касается Прэйира… Ее сердце сжалось. Наверняка он посчитает ее затею вздором, наверняка даже не станет ее слушать.

— Я хочу, чтобы ты поехала со мной, — сказал ей Фир, и она, так и не найдя, что сказать Номариаму и не решившись более продолжать разговор об оружии, последовала с ним к его палатке, где их уже ждал свирепого вида конь.

Огромный, черный как ночь скакун… и ему явно не понравилось, что его хозяин пришел не один.

— Его зовут Пармен, — сказал ей Фир, когда она нерешительно остановилась и посмотрела на него. — Это значит «зверь» на моем языке. Он чувствует, что ты его боишься, поэтому не подпустит тебя к себе, пока ты не покажешь, что это не так. Дай мне руку, Шербера. Я познакомлю вас.

Конь косил глазом и переступал с ноги на ногу, и Шербера понимала, что одного удара этого тяжелого копыта хватит, чтобы вышибить из нее дух. И все же она позволила Фиру, вставшему позади нее, взять ее руку в свою и протянуть к боку этого черного зверя. Другой рукой он обхватил Шерберу за талию, прижимая к себе и заставляя ее подвинуться к коню чуть ближе.

— Сделай шаг, Шербера, — сказал Фир терпеливо, когда она не нашла в себе храбрости сдвинуться с места. — Ты должна быть рядом с ним, чтобы он мог почувствовать твой запах.

Шаг — и ее ладонь неожиданно легла на теплый черный бок. Конь всхрапнул, и она бы шарахнулась от него, наверняка напугав или разозлив, если бы Фир не стоял позади, неподвижный, как каменная скала. Шербера почувствовала в волосах его теплое дыхание, когда он засмеялся.

— Не убирай руку. Он просто не понял, что произошло. Пармен, — и он сказал несколько слов на своем языке, ласково и со смешком, и конь, словно поняв их, фыркнул и захлопал огромными ушами и покосился на Шерберу черным блестящим глазом.

Ее ладонь в руке Фира снова легла на черный бок, и Шербера растопырила пальцы и закрыла глаза, почувствовав, как перекатываются под кожей каменные мускулы. И все же на ощупь он был нежный, мягкий, как самая дорогая шкура бехлебесской козы. Она осторожно погладила, и кожа под ее ладонью дернулась.

— Он такой огромный, — сказала с благоговением.

Пармен повернул голову вперед и словно не замечал ее теперь, когда понял, что и она перед ним преклоняется — как и положено, как и должно быть, ведь он так прекрасен и могуч.

— И очень гордый, — сказал Фир, отпустив ее руку, чтобы ласково похлопать коня по спине. — Он прошел со мной от моей родной земли к пустыне и теперь возвращается обратно. И Пармен тоже устал от войны. В прошлой битве он едва не потерял глаз.

— Но как? — удивилась Шербера. — Кони же не участвуют в сражении.

— Магический взрыв, — напомнил он, и она нахмурилась. — Я едва успокоил его после боя, он метался на привязи и никого к себе не подпускал. Но мази Олдина творят магию. Этого целителя дала войску сама Инифри, и мне все равно, кто он и откуда взялся, я уже ему благодарен.

Фир оставил ее возле своего огромного скакуна и отошел к палатке, чтобы проследить за тем, как мальчишки укладывают его скарб. Шербера гладила теплую черную шкуру и искоса — потому что все-таки побаивалась этого жуткого зверя и не решалась повернуться к нему спиной в отсутствие хозяина — наблюдала за сборами. Ее мысли витали вокруг дороги и скорой новой битвы, в которой будут участвовать все пятеро ее спутников.

А она связалась только с двумя.

— Почему ты одна, Шербера? — спросил ее остановившийся рядом Олдин, и она вздрогнула, почти ожидая, что конь взбрыкнет или отпрянет от того, кто оказался вдруг слишком близко, но Пармен, казалось, даже не заметил, что кроме нее с ним рядом кто-то есть.

