Я радовалась, что у меня теперь есть подруга, с которой мы познакомились благодаря папиной кукле.

Однажды я проснулась и увидела, что мама рыдает, я не могла понять, что случилось, может, я чем-то опять её расстроила? Я прислушалась и поняла, что она молит Господа не забирать меня у неё.

Помню, я тогда спросила:

– Мамочка, почему ты плачешь? Почему Господь должен меня забрать у тебя? Почему ты так говоришь?

Она посмотрела на меня, я увидела, что её глаза были красными и опухшими от слёз.

Она стала объяснять причину своих слёз:

– Девочка, которая приходила сюда играть с тобой и твоей куклой, сильно заболела. У неё сегодня обнаружили корь, а ты корью не болела. Она играла с твоей куклой, брала её в руки и стояла рядом с тобой, а значит, могла заразить тебя этой опасной болезнью. Ты у меня сейчас очень слабенькая, и если заразилась от неё, то я тебя точно потеряю.

Она опять стала плакать и причитать, молиться и плакать, а я не понимала, почему она себя так ведёт, почему она так говорит про маленькую хорошую девочку, которая не может меня заразить, потому что мы с ней подруги. Ведь нельзя говорить плохо про другого человека, нельзя думать плохо, нельзя плакать зря, ведь нет совсем причины для этих слёз. Я толком не понимала, что такое корь, чем я болела и чем я не болела, но я знала точно одно, эта девочка – моя подружка, и никогда она мне плохо не сделает и никогда меня не заразит чем-то плохим.

Я посмотрела на маму и спросила:

– Мамочка, разве ты не знаешь, что Иисус любит меня и не допустит никаких болезней?

После того, как я это проговорила, мама замерла на какое-то время, потом пристально посмотрела на меня своими широко открытыми голубыми глазами, потом вдруг с большей силой зарыдала и стала причитать:

– Ой, доченька дорогая, прости свою мать! В тебе больше веры, чем во мне, во сто крат больше! Прости меня, Господи, за маловерие и за страх, который вошёл в меня и помутил мой разум!

Она подошла к моей кровати, стала меня целовать. Я не понимала, за что она у меня просит прощения. Потом она успокоилась и больше уже не говорила ничего плохого про ту девочку. А я радовалась, что мама успокоилась, но мысленно переживала за девочку и просила Иисуса ей помочь, ведь теперь её ко мне уже не пустят, а ей, наверно, сейчас очень одиноко. Больше мы никогда не виделись.

Мой лечащий врач был молодым и красивым мужчиной. Когда я увидела его в первый раз, то он мне улыбнулся, и я улыбнулась ему в ответ. Он мне сразу понравился, я решила, что он похож на моего любимого друга Иисуса.

Обычно он заходил к нам в бокс и спрашивал:

– Ну, как дела, Верочка? Как себя чувствуешь?

Я всегда отвечала, что чувствую себя хорошо. А потом меня везли в перевязочную комнату. Комната была большая, там стояло несколько больших ванн, меня раздевали и сажали в ванну, которая была полностью наполнена водой розового цвета, мне сказали, что вода розовая от марганцовки. Там, в этой ванне, отмачивали бинты, которые были на моей руке и моём теле. На теле быстро всё отходило и падало в воду, так как ожог тела был 1–2-й степени. На правой руке ожог был степени 3Б, а ожог главного пальца на этой же руке был 4-й степени (часть этого пальца обуглилась и деформировалась). Целый час или больше уходил на то, чтобы отмочить все мои бинты на этой руке, чтобы они могли потом отвалиться сами. Я сидела и смотрела на всё происходящее, мне было интересно, и не так чувствовалась боль, когда мама, вкладывая всю свою любовь, очень долго и много раз из кувшина поливала мою руку водой из ванны, чтобы всё отмокло без прикосновения рук. С мамой эта процедура всегда длилась дольше, чем, если бы это же делали медсёстры. Когда все бинты были в воде, меня уносили в другую комнату, это была операционная с большими круглыми и яркими лампами над столом. Меня укладывали на стол, подходил мой врач, а потом врач-анестезиолог с рези- новой маской. Когда первый раз меня туда принесли, рядом со мной был мой любимый врач, я смотрела на него с надеждой и думала, что он не может сделать мне больно, ведь у него такие же добрые глаза как у Иисуса.

