Она меня любила и говорила мне:

– Слушай меня, и у тебя будет всё хорошо. Но помни, не доверяй никогда русским!

Мою младшую сестру она недолюбливала, потому что та была похожа на папу, такая же черноглазая и черноволосая. Она любила моего старшего брата Гену, который, как она говорила, был похож на их родню, любила меня и Люду (дочь её младшего сына, который повесился). Я помню, что мою бабушку все боялись в деревне Энколово и не хотели с ней связываться. Когда я бывала у неё, мы ходили к её подругам финкам, которые жили недалеко от её дома, они говорили на своём родном финском языке, пели свои религиозные лютеранские песни.

Иногда бабушка вдруг на что-то злилась, брала меня за руку и говорила:

– Пошли отсюда! Нам здесь больше нечего делать! Бабушка часто брала меня с собой в магазин, который был совсем рядом с её домом (он стоял у дороги, сразу за оградой). Обычно в магазине всегда была какая- то очередь, но моя бабушка никогда не останавливалась в конце этой очереди, она всегда прямиком направлялась к прилавку, за которым стояла продавщица, и меня тащила за руку за собой.

В глазах продавщицы был испуг, и она всем говорила:

– Пропустите! Бабушка Хелена пришла.

Я понимала, что так, как поступала бабушка, поступать нельзя, я видела, что продавщица это тоже понимала, но всем своим видом давала понять:

– Лучше пропустите! Не связывайтесь с этой старухой! Иначе услышите всё, что она про вас всех думает. Люди в деревне Энколово хорошо знали характер моей бабушки, поэтому расступались и давали ей возможность затовариться всем, что её душе было угодно, смотрели на неё не совсем добрыми глазами, ждали, пока она всё купит и уйдёт. Я это видела, мне было очень стыдно туда с ней ходить, мне было стыдно стоять рядом с ней и видеть осуждающие взгляды тех, кто пришёл и встал в очередь, как полагалось.

Бабушка также часто брала меня в лес собирать ландыши для продажи. Она учила срывать ландыши с длинной ножкой, у меня не всегда это получалось, когда я их вытягивала из земли, они часто обрывались, были короткими, и не годились для продажи. Мы с ней собирали много ландышей, а потом ехали на автобусе в Кузьмолово на рынок, чтобы их продавать, а иногда прямо у дороги бабушка продавала и ландыши, и свою картошку.

Мне казалось, что бабушка не любит быть одна, ей веселее, когда есть с кем поговорить, именно поэтому она хотела, чтобы я к ней приезжала чаще. Она рассказывала мне про то, как за ней ухаживали деревенские парни, и обычно смеялась, вспоминая как всё это было. Она учила меня быть верной своему будущему мужу, приводила примеры из своей жизни, как она выгоняла ухажёров, которые приходили к ней свататься после смерти её мужа Фомы.

Она строго говорила:

– Я всегда была верна своему мужу, своему Фоме, а эти дураки решили прийти ко мне свататься. Одному я так дала кастрюлей, что он вылетел отсюда. Ишь, решил, что если я сходила к нему и что-то у него попросила, то можно ко мне прямиком идти свататься!

Вспоминая это, она начинала громко смеяться, а я стояла рядом и представляла, как бабушка запустила в него кастрюлей. Когда я собиралась возвращаться домой, бабушка всегда спрашивала меня, приеду ли я ещё, и я кивала головой в ответ.

После смерти дяди Гены меня пугал в её доме чердак, на котором, по словам мамы, повесился её брат. Когда я была у бабушки, то всегда боялась идти по длинному коридору, который разделял старую и новую половину дома. Когда надо было проходить мимо лестницы, которая вела на тот страшный чердак, я старалась бежать бегом, чтобы быстрее забежать или в туалет, или в дом, где было уже не страшно. Сама мысль о чердаке, на котором поселилась смерть, меня пугала, именно по этой причине я любила приезжать к бабушке только с мамой. Только когда я была там с мамой, меня ничего не пугало в этом доме.