Тонкая рука Олдина коснулась черного бока, легко дернула коня за густую короткую гриву — Шербера уставилась на него, как на безумца, — похлопала по крупу.

— Мы с этим пустынным монстром слишком похожи, чтобы бояться друг друга, — сказал он, и конь фыркнул, словно отвечая. — И, к тому же, он помнит, кто спас его глаз. Ты едешь с Фиром?

— Да, — сказала она.

— Прэйир спрашивал о тебе, Шербера, — сказал Олдин, и она уткнулась взглядом в конский бок, не зная, что сказать в ответ. — И я хочу, чтобы ты знала, что мы никогда не навредим тебе знанием, которым владеем. Я говорю тебе это от имени Номариама и своего. За Фира тебе уже сказал его пустынный зверь, когда признал тебя.

Она почувствовала его сильные пальцы на своем подбородке, когда Олдин повернул ее лицо к себе. Его светлые фиолетовые глаза, казалось, пронзили ее насквозь, и Шербера почувствовала трепет при мысли о том, что и с ним ей придется уже скоро делить постель.

— Ты не просила вчера кое о чем, акрай. — Она не была готова к этим словам. — Я вылечил того юношу сегодня утром, его рана скоро затянется. Он будет жить, благодаря тебе.

Мгновение он смотрел на нее так, словно решался о чем-то сказать, но потом без единого слова отпустил и исчез в толпе так же быстро, как появился, даже не позволив ей себя поблагодарить.

Шербера растерянно смотрела ему вслед.

Он пришел, чтобы сказать ей, что сделал то, о чем она не просила? Благородный целитель, господин, выполнил просьбу своей акрай и пришел, чтобы рассказать ей об этом?

Нет, она, должно быть, ошиблась, и он был здесь по своим делам. И все же он вылечил этого постельного юношу, хотя и не должен был. Почему? Она не знала ответа.

До заката войско успело пересечь ущелье, за которым начиналась долина, и теперь двигалось, быстро и сосредоточенно, на восход. Солнце било в спину длинными золотистыми стрелами, горы, отступая все дальше и дальше, вскоре стали казаться совсем невысокими — хорошенько разбежишься и перепрыгнешь на ту сторону, и даже не заденешь пятками острых пиков. С заката на восход прямой дорогой жизни по долине текла река, и фрейле принял решение идти вдоль нее, не останавливаясь, пока не появятся следы врага.

К вечеру они появились.

Остатки лагеря, убранного день назад в спешке. Тела с зеленой кожей, лежащие в воде и у воды. У реки раскинулась деревня, но темволд разбили лагерь чуть выше по течению и, зачем-то убив нескольких своих зеленокожих диких слуг, попытались отравить воду, скинув их мерзкие кишки в поток. Лошади пятились и не желали пить, и фрейле, приказав части воинов заняться подготовкой ночлега в деревне, отправил часть разведчиков на поиски другой воды. Пока мальчишки вытаскивали из реки раздутые тела с лопающейся кожей, воины выкопали в песке яму. Разводить костер не было смысла: зеленая мокрая плоть не стала бы гореть, да и предавать огню это отродье никто не собирался. Пусть лежат в земле. Пусть пустынные скорпионы совьют в них гнезда и родят там своих ядовитых детей.

Деревня была большой — сотня домов, Шербера никогда не видела такой, — но почти безлюдной. Услышав приближение врага, жители бросили живность: коз, птицу, и, сбежав, укрылись где-то в пустыне, откуда теперь возвращались, с опаской, не уверенные, чего ждать от воинов, занявших деревенские улицы. Но фрейле приказал не грабить и обращаться с людьми уважительно, обещав за жестокость и мародерство суровое наказание. Воины подчинились.

Шербера и другие акраяр умели обращаться с животными, и к вечеру у воинов было немного молока, взятого у жалобно блеющих, не доенных со вчерашнего дня коз. Совсем немного, но некоторые радовались, как дети — эти большие, уставшие от войны и крови мужчины, учуявшие запах молока, запах дома, который так давно отняла, а сейчас как будто на мгновение вернула им война.