Взвыл чей-то фистульный голос:

— Да замолчите же!.. И так тошно! А вы еще здесь!

— Но-но, цыпа, я тебе пеленки менять не буду.

— А ты не пугай, не пугай, пуганые! Видали мы таких!

— Эх, не выпустят нас…

— А-а, мракобесы! — взвыла внезапно фистула и тихо отошла к задрапированной тканью колонне. Она прилипла к ней щекой и умиротворенно закрыла глаза.

Размеренная перебранка возобновилась.

— А чего нам волноваться? — допрашивался кто-то, картавя. — Специалисты у нас есть? Есть! Деньги они получают? Да!.. Так чего же?..

Это жутко всем не понравилось. Загалдели. Кто-то сказал, что несет козлятиной. Коллектив пришел в движение. Картавого, сообща, как блоху, изловили и тут же, сообща, сладострастно придушили. Никому не хотелось, чтобы слова “блохи” дошли до ушей начальства. “И потом — нехорошо как-то получается. Он что же, и наверх не полезет, если надо будет? Может, он и штаны не как все снимает, и дерьмо у него приятнее пахнет?”

Тут всеобщее внимание привлек скандал в коридоре — кого-то там не пускали, и этот кто-то доказывал, что впустить его надо. Андрей узнал давешнего интеллигента.

На входе стояло двое “ком-мандных”, и затылки их светились здоровым розовым цветом хорошо откормленных поросят. Интеллигент прыгал зайцем между двух этих фигур, и тогда сверкали между их плеч золотые очечки, но чаще допрыгнуть не удавалось, и тогда появлялась над ними сухая музыкантская ладошка с растопыренными пальцами. “Ком-мандные” стояли неподвижно. Их потные гимнастерки трепались на боках от сквозняка.

— Ха-ха! — обрадовался кто-то. — Нам бы отсюда, а этот — сюда!

— Хлебнул бы с наше — не рвался бы…

— Дуры вы, мужики, может, человек чего дельного хочет предложить. Слышь, начальник, пусти интеллигенцию!..

Он вслушался в то, что говорит К., и осознал, что все уже давно решено. Однако К. и Брудзкайтис по-прежнему стояли с суровыми лицами и отчего-то медлили. Отчего-то им было нужно это промедление. Иначе было нельзя. Иначе плохо получится. Страшно. Так, как еще никогда не получалось.

Интеллигент все никак не мог прорваться. Один из “ком-мандных” вяло оттолкнул интеллигента, и тот, попятившись, сел на задницу. По толпе прокатился вялый ропот. Хмурые рабфаковцы выделились из общей массы и, засучив рукава, приблизились к “ком-мандным”. Те, разумеется, обернулись. Андрей и глазом моргнуть не успел, как в театре начался настоящий цирк…

Радостно раздирая рубашку, ухая и взвизгивая, точно из бани, ринулся в общую свалку мохнатый уголовник. К. обернулся. На лице его отразилось удивление. Он явно прозевал завязку. Однако дальнейшие его действия медлительностью не отличались. Он сразу выделил урку, и рука его поползла к кобуре. Пространство, разделявшее их, он преодолел одним прыжком. Взметнулась рука, и рукоятка пистолета опустилась на затылок уркагана. Грузное тело выгнулось и медленно осело — в мешанину рук, ног, свирепых воплей и стонов. К. стоял посреди этого безобразия, как литой памятник. Он поднял руку и несколько раз выстрелил в потолок. Посыпалась штукатурка, и с потолка, звеня и переливаясь, осыпалась хрустальная люстра.

Наступила тишина.

— Вы что, с ума посходили? — рявкнул К. Он бешено озирался. Желающих посмотреть ему в глаза не находилось. — Уроды!..

— Начальник… — уркаган потирал ушибленную голову; волосы смоклись от крови, и кровь заливала глаза. — Сволочь ты, начальник…

И тут обратил на себя внимание интеллигент, из-за которого, собственно, заварилась буча. Он вдруг, не вставая с колен, сделал несколько шагов и указал перстом куда-то наверх.

— А ведь, собственно, мы это все видим?

Он больше утверждал, чем спрашивал.

— Что? Что видим? — выдохнуло несколько глоток.

Все проследили за трясущимся пальцем.

Поволока, до того бывшая под потолком, стремительно спускалась вниз, сдавливая пространство.

— За-ан-я-ать места-а! — крикнул К.

