Приняли его хорошо, даже, можно сказать, масляно, с распростертыми объятьями. Из промозглой серости, из уже по-зимнему зябких вечеров он вступил в тепло, в сумрак огромной квартиры с высоченными потолками и необъятным гардеробом, в запах сливок, медоносных груш, вишневого табака и атмосферу уюта, сочившегося из каждой щели. Чем это было вызвано — он и сам не знал, но сладкая дрожь незамедлительно прокатилась по всему его телу, и ему тут же понравились эти люди.

Розалия Аароновна, Иркина тетка, вышла к ним в прокуренном балахоне, откуда ее голова выглядывала, как полинезийская черепаха из своего панциря, попыхивая тонким длинным мундштуком. Она была заядлой курильщицей. Понравился Андрею и удивительно непосредственный дед, который, как выяснилось сразу же, служил с самим Буденным. Он лично знал Бабеля и охотно делился этими воспоминаниями. Готовился написать мемуары. Он гордился, что в свои шестьдесят восемь сохранил рассудок в полном здравии. Он рассуждал об ошибочности диалектики Гегеля, сразу понял, какая это сила Советская власть, какой выгодой она обернется для всех… Его было слишком много.

Они прошли в большую комнату со скрипучим паркетом и большой люстрой и уселись за стол. Андрей достал из сумки “Мускат черный”, и Розалия Аароновна восхитилась этому, как ребенок. Она засмеялась и захлопала в ладоши. Она возжаждала осмотреть бутылку и, протянув “ну-у-у”, заявила, что уж теперь не обойтись без разврата. Она потребовала “по червонцу с носа”, и беспокойный дед был заслан в ближайший гастроном. Все это время мундштук так и летал вокруг утонченного лица тетки.

Никто не заметил, как вечер плавно перетек в глубокую ночь. Андрей понял, что останется здесь до утра. Женщины на славу потрудились, превращая стол во вторую по важности точку мироздания. Первой, разумеется, была кухня. На столе светились те самые медоносные груши, стол ломился от яств, белели кружевные салфетки, чопорные вилки и ложки лоснились аристократическим блеском и отражались в хрустальных фужерах.

В час ночи накрутили граммофон, и под хриплую музыку и яростные Иркины подмигивания Андрей громко откашлялся и выразил желание оглядеть библиотеку.

— Ира рассказывала, что у вас замечательная библиотека, — сказал он.

На лице у Иры появилось удовлетворенное выражение: кажется, он показал себя в лучших качествах. Смотрины подходили к концу.

— Да-а что вы! — воскликнула тетка и провела в воздухе решительную табачную линию. — Библиотека — не просто замечательная, библиотека у нас шикарная… Сейчас я вам покажу!..

Она выбралась из-за стола и повела его в узкий, загроможденный хламом коридор. Они уже проходили по нему и снова прошли мимо медного глобуса, какого-то неряшливо сваленного багета, платяного шкафа и резко свернули направо. Высокие двери были той единственной вещью, которую он не заметил при первом прохождении; кажется, именно в этом чистилище умирали все вещи в доме и здесь они искупали свои грехи. Двери были очень высокие и черные, для них едва находилось место между теснинами антиквариата. Они уходили вверх и терялись где-то под потолком, в густой паутине, где наверняка прятались упыри.

— Я ею почти не пользуюсь, — сказала тетка, бряцая ключами возле замка.

Из-за черного, прислоненного к стене футляра выскочил кот и, выгнув спину, зашипел на чужака.

— Гламурчик! — возмутилась тетка.

Она ткнула в животное ладонью.

Гламурчик тоже возмутился, фыркнул и куда-то запропастился так же внезапно, как и появился.

— Дурак! — сказала тетка.

Она бросила возиться с ключами и пронзила Андрея взглядом.

— Вы мне не поможете?

Андрей сказал, что “охотно”. После чего они наконец попали в библиотеку.

— Вы знаете, — сказала Розалия Аароновна, — это комната мужа, и я не слишком люблю здесь бывать… Но библиотека, конечно, хорошая. Он ее всю жизнь собирал. Военный переводчик, — пояснила она. — Много работал за рубежом.

