«Дорогие минуты нам Бог обещал», – такие слова были в этой песне.

Я пальчиками наигрывала мелодию и вдруг услышала громкий голос тёти Ани:

– Эличка, ты только послушай! Она играет мелодию

«Дорогие минуты»! Она её запомнила! Её надо как можно скорее отдать в музыкальную школу! У неё талант от Бога!

А я тогда поняла, что то, о чём они разговаривали, уже не имеет значения, что с этой мелодией все их заботы и переживания ушли прочь. Я была рада, что помогла им, я была счастлива, что мама и тётя Аня стали улыбаться.

Как-то приехал к маме её младший брат Ейно (Геннадий по-русски), но в дом он не захотел зайти, стал с мамой разговаривать на улице, я, как всегда, стояла рядом. Я давно не видела своего дядю, но знала, что мама за него всегда очень переживала, слышала, как она рассказывала, что у брата что-то случилось в жизни, что-то нехорошее. В этот раз он был совсем другим, совсем на себя не похожим, очень грустным и озабоченным. На нём были очень красивые серебряного цвета очки от солнца, я раньше никогда не видела таких и стала разглядывать эти очки, пытаясь увидеть через них его глаза, но их не было видно. И вдруг я поняла, что он специально надел эти очки, чтобы спрятать от мамы свои глаза. Я пригляделась и увидела, что он плачет, но пытается это скрыть, что ему плохо и больно.

Я слышала одну только фразу:

– Всё, сестрёнка! Всё кончено! Нет больше смысла! Мама его успокаивала:

– Всё будет хорошо, братик! Поверь! Только ты сам не делай глупостей, всё образуется, надо подождать, время всё лечит.

Но я чувствовала, что он маму не слышит совсем, что он ей сегодня не верит, что душа его плачет, что он хочет скорее закончить этот разговор. Помню, он посадил меня на колени, погладил по голове, и ещё помню, что мне очень хотелось надеть его очки (не помню, дал он мне их примерить или нет). Ушёл он ужасно грустным и раз- битым. Я знала (хотя откуда я, малютка, могла знать?), что он пришёл лишь затем, чтобы увидеться с мамой и попрощаться с ней. Дети эмоциональны и порой очень проницательны, их разум очень восприимчив, и поэтому они видят иногда то, чего не замечают взрослые.

На следующий день я увидела заплаканные мамины глаза и услышала разговор папы с мамой. Оказывается, дядя Ейно ночью, когда бабушка спала, повесился на чердаке. Нашла его бабушка утром мёртвым. Позднее, когда я уже стала понимать, мама рассказала, что Геннадия бросила жена, уехала с маленькой дочерью. Он очень переживал и через какое-то время поехал к ней мириться, уговаривал не ломать семью, но разговор не получился. По дороге обратно он встретил мужчину, который сказал ему, что живёт с его женой. В тот день он и приезжал к нам и разговаривал с мамой, обливаясь слезами. А приезжал только затем, чтобы с ней попрощаться. Сам для себя он тогда уже всё решил.

Бабушку Хелену потеря любимого сына в 1972-м сильно потрясла и подкосила её здоровье.

Я видела, что и мама после последней встречи с ушедшим братом стала грустной, задумчивой, часто плакала, пытаясь скрыть от меня слёзы, иногда говорила тихо- тихо:

– Зачем же я тебя, братик, отпустила тогда? Что же ты наделал, брат? Почему не рассказал мне, что намереваешься так уйти?

А бабушка потеряла тогда своего младшего сына, в котором видела свою надежду и опору в будущем. И хоть он не всегда был путёвым, она надеялась, что когда-нибудь он сможет взяться за ум, станет самостоятельным и сможет позаботиться о ней, но он ушёл, не сказав ни слова о своих страшных намерениях. И теперь на её руках остался больной сын, за которым надо было ухаживать и постоянно приглядывать. Дочь Эльвира, по её мнению, полностью посвятила себя своим братьям и сёстрам баптистам где-то там, далеко от неё.

Бабушке было очень тяжело ухаживать за взрослым, тяжело больным умственно отсталым сыном. Он был беспомощным маленьким ребёнком, не умел сам есть, не мог сам сходить в туалет, его надо было кормить и иногда подмывать, если она не успевала снять с него штаны. Бабушке приходилось периодически отдавать его в психиатрическую больницу, чтобы самой хоть чуть-чуть отдохнуть. Она очень обижалась на дочь Эльви за то, что та не может из-за своей веры помочь ей с сыном, и она часто попрекала свою дочь этим.