Все бросились к своим аппаратам.

К. шагнул к интеллигенту.

— Фамилия?

— Глей… лей… й… зер, — пролепетал тот.

— Имя?

— Р-р… у… вим…

К. выпучил глаза.

— Год рождения?

— 1901-й.

— Героем, героем! — крикнул К. — Героем будешь, Рувим Глейзер, тысяча девятьсот первого года рождения!

К. наклонился к интеллигенту и притянул его за воротничок к себе.

— А теперь — ни на шаг от меня, — прошипел он.

Улица значительно очистилась.

Они стояли с Брудзкайтисом у подножия лестницы и курили.

— И что дальше? — спросил Андрей.

— Дальше? Зачистка.

Андрей не стал уточнять.

Полчаса назад поволоку, наконец, удалось нейтрализовать. Ловушки увезли. Больше сюрпризов не было.

Андрей удивленно отметил, что сейчас только полдень, а ему казалось, прошла целая вечность. “Ком-мандные”, деловито и не спеша, с определенной сноровкой затаскивали “конусы” на грузовики.

На улице по-прежнему стояла колонна людей.

Подъехали новые грузовики и увезли их.

Подошел К.

Он постоял немного рядом с ними, засунув руки в карманы, покачиваясь на каблуках и глядя на красное здание театра. Из окон потянулся дым. Из театра быстро сбежал по ступенькам Палтыш.

— Завтра прочитаем о пожаре, — сказал Брудзкайтис, — дотла уничтожившем театр…

— А люди? — шепнул Андрей. — Ведь были же люди!

— Не было людей. Не было! — сказал Палтыш, подбегая. Он тяжело дышал. — Они уже забыли!

— Забыли?

— Прямо сейчас продолжают забывать! Случился пожар сложнейшей категории, и ничего больше!

Послышались сирены. Приближались пожарные машины.

— Поехали! — сказал К. и залез в “ЗИЛ”. — Нас тоже здесь не было! Вообще никого не было!

Машина тронулась, постепенно набирая скорость. Андрей оглянулся. Площадь была пуста. Из окон валил черный дым.

Они проехали аптеку. Магазин.

“Они уже все забыли…”

Появились редкие прохожие. Жизнь текла своим чередом.

Андрей никак не мог оторвать взгляда от площади, прыгающей и превращающейся в маленькую точку.

К. обернулся и увидел, куда смотрит Андрей. И его слова как бы подвели черту этому утомительному, безумно долгому утру:

— Собака лает, ветер носит.

* * *

Он вышел на балкон покурить. Память мучила его. Сперва картинка — с цветом, звуком, запахом: овальное окошко, удаляющаяся площадь, брусчатка. Нет, даже не удаляющаяся, а просто — площадь. Застывшая навсегда. Потом — парк, точнее не сам парк, а вид на парк с того места, где сидел в машине Андрей. Парк захватила осень.

Они сидели и ждали.

Палтыш включил печку. Как всегда, много курили.

Перебрасывались незначительными фразами.

Андрея даже не интересовало, зачем они здесь. Приехали — и ладно. Ждут — и хорошо.

Потом повалил снег. Крупные такие хлопья.

— Ну, пора! — сказал К.

И он вылез из машины. Он пошел в этот снег, сгорбившись и засунув руки в карманы пальто. Возле лавочки под памятником академику Буданову остановился. Из-за памятника появился человечек в темном пальто и огромной башнеподобной шапке, весь какой-то закрученный и уплотненный, как лист ватмана. Если бы не очечки, сверкнувшие в густых лиловых сумерках, Андрей не узнал бы его… Интеллигент из театра. Зачем-то К. вызвал его сюда. Во время заварухи он ходил за К. как привязанный.

Они сели и завели беседу. Похоже, что говорил больше К.

— Агитирует, — равнодушно протянул Палтыш.

Никто ничего не сказал.

К. что-то отдал интеллигенту. Телефон, адрес?.. Место и время явки?.. К. махнул рукой и, натянуто улыбаясь, побежал к машине.

— Поехали! — сказал он.

* * *

В квартире было холодно и почему-то не хотелось включать свет. Сумерки вползали в окно.

Андрей вернулся на кухню и задернул шторы. Уселся на табурет. От нечего делать покрутил в руках ложку. Ира все не приходила. Задерживается. Он уже три раза звонил к тетке, и ему три раза сказали, что там она не появлялась.