В глубине коридора послышались торопливые шаги, постовой солдат бежал, на ходу оправляя штаны.

“Пожалуй, не следует мне быть свидетелем его позора”, — подумал Андрей. Он спустился на последний уровень.

Перед входом в бункер стояло трое в белых халатах. На одном из них халат был поверх военной формы.

— Слава богу, с вами все в порядке! — крикнул военный. — Нам только что позвонили, и мы вышли встречать. Что там наверху?

Андрей вспомнил, как зовут этого человека с рыжей переносицей. Синюков. Сержант Синюков.

— Все нормально, сержант, — сказал он. — Но почему вы меня встречаете?

— Видите ли… — начал один из “халатов”.

И только тут Андрей заметил, как эти двое смотрят на него. Раболепно.

— Не понял, — повернулся к нему Андрей.

— Видите ли, та девочка… — “халат” улыбался жиденькой улыбкой, облизывая губы. — Она здесь. В комнате-глушилке. Мы ее обнаружили среди заключенных.

“Господи, откуда это торжество, ликование в голосе?”

— Какая еще девочка? — сердито буркнул он.

На лицах “халатов” отразилось недоумение, а затем мучительное непонимание. Это явно шло вразрез с какими-то их представлениями о том, как он должен был отреагировать.

— Ну, как же, — растягивая губы в странной улыбке, прошептал Синюков, — из театра… та самая…

“Ах, вот оно что, — подумал Андрей. — Как не вовремя!”

— Среди заключенных, говорите?

— Ну да…

— Ведите! Я думал, Глейзер из-за чертежей беспокоится, а он…

Они быстро спустились, но не в бункер, а куда-то по коридору и налево. Здесь Андрей еще не был.

“А ведь, пожалуй, это уже превращается в мифотворчество. Как они на меня глядят!”

Андрей деловито, чтобы сразу стало ясно, спросил:

— Параметры?

Сержант понял.

— Полная идентичность.

Они свернули и уперлись в тупик, вместо стены здесь было свинцовое полуметровой толщины стекло. Это была белая комната с круглым люком справа.

Девочка сидела, низко опустив голову, и причудливо переплетала свои пальцы, длинные светлые волосы скрывали лицо. Она вскинула голову, и Андрей узнал сквозящий в этих глазах голубой холод. Так смотрел на него мальчик-курьер на улице. Девочка выбросила вперед открытую ладонь. Тугая волна заставила его пошатнуться. Он оглянулся, и ему пришлось сглотнуть — “халаты” и военные лежали вповалку. Она накрыла их всего одной волной.

Он вдруг понял, что испытывает неприкрытый страх.

И тут все отдалилось от него и поплыло куда-то, и сам он тоже поплыл.

“Боже, боже, самые соломинки подо мной вопиют, мешая моей молитве…”

Белоснежные вихри вспыхнули перед ним, грани комнаты сместились под невозможными углами, наползая друг на друга, они скрежетали и обрушивались, как торосы, а в местах их слома что-то копошилось, похожее на белых длинных червей, выбросило ледяные брызги, и они впились ему в лицо, он закричал…

“Или… Или… лама савахфани…”

Вспыхнуло, закрутилось, понеслось, продолжая оставаться на месте, жесткой горячей губкой сдирая с глаз веки, скручивая, пригибая…

* * *

Уже целую вечность, придерживаясь стены, он полз по этому коридору. Ему казалось, что его лицо превратилось в сплошной синяк, по животу разливалась горячая тяжелая влажность. Он попробовал ощупать живот и застонал. “Мочиться, наверное, тоже будет больно, — подумал он. — Почему никто не приходит?.. Почему сюда никто не приходит?”

Спустя еще одну вечность он добрался до минус второго этажа. И сразу понял, что здесь уже кто-то побывал. Они разнесли здесь все в щепки.

Андрей пополз дальше и напоролся рукой на что-то. Он громко закричал, клацнул зубами и вырвал из ладони пластмассовый осколок. Это были остатки телефона. Вероятно, по нему долго, ожесточенно и с упоением топтались.

Собравшись с силами, он поднялся и, прижимая кровоточащую ладонь к животу, побрел к лестнице. Он уперся лбом в широкие перила и попытался в таком неудобном положении преодолеть еще один пролет. Это ему не удавалось. Он только возил по скользкому полу ногами, как пьяный.

