— Нет! — Она снова схватилась за меч, тяжело дыша от обиды, от осознания правоты его слов, от злости, от несправедливости. — Защищайся!

Меч снова отлетел в сторону.

— Урок окончен. — Его голос был каменно-спокоен. — Скажи фрейле, что ты не сможешь. Ты не сумеешь научиться. Ты никогда не станешь…

— Защищайся! — снова закричала она.

Меч отлетел в сторону, но Шербера почти тут же схватила его и бросилась на Прэйира; без предупреждения, безрассудно, бездумно, ведомая только злостью и отчаянием.

Меч снова отлетел в сторону. Руки саднили, пальцы отказывались сжиматься, но она снова подняла меч и снова напала — и снова лишилась оружия, прежде чем успела моргнуть.

Она не смотрела ему в лицо, уверенная, что найдет на нем только насмешку. Она была слабой женщиной с кривыми пальцами, о которых забыла, взяв в руки меч. Эти пальцы не слушались ее, они смеялись над ней, как смеялся бы над ней Сайам и остальные, если бы увидели, как она жалка и смешна в своих попытках противостоять Прэйиру.

Их тела сгнили на солнце, и магия утекла в землю, но пальцы — их месть, их наследие, их знак ей — останутся с ней навсегда. Даже после их смерти эти знаки останутся на ее теле до конца ее дней.

Нет!

Шербера упала на колени в песок возле меча, закрыв лицо руками. Не плакала — не было слез. Дрожала мелкой дрожью, тряслась от ярости, жалела, что не подошла тогда к погребальному костру и не плюнула мертвому Сайаму в лицо.

Инифри снова показала ей, насколько опасной может быть самонадеянность… А Шербера была самонадеянной, если решила, что меч и разрешение Тэррика сделают ее той, кем она никогда не была.

— Еще раз.

— Акрай, я не собираюсь тратить на тебя весь день.

— Еще раз!

Шербера схватила меч и замахнулась, и оружие снова отлетело в сторону, когда Прэйир выбил его из ее хватки молниеносным ударом. Пальцы зазвенели от боли, скрючились и не собирались разжиматься, и Шербера уронила меч, когда попыталась его поднять.

— Хватит, женщина, мое терпение лопнуло. — Прэйир развернулся и направился прочь от берега, не дожидаясь ее ответа. — Пойдешь к фрейле и скажешь ему…

— Ты обещал, ты вызвался сам, ты не смеешь!..

Она преградила ему путь: маленькая, злая, сверкающая зелеными глазами женщина с выбившимися из косы пламенными волосами. Прэйир отодвинул ее в сторону так, словно она ничего не весила, и пошел дальше, не оглядываясь. Шербера схватила меч, и, на ходу заворачивая его в ткань, бросилась следом.

— Прэйир!

— Никогда.

— Ты обещал, ты сам согласился!

— Ты скажешь, что передумала.

Ей было непросто поспевать за его широкими шагами, приходилось почти бежать, и оттого слова получались вовсе не такими твердыми, как бы ей хотелось.

— Я не скажу!.. Ты мог бы промолчать, и тогда господин дал бы мне другого учителя… того, который смог бы меня научить!..

Он развернулся к ней так быстро, что Шербера не успела остановиться. Врезалась в его широкую грудь, тут же отшатнулась, но Прэйир уже ухватил ее за запястье и притянул к себе, глядя ей в глаза темными от злости глазами, выговаривая слова так, что каждое горьким плевком падало ей в лицо:

— Тебя нельзя научить. Ты никогда не сможешь научиться. Твои неправильные пальцы не позволят тебе держать меч, в первом же бою первым же ударом его выбьют у тебя из рук, а потом отрубят тебе голову. А может, и нет, акрай. А может, тебя схватят и унесут в лагерь врага, где будут насиловать, пока ты не забудешь о том, как тебя зовут, отрубая от тебя по кусочку после каждой твоей попытки вырваться.

— Ты бы сделал именно так? — вырвалось у нее, и он споткнулся на полуслове и губы его побелели, и глаза стали черны как ночь, в которую, он, наверное, был рожден на свет.

Прэйир схватил ее за руку и потащил за собой без единого слова. Шербера не упиралась, она вдруг словно онемела внутри и снаружи от своих собственных ужасных слов, и даже не чувствовала легкой боли, которую причиняла сжимающая ее запястье рука. Они прошли через лагерь молча: акрай и воин, который ею владел, и только когда Прэйир почти втолкнул ее в палатку, которую занимал, в Шербере словно что-то пробудилось.