Эльвира чувствовала, что мать на неё злится, но брать брата к себе часто не могла, так как у неё самой были ещё маленькие дети, за которыми нужен был уход, да и хозяйство на руках.

Бабушке казалась, что дочь недостаточно помогает, а маме казалось, что она помогает столько, сколько может. На этой почве между ними были ссоры. Чаще бабушка высказывала возмущение, а мама больше молчала, наверно, понимала, что лучше промолчать в такой момент. Когда бабушка узнала, что и Владимир стал таким же, как и её дочь, баптистом, она невзлюбила зятя всем сердцем; она винила его в том, что он не встал на её сторону, не поддержал тёщу, не вразумил безрассудную дочь Эльви. Владимир наоборот встал на сторону грешной дочери, а значит, пошёл с ней и против лютеранской веры, и против матери. Она считала, что это он впустил в дом этих людей, которые забрали у неё Эльвиру. Она и раньше его не очень любила, он её часто раздражал, а теперь стал для неё врагом номер два после баптистов. Каждый раз, когда она к нам приходила, начинала его ругать на финском языке, а так как он не понимал ни слова по-фински, то обычно смотрел на бабушку, слушал её, старался улыбаться в ответ и кивал, соглашаясь.

Бабушка видела это, ещё больше раздражалась и говорила всегда по-фински:

– Дурак! Сидит, кивает, улыбается в то время, когда я его ругаю!

Приходила она обычно ненадолго. Придёт, посидит, поругает маму на финском (она разговаривала с мамой только по-фински), а я стояла рядом.

С детства слышала их разговор, понимала его, но не понимала, зачем она приходит ругать маму. Потом бабушка обычно махала рукой, хлопала дверью и уходила, сказав напоследок, что ноги её здесь больше не будет. Мама пыталась её догнать, остановить и уговорить, чтобы она в таком состоянии не уезжала, но бабушка обрат- но никогда не возвращалась: если она злилась, никогда и никто не мог её остановить или вернуть. Обычно после бабушкиного ухода мама плакала и уходила молиться за неё. Молилась о том, чтобы бабушка спокойно доехала до дома, чтобы по дороге с ней ничего не случилось, в молитве она просила Бога охранять её в пути.

Мне было жалко и маму, и бабушку, я тогда не понимала, что все их споры и конфликты возникают из-за религиозных разногласий между матерью и дочерью. Бабушка думает, что мама её бросила и променяла на своих друзей баптистов, а мама, в свою очередь, пытается ей объяснить, что это не так, что она всегда рада ей, всегда ждёт здесь у себя. Но так как у неё маленькие дети, хозяйство и богослужения, то она не может часто сама приезжать навещать бабушку. У каждой из них была своя правда, и каждая верила, что она права. Каждый из них думал, что другой грешит и нуждается в покаянии и спасении, каждый верил, что достучится до сердца, и всё будет по-прежнему.

Бабушка думала, что она сможет переубедить свою дочь, что дочь перестанет грешить и вернётся в веру своих предков. Когда дочь была ещё маленькой, они с мужем крестили её в лютеранскую веру: Хелена надеялась, что дочь Эльви вернётся к матери своей и поймёт, что она была не права.

А моя мама молилась и надеялась, что бабушка поймёт и примет живую веру, ту веру, которая спасла её, когда она замерзала в лесу. Она была уверена, что именно её матери надо покаяться и прийти к Живому Богу, и каждый раз, когда в гости приходила Хелена, мама пыталась вновь и вновь достучаться до её сердца. Каждая из них была со своей правдой, со своей истиной и со своим Живым Богом.

Часто в детстве я слышала эти разногласия и не могла понять, что они делят, почему не могут договориться, почему они разговаривают, словно на разных языках, не понимая друг друга. Мне было жалко и маму, и бабушку одновременно, но помочь им договориться у меня не было ни разума, ни возможности. Иногда бабушка после таких ссор просила, чтобы мама оставила меня у неё, и мама беспрекословно повиновалась, бабушка всегда долго ворчала после ухода мамы, а потом постепенно успокаивалась. Она всегда молилась, когда мы с ней садилась есть, учила меня молиться по-фински, и перед сном она всегда читала свою очень потёртую Библию, потом пела из другой своей старой финской книжки лютеранскую песню, молилась, и мы ложились спать.