“Ничего не получится, — подумал он. — Надо что-то придумать. Может быть, найти другой телефон…”

И тут он услышал толпу. Она была как раз этажом выше. Наверху заулюлюкали, и сразу же заплясал, закладывая уши, пронзительный крик. “Это тот солдат”, — подумал Андрей, чувствуя, как наваливается на него дурнота, как страшно дергается лицо. Внутри у него все перевернулось. Парень кричал. Вопль был очень долгим. Очень пронзительным и очень долгим. “Господи, что же они там ему… что они там делают?”

Держась за перила, он стал спускаться обратно, в самом конце — упал на колени, и из кармана у него вывалилось что-то желтое. Долгое время он, ничего не понимая, глядел на это.

Пакет. Он совсем про него забыл.

— Вниз, ребята! Вниз! — послышалось сверху.

“Они меня убьют, — подумал он. — Вряд ли у меня хватит на всех патронов”.

Он схватил рукой желтый пакет и быстро пополз на четвереньках. Желтое плясало у него перед глазами и шмякалось на ворсистый красный ковер. Он скосил глаза, посмотрел вверх и увидел, что по стенам и потолку бегут зеленые языки поволоки, они облизывали лепнину и закручивались в маленькие смертоносные вихри…

Ворс ковра закончился. Это была “глушилка”. Андрей забился в угол, повернулся лицом к входу, вытащил пистолет и, всхлипнув, снял его с предохранителя.

Послышался бешеный топот. Человек двадцать вбежало в коридор. Увидев Андрея — в углу, с пистолетом в руке, — они остановились. А затем как-то вздрогнули и разом превратились в большие куклы с пустыми глазами. Они оторвались от пола и плавно по воздуху поплыли по направлению к “глушилке”. От одной из кукол отделилась белесая субстанция, повторяющая очертания ее тела. Субстанцию со страшной силой швырнуло в свинцовое, полуметровой толщины, стекло. Сама кукла осталась висеть в воздухе. Некоторое время все так и продолжалось, а затем ее тоже отбросило. Высокий опрятный лоб и небрежная светлая челка с треском соприкоснулись со стеной, чуть левее Андрея.

К “глушилке” поплыла новая кукла. И все повторилось.

Вскоре уже нельзя было сосчитать, сколько здесь трупов.

Но не это, оказывается, было самым главным. Самым главным было — зачем все это делается.

Андрей зачарованно наблюдал, как по стеклу расходятся во все стороны бурые, с ошметками серого пепла, трещины…

Глейзер полез на верхнюю полку, под самый потолок, и оттуда на него незамедлительно обрушилась лавина пыли. Это было очень дряхлое сооружение, лестница на полозьях, и он очень быстро скатился вниз и очень долго энергично отплевывался на трескучем паркете. Паркет прямо-таки стонал под ним, и это было незабываемое зрелище, как он там стоял — большой, гневный, как бык перед тореадором — не хватало только красной тряпки.

— Просто не верится, сколько здесь лишнего!

Он набрал целую стопку древностей, проглядел ее всю, жадно заглядывая в середину каждого раритета, и с сожалением отложил.

— В каком смысле? — спросил Палтыш.

Они все жутко устали. События последних дней не располагали к веселью. Стреляться, правда, пока никто не собирался, но зато под рукой была водка.

Палтыш как раз докурил очередную сигарету. Он через весь стол потянулся к маленькому блюдцу между картошкой и селедкой и с каким-то мрачным удовлетворением затушил ее посреди яичной скорлупы. Украшенная желтыми портьерами комната была исполнена духа “зеленого змия”. Полчаса назад, когда этого духа стало невыносимо много, жена Глейзера заявила, что с нее, пожалуй, хватит, и что она идет к соседке. Она забирает детей и уходит. Все этому только порадовались — до этого она лишь молча сидела на стуле и с мучительной улыбкой слушала их разговоры. Иногда отлучалась на кухню. Наверное, это действительно было мучительно — слушать их. Она забрала детей и ушла.

— История — довольно гадкое дело, — рассуждал Глейзер, — глубоко приземленное, и здесь нам как бы не следует…