В 1972 году, когда мне исполнилось семь лет, мама сказала, что пора идти в школу учиться, рассказала, как она ходила в Сибири в школу за десять километров, что вместо тетради у неё была берёзовая кора, а вместо ручки – угольки из печки, которую она сама топила. Мне было интересно и одновременно страшно уходить от мамы в какую-то школу. Мама сказала, что она будет отводить меня туда на учёбу, а потом забирать домой.

Когда я представляла себе, что где-то мне надо будет быть без мамы, то совсем не хотела туда идти, никакая школа меня не привлекала. Но мама сказала, что там меня на- учат и писать, и читать, и считать, что я, так же как она, стану грамотной, а раз мама сказала, значит, туда нужно идти, хотя и очень страшно, ведь я совсем не представляла, что и как может быть в этой школе. Я была очень домашним ребёнком, никогда не ходила в детский сад, и поэтому даже представить не могла, что школа – это место, где много детей.

Настало 1 сентября, мама одела меня в красивое школьное платье, белый передничек, заплела волосы в косичку и завязала белые банты. Мне казалась, что это самая красивая одежда на свете, и уже очень хотелось пойти скорей в школу, но только непременно с мамой, и чтобы мама была там со мной во время уроков. Когда мы подошли к школьному зданию, я опешила, увидев такое большое количество детей разного возраста и разного роста, задрожала от страха и совсем не хотела идти в эту толпу. Но мама взяла меня за руку и повела, я пыталась успеть за ней, чтобы не отстать и не потеряться. Она подвела меня к какой-то группе, сказала, что придёт за мной после уроков, и ушла. Я в ужасе смотрела на окружающих меня крикливых детей: «Куда я попала? Почему мама ушла? Мама, я хочу к тебе!»

Я от страха смутно помню, что там говорили, поняла только, что надо идти за этими детьми, и я послушно пошагала туда, куда сказали. Мы вошли в школу, я первый раз видела такое большое многоэтажное здание, пытаясь не потеряться, шла вместе со всеми. Помню, пришли в длинный коридор, где все дети бегали, шумели, галдели, а я стояла, прижавшись к стенке, и думала: «Мама, какой здесь ужас! Почему они так шумят? Я скоро оглохну от этих криков!» Раздался громкий звонок, от которого я вздрогнула, дети разбежались, а я осталась стоять в этом длинном коридоре, не понимая, что делать и куда мне идти. Понимала, конечно, что не должна здесь стоять, что должна быть там, где все, но меня никто не позвал. Стало очень тихо, а я стояла, и мне хотелось плакать. Наконец услышала где-то далеко шаги, и к моей радости увидела высокую учительницу, которая вышла в этот коридор со стороны лестницы, она сначала направилась к двери, которая была напротив, но потом оглянулась в мою сторону и подошла.

Я стояла, затаив дыхание, учительница наклонилась ко мне и спросила:

– Ты что, потерялась?

Я глядела на неё испуганно, а она просто и ласково сказала:

– Пошли, девочка! Вот твой класс! Она открыла дверь, и мы вошли.

Все ребята сидели за партами, у стола стояла очень красивая и добрая учительница, она посмотрела на меня, улыбнулась и сказала тихо:

– Проходи, садись.

Та учительница, которая меня привела, ушла, а я осталась стоять у входной двери.

Моя добрая учительница повторила:

– Иди, садись, – а я не понимала, куда садиться, смотрела то на неё, то на класс, где было несколько свободных мест.

Она показала мне место, куда я могу сесть.

Когда я села на своё место, вспомнила, как мама говорила мне:

– Когда будет идти урок, сидеть надо прямо, ручки положить на парту перед собой и внимательно слушать, что будет говорить учитель.

Я так и сделала. Учительница рассказывала, чему учат в школе, чем мы будет заниматься. Вдруг я услышала, что за моей спиной разговаривают мальчишки и мешают учительнице, мне захотелось повернуться и посмотреть на этих непослушных, но я понимала, что я не могу отвернуться от учительницы. И всё-таки я выбрала момент, когда она повернулась к своему столу, оглянулась, увидела этих нарушителей порядка, и снова скорей повернулась лицом к учительнице.