Андрей кивнул и для виду снял с полки самую солидную, на его взгляд, книгу в потрескавшемся коленкоровом переплете, раскрыл наугад:

“…Самый верный и, безусловно, выверенный в этом смысле путь — уничтожение отдельных, весьма распространенных в последнее время, злокачественных элементов, носителей опасной бациллы, серых (или же серо-подобных, что намного хуже) народностей, страдающих загрязненностью эйдоса и служащих залогом дальнейшего распространения “черной чумы”; цель — создание наиболее оптимального, уравновешенного по своей насыщенности и воздействию, сочетания ПОВОЛОКИ, определяющего реакцию типа “ХР”, с отрицательными показателями — “бета”, “ипсилон”, “альфа” — категория “Е””.

Андрей перелистнул несколько страниц. Здесь и далее шли ссылки на “Метод феноменологической редукции” Гуссерля. Но он не успел с ними ознакомиться, он вдруг заметил, что Розалия Аароновна пристально разглядывает его в профиль.

— Скажите! — сказала она и всплеснула руками. — Вы случайно не еврей?

Андрей решительно потерялся.

— Нет… — он почему-то избегал смотреть ей в глаза.

— Это ужасно!.. — заявила она. — Ужасно! Я всегда говорила: нет русского хуже, чем еврей!.. — Розалия Аароновна схватила его за руку. — Вы знаете, Андрей, я бы ни за что не отдала Ирочку за еврея. Мой покойный муж, разумеется, был бы против этого, но я бы не отдала. Все эти аресты… Вы меня понимаете?

Она снова оглядела его и как бы подвела черту:

— Да-да… Славу богу, что вы не еврей!

Она пыхнула папироской, взмахнула мундштуком, лукаво улыбнулась и вдруг стала похожа на беззастенчивую, библейской древности, проститутку. И куда только подевалась прежняя Розалия Аароновна?

— Я ведь тоже все понимаю!.. — она сощурилась, выпустила дымок и заговорила совсем другим, заговорщицким тоном: — Я умная, проницательная женщина, Андрей…

В этом Андрей не сомневался.

Она потуже затянула халат, оправилась и обхватила себя за локти.

— Я многое видела в жизни и многому знаю цену. Вы можете обмануть Ирочку, но меня вы не обманете.

Андрей открыл рот, чтобы ответить.

— Не надо, не отпирайтесь! Я все знаю! Ира сказала, что вы работаете в каком-то музее. В краеведческом, так ведь?.. — она стряхнула пепел прямо на паркет. — Чушь! Я знаю! И это по вам видно!

— ?..

— Выправка. Не забывайте, у меня муж был военным переводчиком… — она обвела комнату рукой, мундштук оставил в воздухе тонкий след. — Взгляните на это. Здесь целая жизнь! И потом, я знаю, что такое исторический консультант! Они все немножко того, как из-за угла пришибленные.

— Я…

— Не говорите!.. Вы любите ее! И так вижу! Она изменилась. Видели бы вы ее раньше! Вы военный, Андрей. Не буду вас спрашивать, в каком вы чине. Мне этого не нужно. Жизнь учит как можно реже интересоваться такими вещами. Об одном только вас прошу: пусть Ирочка ничего не знает.

Андрей снова открыл рот, на этот раз от удивления. Ира уже давно работала в лепрозории и знала достаточно много. Он нахмурился. Ему показалось, что так будет лучше всего.

— Вы правы, — сказал он.

“Да-да, вот так солидно, со всей внушительностью, чтобы не оставить и следа сомнений…”

В комнату вошла Ира.

— А-а, вот вы где, — сказала она. — О чем вы здесь секретничаете? А мы уже и налили по новой!

— Так чего же мы ждем? — вскричала Розалия Аароновна и потащила Андрея за руку. — Скорей к столу!

На выходе из библиотеки она прижалась к нему и заговорщицки шепнула:

— Так вы мне обещаете?

Андрей через усилие кивнул, так как тетка до боли, как щипцами, сдавила ему запястье.

— Устроим разврат! — сказала она громко…

* * *

Разврат действительно удался на славу. Розалия Аароновна хохотала и вытирала слезы платочком, а Андрей превзошел самого себя, рассказав несколько анекдотов из репертуара Палтыша. Дед тоже не отставал, он уверенно расписывал подвиги командарма, придавая ему совсем уж мифические черты. “Мускат черный” был опорожнен в два счета и на стол были торжественно выставлены домашние припасы в “плетеных” бутылках. Опять накрутили граммофон, и под “случайный вальсок” Андрей закружился с Иркой в танце под умильные взгляды и обтирания платочком уголков глаз Розалии Аароновны. Андрей совсем не умел вести в танце, он порядочно захмелел и полез было целоваться, но натолкнулся на сопротивление — после чего разочарованно притих.