Намечалась большая и сложная операция на правой руке – пересадка кожи, но с таким слабым здоровьем, какое было у меня в тот момент, об операции не могло быть и речи. Наша семья была малоимущей, работал только папа, мама была домохозяйкой, поэтому покупать икру средств не было, да и на полках магазинов в 1973– 1974 годах этих продуктов не было. Наверно, у перекупщиков (из-под полы) купить икру было можно, но цены на эту икру были для моих родителей неподъёмными. Мама с папой обратились к своим братьям и сёстрам во Христе за помощью. И помощь от них пришла, пришла через мамину подругу Азарову Анну: она смогла достать для меня всё необходимое, кроме того, она до- стала чёрного цвета лекарство под названием мумиё. По словам моей мамы, Анна была шеф-поваром в каком-то большом элитном ресторане, она смогла объяснить своему начальству, для чего и для кого необходимы дефицитные продукты.

Мои родители просили всех братьев и сестёр христиан за меня молиться. Мама говорила, что за меня молятся и держат пост все верующие, и даже те, что живут в других городах, что молятся во всех незарегистрированные церквях Евангельских христиан-баптистов, – всюду, куда обратились с просьбой молиться за меня.

Мама была со мной в больнице постоянно, а папа жил дома с моими братьями и сестрой, но так как он получил ожоги рук 1–2-й степени, когда спасал меня, то на тот момент по хозяйству он не мог ничего делать, моя младшая сестра даже какое-то время кормила его из ложки, поэтому из армии был вызван мой старший брат Геннадий. Помню, когда он приехал ко мне в больницу, я была очень рада, я любила своего брата Гену.

Мама стала меня кормить большими ложками красной и чёрной икры, давала гранат, поила меня гранатовым соком, давала и мумиё, которое было совсем не вкусным. Гемоглобин удалось поднять очень быстро! Врачи стали готовить меня к операции, пугал их только огромный размер площади для пересадки. Чтобы спасти руку, необходимо было наложить на рану здоровую кожу. Мама предлагала врачам взять кожу у неё, папа предлагал отдать свою, но врачи объяснили, что их кожа не приживётся, нужна моя собственная кожа. Решено было взять кожу с моих ног, ягодиц и спины. Организм мой всё ещё был слабым, и мог не выдержать такой большой и сложной операции, которая могла длиться несколько часов. Была угроза, что я не выдержу той дозы общего наркоза, которая необходима для проведения этой операции, поскольку наркоз уже многократно использовался на перевязках. Врачи сказали родителям всю правду, в том числе и об угрозе того, что из-за большой дозы наркоза я просто могу не проснуться после такой сложной и объёмной операции. Мама плакала и молилась, страх потери ребёнка не оставлял её ни на минуту. В итоге – недосыпание, недоедание, сильный стресс сделали своё чёрное дело – через два месяцев после случившейся со мной трагедии у неё зашатались все зубы, а впоследствии выпали.

Я родителей не понимала. Почему они так за меня бояться? Почему так переживают? Я же не одна! Со мной мой друг Иисус, и поэтому со мной всё будет хорошо! Единственно, что меня тревожило, это то, что у меня постоянно болела рука, и это была боль не от ожога, эта была другая, постоянная и пронзающая боль. Днём я старалась её терпеть и не показывать маме, что у меня такая сильная боль, я молилась, просила сил перетерпеть, и Иисус давал мне эти силы. Но ночью, когда засыпала и не могла контролировать себя, я стонала. Мама слышала мой стон, меня не будила, чтобы не потревожить, сама спать не могла, а утром, когда я просыпалась, всегда спрашивала, где у меня болит. Я говорила, что немного болит рука, но скоро всё пройдёт. Этот ночной стон маму очень тревожил, она говорила об этом врачам, врачи понимали, какая ужасная боль может быть при ожоге степени 3Б, успокаивали маму, говорили, что после операции будет с каждым днём легче.

Врачи сказали родителям всю правду. Мама и папа не могли допустить даже мысли о том, что могут меня потерять, поэтому приняли обоюдное решение дать согласие на ампутацию моей правой руки. Они считали, что девочка может жить без одной руки, но она обязательно должна жить! Если операция по ампутации не так опасна, как пересадка кожи, то пусть лучше девочка лишится правой руки, чем жизни. Папа и мама дали врачам письменное согласие. Ради моего спасения им пришлось выбирать – увечье или жизнь…

Я помню, как ко мне пришёл и встал возле моей головы справа мой любимый врач, которого я считала своим другом и другом Иисуса.

