— Мы все думаем об этом, Шербера-трава, — сказал он ей. — Но магия к нам вернулась. Война должна кончиться. Так повелела Инифри.

Шербера вернулась в палатку акраяр, так и не решившись поговорить с ним. Ее остальные спутники были заняты сборами, и она тоже ими занялась. Правда, перед этим, собрав всю свою храбрость, занесла в палатку Прэйира выстиранную рубицу. Его там не оказалось, и Шерберу это одновременно обрадовало и огорчило. Она положила рубицу на шухир и на несколько мгновений позволила себе просто задержаться в палатке, оглядеть ее, побыть там, где проводил дни и ночи воин, которому было отдано ее сердце.

Она была задумчива, когда вернулась в палатку акраяр, и почти не вслушивалась в болтовню женщин. Прэйир будет разъярен, когда узнает о том, что она задумала. Или нет? Ведь она же уже убедила Фира, да и Тэррик согласился ей помочь. Ей хотелось, чтобы он разъярился, чтобы он не позволил никому причинить ей боль… и одновременно она страшилась его гнева и еще одного сражения с ним.

Если она одержит победу, он может ее возненавидеть.

Если победит Прэйир, Шербера может возненавидеть его.

— Неужели уже скоро все кончится! — Волета, как будто слегка пьяная от вина, с раскрасневшимися щеками и блестящими глазами, подошла к Шербере и неожиданно обняла ее. — Я так рада за тебя. Твои спутники — надежные мужчины, Шерб, я так рада, что ты нашла себе достойных.

Шербера сначала замерла, удивленная такими речами, но потом все же обняла Волету. И почти сразу же поняла, в чем причина.

— Ты… ты ждешь ребенка! — сказала она, отстранившись.

Волета счастливо засмеялась и снова ее обняла.

— Да, Шерб, жду. Я не знаю, кто из моих спутников — его отец, но Инифри дала мне сил выносить его до этого времени и даст дальше. Мы ведь уже скоро окажемся в городе. Мой ребенок станет первым, кто родится после двух Цветений бесплодия.

Шербера отступила от нее на шаг и внимательно вгляделась в ее лицо. Оно стало более округлым, улыбка — чуть более усталой, но Волета выглядела такой счастливой. И как ей не страшно носить дитя посреди сражений? И почему ей суждено было узнать об этом сейчас, когда слова Тэррика еще звучали в ее ушах?

Если ты захочешь…

Ее тело желало его так сильно, как не желало ни одного из ее мужчин, но сердце оставалось спокойно, хоть и было благодарно за слова о помощи. Шербера понимала, что только фрейле может приказать ее спутникам сделать то, что некоторые из них ни за что не сделали бы по своей воле. То, что он легко согласился с ее решением, хоть и явно оценил ее храбрость, говорило ей о многом. Совершенно неожиданно на ее стороне оказалось сразу двое… вот только если первый готов был на все ради нее, то второй…

Если ты захочешь…

О чем думал второй?

Тэррик хотел, чтобы она родила ему ребенка? Родила ему полукровку, такого же вечного чужака, как Олдин, которому не было места ни в мире людей Побережья, ни в другом мире, мире фрейле, который вот-вот уйдет в прошлое и останется только легендами?

И Шербера тогда могла бы исполнить свое предназначение и стать той, которой должна была бы стать, если бы не война.

Женой фрейле.

Но хотела ли она?

— Когда должен родиться ребенок? — спросила она Волету, усаживаясь рядом с ней на ложе. Другие акраяр почти не вслушивались в их разговор; новость, похоже, была новостью только для Шерберы.

— В начале Жизни. Если все будет хорошо.

— Они знают?

Волета улыбнулась.

— Сказала вчера. Так бы не догадались, даже если бы я стала круглой, как тугва. Мужчины в войну не думают о детях. У них головы заняты другим.

Шербера покачала головой.

— Ты храбрая. Я бы не решилась.

— Это не я храбрая. Это Инифри дает мне знак.

Она была так уверена в этом, что Шербере стало не по себе. Инифри редко прощала самоуверенность. Или это была безграничная преданность? Грань была порой так тонка.

