Друг тоже приоткрывал дверь и спрашивал:
– Ну что? Уже всё?
Потом он как-то быстро и неловко поцеловал меня и убежал. Я слышала, как они с другом смеялись. Мне хотелось всё повторить, но уже не так, быстро и робко, а смело и головокружительно. Меня задело то, что для него это было как бы в шутку, поцеловал и убежал.
Я заметила, что он стал заигрывать с другими девочками, а я стояла, смотрела и обижалась на него. Пожалуй, тогда я впервые испытала ревность! Я не хотела делить его с другом, с этими девочками, которые стали меня раздражать, я видела, что им тоже нравится этот красивый мой мальчик (я считала, что этот мальчик теперь только мой). Во мне жило неприятное чувство злости и обиды, когда он начинал общаться с другими девчонками. «Почему он так со мной поступает?» – думала я. С одной стороны, я видела и чувствовала, что я ему нравлюсь, и что он именно со мной хочет дружить, со мной хочет на лестничной площадке целоваться, но с другой стороны, я видела, что он почему-то иногда совсем чужой. Это меня расстраивало, и в такие моменты я хотела быстрее уехать домой, чтобы показать ему, что он меня потерял навсегда и больше уже никогда меня не увидит. Иногда мне хотелось взять его с собой, чтобы он жил у нас, чтобы он остался у нас навсегда, чтобы он был моим мальчиком навсегда. А иногда меня так перехлёстывало чувство ревности, что я хотела уехать незамедлительно, чтобы показать ему, кто я, чтобы дать ему почувствовать, что такое страдание и что такое потеря подруги.
Время шло, моя рука после операции уже заживала, я уговорила маму, чтобы мне не делали больше других операций, и мама убедила врачей, что пока больше никаких операций делать не надо. Подходило время моей выписки, мне было очень грустно оттого, что я уезжаю и больше не увижу никогда свою первую любовь – этого моего мальчика. С другой стороны, мне было почему-то радостно осознавать, что теперь он будет скучать по мне, что теперь он почувствует то, что иногда чувствовала я, когда видела, что он не хочет играть со мной. Пусть теперь играет со своим закадычным другом и с этими глупыми девчонками!
Наконец день выписки настал, и я увидела, какие грустные глаза были у него в этот день. Я поняла тогда, что он не хотел меня потерять, он хотел, чтобы я там осталась, чтобы мы опять сходили на служебную лестницу и там поцеловались. Но за мной приехали родители и увезли меня домой. Так наши пути с ним разошлись, но память об этом мальчике и память о первом поцелуе остались на всю жизнь.
О том времени осталось в памяти надолго и ощущение моего страшного предательства самого лучшего друга Иисуса. Я понимала, что променяла своего друга Иисуса на мальчика, который в тот момент мне нравился больше. Я даже перестала тогда разговаривать и общаться с Иисусом, перестала слушать его голос, а ведь знала, что именно он мне шептал: «Этого нельзя делать, потому что ты для этого ещё маленькая. Запомни, когда дети делают что-то втайне, то они прекрасно понимают, что взрослые эти их поступки не одобрят».
Мы ехали домой, и я понимала, что тайн у меня теперь в два раза больше, и эти мои тайны я не могу открыть ни маме, ни папе, никому, но я также знала, что мне их не скрыть от своего друга Иисуса, он всё знает и всё видит. Когда я приехала домой, то опять решила не признаваться в своей лжи. «Ну, раз у меня уже две тайны, и во второй тайне я не смогу признаться никогда и никому, то пусть и первая тайна останется со мной», – рассуждала я тогда.
Из-за того, что я много месяцев болела и не ходила в школу, родители решили оставить меня во втором классе на второй год. Это был 1974 год. Мне и самой не хотелось идти в школу в свой старый класс, я думала, что мои одноклассники будут смеяться, когда увидят мою изуродованную руку. Я хотела, чтобы летние каникулы никогда не заканчивались, мне не хотелось идти в школу. Я надевала теперь платья только с длинными рукавами, пытаясь спрятать свой изъян. Летом, когда было жарко, я злилась на солнце, почему оно светит так ярко, почему на улице так жарко, и мне приходится потеть из-за этого. Все ходят в одежде с короткими рукава- ми, а мне приходится надевать с длинными, из-за этого я сижу дома, там прохладнее и комфортнее для меня.