Нет, нет!

Она успела только обернуться к нему; резким рывком Прэйир разорвал ее рубицу сверху донизу, так, словно она была сделана из крыльев пустынных бабочек, а не из прочного сукна. Шербера отступила назад под пылающим взглядом, которым он окинул ее тело; во рту у нее пересохло, в животе что-то скрутилось узлом, сердце взлетело в горло и попыталось выскочить наружу.

— Прэйир… — прошептала она.

Он ухватил ее рукой за шею и подтянул к себе, сдергивая с нее остатки рубицы свободной рукой, не отрывая взгляда от ее лица, от ее глаз, в которых сейчас наверняка видел страх.

— Ты считаешь, что я — такой же, как ублюдки, которые владели тобой до нас.

— Нет, — попыталась возразить Шербера, но он не слушал.

— Раздевайся, если не хочешь потом возвращаться к Фиру голой.

Она отпустил ее, и она схватилась за сараби. В голове все звенело, пальцы не слушались, страх заполнял сердце, опутывал его липкой паутиной, в которой вязли и мысли тоже, и Шербера едва заставила себя сдвинуться с места под взглядом, которым Прэйир буквально пронзал ее насквозь.

Она хотела его, но не так.

Она трепетала перед ним сейчас, но это был не трепет страсти.

Если сейчас он овладеет ей так же, как овладевали до этого Сайам и другие, ее сердце умрет. Она не сможет простить его, не сможет верить ему, она сломается — потому что во всем мире только он один, тот, кому было отдано ее сердце, мог ее по-настоящему сломать.

Все в ней умирало, когда она спустила сараби и переступила через них, оставшись перед Прэйиром, полностью одетым, обнаженной.

— Стань на шухир, женщина, на четвереньки, так, чтобы я не видел твоего лица.

Ее зазнобило от холодной ярости, звучащей в его голосе. Шербера закрыла глаза, задрожала, затряслась при мысли о том, что будет, собрала в себе силы, которые еще у нее остались… И не смогла.

— Прэйир… — Ее шепот был полон муки. — Не надо. Я… мне страшно…

Но не его, не мужчины она страшилась сейчас. Она страшилась того, что будет с ней, если он сделает то, что, похоже, хотел сделать.

Мгновения текли между ними рекой песка. Почти бесшумно, быстро, не сосчитать, не отделить одну песчинку от другой, одно мгновение от другого.

Шербера не смогла себя заставить сдвинуться с места, когда он прошел мимо. Через мгновение большая, поистине огромная рубица Прэйира накрыла ее обнаженные плечи, и спокойный голос воина прозвучал у нее над головой, когда он сказал:

— Одевайся. И иди к Фиру.

Волна облегчения едва не сбила ее с ног.

— Ты не… ты овладеешь мной сейчас? — спросила она, не двинувшись с места.

— Нет, не овладею, — сказал он.

Она вдела руки в длинные рукава, все еще не двигаясь с места — и чувствуя, что все так же не двинулся с места он. Рубица пахла лошадью и дымом, пахла Прэйиром, и Шербера едва удержалась от того, чтобы не уткнуться в нее лицом.

— Я… — Ей пришлось постараться, чтобы озвучить это. — Я отвратительна тебе? Ты не хочешь меня?

— Ты глупа, как пустынная курица, — сказал он, но в голосе не было злости. — Ты оскорбила меня, акрай, сравнив с насильниками из вражеского войска. И сейчас оскорбляешь снова. Одевайся и уходи, мне нужно отдохнуть.

Шербера запахнула на себе рубицу, влезла в сараби, стараясь не глядеть на Прэйира, молчаливо наблюдающего за ней с расстояния в пару шагов. Кто-то наверняка решит, что они разделили постель после того, как помахали на берегу мечами, но если ему было наплевать, ей было наплевать тоже. Шербера остановилась напротив него, глядя снизу вверх в его грубое мужественное лицо, заставила себя собраться с духом и положила ладонь ему на грудь.

Она не услышала, но почувствовала, как Прэйир втянул носом воздух. Она была его акрай, она только что стояла перед ним обнаженной, он на самом деле на какой-то миг был готов овладеть ею… Но не сделал этого, потому что был не таким, как другие.