— Ты тоже станешь матерью однажды, — сказала Волета спокойно, глядя на нее. — Все мы станем матерями… и перестанем быть акраяр, а станем просто женщинами, и тогда война кончится, и нам не придется умирать.

— Они все останутся с тобой? — спросила Шербера, и Волета покачала головой. Шербера заметила вспышку легкой боли в ее глазах… впрочем, ее тут же затмило счастье.

— Нет. Останется только Займир. Он признает ребенка своим, чьим бы он ни был. А с кем останешься ты, Шербера?

А кто останется с ней? Вопрос должен был звучать так.

Но она не хотела говорить о конце войны, когда впереди было много сражений. Она не хотела заглядывать в будущее так далеко, хоть и хотелось.

Шербера решила искупаться перед долгой дорогой, хоть и делала это вчера. День был жарким, и в сараби и рубице она вспотела, а прохладная, очищенная от скверны вода, так и манила к себе. Она не стала мыть волосы, а просто ополоснулась, посидела немного в быстрой прохладной воде, уносящейся куда-то через всю долину прочь.

Шербера вышла из воды и направилась к оставленным на камнях неподалеку вещам, когда увидела стоящего рядом с ними темнокожего друга Сайама. Ей стало не по себе наедине с ним, на пустом берегу, она отступила на шаг, пытаясь прикрыть наготу руками.

— Не бойся меня, акрай, — сказал он, насмешливо оглядывая ее сверху вниз взглядом, который заставил ее вздернуть голову. Он смотрел на нее так, словно хотел спустить с себя сараби и овладеть ею прямо здесь, на нагретых солнцем камнях.

— Что тебе нужно?

— Я слышал, ты учишься владеть мечом, — сказал он, прищурившись. — Слышал, твои господа обучают женщину держать оружие.

— Что тебе нужно? — повторила она.

— Если твой спутник Прэйир откажется, я бы мог обучать тебя. Говорят, вы еще не связались.

— Ты не можешь этого знать, — сказала Шербера, задрожав от ярости, но он только ухмыльнулся ей.

— Я умею считать ночи, и я давно наблюдаю за тобой, акрай с пламенными волосами. Ты и Прэйир не связались, а луна Шира уже вот-вот уступит место своей сестре Шеле. И когда это случится, акрай, я приду к фрейле и попрошу тебя для себя.

— Ты не получишь согласия.

Он откинул голову и расхохотался смехом, услышав который, Фир — Шербера была уверена — убил бы без раздумий.

— Я — славный воин, акрай. Мне не нужно согласие, у меня есть данное мне Инифри право.

— Тебе лучше не приближаться ко мне, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. — Я помню тебя; я помню, как ты относился ко мне, помню, как ты не пытался защитить меня, когда Сайам и остальные меня избивали. Тебе никогда не стать моим господином.

Движение — стремительное и почти неощутимое глазом, ведь не зря этот темнокожий был славным воином — и Шербера оказалась лежащей на песке, прижатая мускулистым телом. Она не успела даже закричать: он сжал ее горло так, что перед глазами поплыли темно-фиолетовые круги, и, наклонившись к ее уху, прошипел, брызгая слюной, всего несколько слов:

— А вот это, девка, решать не тебе.

Воин провел по ее телу своей мозолистой ладонью, больно сжал грудь и отпустил так же внезапно, как и набросился.

— Пожалуешься кому-то — и я прирежу того черного коня, что так дорог твоему пустынному господину.

Он ушел. Спустя какое-то время, когда возможность дышать к ней вернулась, Шербера встала, оделась и пошла к деревне.

Они ехали почти весь день и часть ярко-лунной ночи. Река петляла, то убегая вдаль, то бросаясь под ноги с резвостью играющей в бежунки девочки, и пустыня то умирала, то оживала кучками чахлой травы, в которую тут же тыкались лошадиные морды. Здесь границы степей проходили близко, и трава изредка забегала на чужую землю и нарушала покой мертвых песков своим вопиюще живым присутствием.

Во время короткого привала у реки, когда воины отпустили лошадей попастись и попить перед тем, как начнется крутой путь наверх через каменистое холмогорье, широким поясом отделяющее две части долины друг от друга, фрейле дал указание пополнить запасы воды. Река убегала к восходу. Их же путь лежал на закат.