Он тогда посмотрел на меня и с любовью сказал:

– Не бойся! Всё будет хорошо! Сейчас придёт тётенька, даст тебе маску, ты закроешь глазки, подышишь и заснёшь, а потом проснёшься уже у себя в палате, где тебя будет ждать твоя мама.

Потом он улыбнулся, и добавил:

– Ты не будешь чувствовать боли, я тебе это обещаю. Я верила каждому его слову и не сомневалась ни в чём. Подошла врач-анестезиолог с маской, я не боялась, но хотела, прежде чем она на меня наденет эту маску, помолиться своему другу Иисусу. Я хотела попросить его, чтобы он был со мной здесь рядом, пока я буду спать, а потом, когда мне сделают перевязку, пусть он сам меня разбудит в палате. Я тихо спросила у всех, кто там был, можно я помолюсь сначала.

Они посмотрели на меня с удивлением, но потом сказали:

– Да, конечно, молись, если ты этого хочешь.

Я закрыла глаза и стала просить своего друга Иисуса быть со мной рядом, а они стояли и ждали, пока я помолюсь. Потом они спросили, можно ли начинать, я улыбнулась и кивнула головой. Когда мне на лицо надели маску, я почувствовала резкий сладковатый и неприятный эфирный запах, я понимала, что мне надо лежать спокойно и не шевелиться. Мне хотелось сорвать с лица эту противную маску, но я знала, что этого делать нельзя, знала, что со мной рядом стоит мой друг Иисус, который хочет, чтобы эта маска была на моём лице. Мне сказали дышать спокойно и считать до десяти, я стала считать, потом услышала, как их разговор стал невнятным, и не успела я досчитать до пяти, как провалилась в забытьё. Проснулась я уже в своей палате, рядом со мной была моя любимая мамочка.

Такие процедуры теперь стали регулярными, через день меня везли и сажали в ванну, потом везли под лампы, потом приходила врач с маской, потом я молилась, потом мне на лицо надевали маску с наркозом, потом я засыпала.

После первой моей перевязки и моей молитвы меня стали называть «ангелок», и когда я лежала на столе под лампами в операционной на очередной перевязке, все стояли и ждали, когда я помолюсь, а иногда говорили:

– Ну что, ангелок? Давай помолись сначала, а потом уж мы начнём!

Помню, как однажды на перевязку захотел пойти мой папочка, мама тогда спросила у него:

– Володя, ты уверен, что хочешь там быть с нами? Папа уверенно ответил:

– Да, конечно, я пойду с доченькой, поддержу её там. Ты ведь каждый раз ходишь с ней туда, вот пришла и моя очередь.

Я была рада, что папа пойдёт со мной. Когда меня посадили в ванну, папа стоял рядом и ободрял меня:

– Ты, доченька, смелая у меня, всё выдержишь, умница моя! Скоро всё заживёт у тебя, моя родная.

Я кивала ему головой в ответ и улыбалась.

Когда отваливались бинты с моей руки и становились видны не зажившие раны, меня это не пугало, так как я это уже много раз видела, но папа, увидев эти раны впервые, побледнел, упал на пол рядом с ванной и потерял сознание (так сказала мне потом мама). Я сразу не поняла, что случилось – он только что стоял и разговаривал со мной, потом у него в глазах появился страх, вдруг его не стало, и я услышала глухой удар чего-то об пол.

Подбежали медсестры, громко закричали:

– Дайте скорее нашатырь! Потом папу подняли и сказали:

– Уводите его отсюда! И больше никогда сюда не впускайте! Это зрелище не для его нервной системы.

Больше папа со мной туда не ходил, оставался ждать моего возвращения в палате. Оказалось, что папа боялся уколов, боялся вида крови (сразу падал в обморок) и ещё совсем не переносил антибиотиков, у него на них была страшная аллергия (я позже узнала, что эта очень опасная реакция организма называется «отёк Квинке»). Я была довольно слабым и болезненным ребёнком, перенесла свинку, которая дала осложнение на уши, после этого многие годы уши часто болели, и я даже в школу ходила в платке с компрессами. Этот ужасный ожог ещё больше подорвал мой и без того ослабленный иммунитет, кроме этого у меня был пониженный гемоглобин и пониженное давление, как у мамы. Поэтому врачи сказали маме, что мне необходимо давать красную и чёрную икру, а также гранатовый сок, который поднимает гемоглобин.