Он наклонился ко мне, и, улыбаясь, тихо спросил:

– Ну, что Верочка, как дела?

Я улыбнулась в ответ, сказала, что всё хорошо. Мне показалось, что лицо его изменилось, он перестал улыбаться, я почувствовала, что его тревожит какая-то мысль. Он посмотрел мне прямо в глаза (в его глазах я увидела боль и тоску) и тихим, нежным голосом спросил:

– Верочка, ты согласна на ампутацию руки?

Я не знала и никогда не слышала раньше слова «ампутация», поэтому посмотрела на него с удивлением.

Тогда он продолжил:

– Твои мама и папа дали своё письменное согласие на эту операцию.

Когда я услышала, что мама и папа согласились на ампутацию руки, я улыбнулась ему в ответ и сказала:

– Да! Конечно, я согласна! Делайте мне эту ампутацию! Мне помнится, что у него в глазах появились слёзы, и он, не сказав ни слова, резко повернулся и быстро вышел.

Я не стала спрашивать у мамы, что такое ампутация, про которую говорил мне врач, так как знала, что мои родители не могут сделать мне ничего плохого. Меня тогда, конечно, удивило, что мой врач так быстро ушёл, не сказав мне больше ни слова, но я подумала, что он, очевидно, торопился к другим больным деткам. Разумеется, я тогда не понимала, что доктору было невыносимо больно на меня смотреть, так как он знал, что такое ампутация, а я не знала.

Мама опять много плакала, пытаясь скрыть от меня слёзы, она или куда-то уходила и потом возвращалась с опухшими глазами, или подходила к окну и там стояла, смотрела в окно и тихо плакала; я видела, как вздрагивает её тело. Когда я спрашивала, почему она плачет, она тихо отвечала, что больше плакать не будет. Я знала, что у меня всё будет хорошо, что я поправлюсь и буду здоровой опять, и ничего плохого со мной больше не может случиться, так как самое плохое я уже для себя сотворила.

Врачи меня очень любили, особенно мой лечащий врач Алексей Георгиевич Баиндурашвили, любила меня и заведующая отделением Нина Давыдовна Казанцева (мама потом много лет с ней дружила; они ездили друг к другу в гости). Нина Давыдовна была еврейка, мама мне говорила, что это Божий народ. Эти два врача не могли представить, как этот маленький ангелочек Верочка будет жить без правой руки, они не могли сломать мне будущее. Поэтому, даже имея на руках письменное разрешение на ампутацию от моих родителей, они выбрали для себя более опасный и рискованный путь – очень сложную многочасовую операцию по сохранению руки – пересадку кожи. Скорее всего, они осознавали огромные риски для себя в случае неудачного исхода, это был прямой путь в тюрьму и лишение возможности практиковать в клинике до конца жизни. Но их любовь, их сильная вера были сильнее всех страхов. И если ангелочек верит в то, что будет жить и всё перенесёт, то и они должны довериться Богу, в которого так сильно верит этот ребёнок, а значит, попытаться сделать всё, чтобы сохранить руку.

Я не уверена, но мне кажется, что о принятом перед операцией решении не делать ампутацию врачи не стали сообщать моим родителям, чтобы не дать себе возможность передумать. Помню, что операцию делали в другом помещении, помню, что и в этот день мне, как всегда, сказали, улыбаясь, что я проснусь в своей палате. Я помолилась, а потом почувствовала резкий неприятный запах эфира, услышала непонятные голоса, смех и заснула. В этот день незарегистрированные баптистские церкви постились ради моего спасения, мама говорила, что пост держали целых три дня (только вода и молитва).

Операция длилась шесть с половиной часов, родители ждали у дверей операционной, я лежала под наркозом всё это время, а врачи, не прерываясь, делали мне операцию по пересадке кожи. Сначала они квадратными кусочками вручную снимали мою кожу со спины, ягодиц и ноги, потом сшивали эти кусочки между собой, и только потом кожу в виде чулка натягивали на мою правую руку. Потом по всей площади были сделаны надрезы для того, чтобы заживление происходило быстрее.