Но когда все дети бегают на улице, а я сижу дома, меня это злит.
Я стеснялась показать кому-то свою руку, мне казалось, что все на неё смотрят и смеются, и чем старше я становилась, тем уродливей мне казалась моя правая рука. Однажды когда я пришла в школу, а в руках у меня была сменная обувь в мешочке, который сшила мама, меня остановили в коридоре девочки и стали смеяться надо мной и моими родителями. С того дня я стала бояться ходить в школу, и больше учиться здесь не хотела, тем более, что ни одной подруги у меня в этой школе не было. В 1975-м родители перевели меня в другую школу, и там я пошла в третий класс. Школа была довольно далеко от дома, но меня это не пугало, я хотела учиться в новой школе, лишь бы не ходить в старую. Когда я пришла в новую школу, то была на год старше остальных учеников в классе. Почти все ученики приняли меня спокойно, ведь они ещё не знали, из какой я семьи. Ко мне сразу подошла очень красивая девочка, и мы с ней познакомилась. Её звали Марина, она была самой красивой девочкой в классе, а может быть, и в школе. В этом же классе училась и моя троюродная (по маме) сестра Лайна – это её папа приехал к нам на машине и отвёз меня в больницу после ожога. Лайна жила с родителями и братом в большом частном доме в деревне Кузьмолово. Недалеко от их дома жила Марина со своей бабушкой, пьющей мамой и тётей. Лайна дружила с Мариной, и они часто вместе приходили в школу. Через несколько месяцев в наш класс пришла ещё одна девочка по имени Марина, она переехала в Кузьмолово из Ленинграда, была весёлой и доброй, поэтому мы с ней тоже подружились. Теперь у меня были три близкие подруги – две Марины и троюродная сестра Лайна. Домой я возвращалась с Мариной и Лайной, вторая Марина жила недалеко от школы в многоэтажном доме, но нам с ней было не по пути. Я видела, что Лайна стесняется того, что мои родители – баптисты, и сторонилась меня, поэтому мне больше хотелось дружить с двумя Маринами: мне казалось, что им всё равно, из какой я семьи и кто мои родители, они хотели со мной дружить и не обращали внимания на всё остальное. За это я их уважала. Марину, у которой была пьющая мать, мне было очень жалко, и я старалась ей во всём помогать, а с Мариной из благополучной семьи мне было всегда весело и хорошо.
Долго скрывать, что у меня родители верующие и в этой новой школе было невозможно. Очень скоро на богослужения в наш дом стали приходить учителя с красными повязками дружинников. Они стояли у входа и усмехались, явно давая понять, что все, кто здесь собрались, просто неразумные и недалёкие люди. Я обычно сидела на таких богослужениях рядом с мамой, она просила меня, чтобы я не пропускала Слово Божье и внимательно слушала то, о чём там говорят. Слушая эти проповеди, я понимала, что говорят они только о хорошем и учат только хорошему. Мне особенно нравилось, когда пела молодёжь.
Иногда мама брала меня с собой в город, когда ездила к своим друзьям по вере или в гости к родственнице тёте Ане. Как-то мама рассказала мне, что однажды, когда она ехала домой и опаздывала на поезд, а ей очень не хотелось ждать следующий, который пойдёт не скоро, она со всех ног бросилась бежать к этому поезду. Ей хотелось сесть в первый вагон, чтобы выйти потом ближе к дороге, ведущей к дому. Но подбежав к первому вагону, она увидела, что он переполнен, и люди стоят даже в тамбуре. Когда она попыталась туда зайти, люди её оттуда вытолкнули, она побежала ко второму вагону, но оттуда её тоже вытолкнули, тогда она побежала в третий вагон, надеясь, что хоть туда успеет добежать, и её оттуда не вытолкнут, до четвёртого вагона она бы добежать уже не успела. На последнем дыхании она заскочила в вагон, двери за ней закрылись. В голове у неё были мысли о том, как люди порой жестоки, как обидно, когда вместо помощи тебя выталкивают. Поезд ехал, она размышляла над тем, что с ней случилось. Ей хотелось скорее добраться домой, она считала остановки и понимала, что скоро будет её остановка.