С тех пор как Стюарты обосновались во Франции, граф де Лалли стал французом. В возрасте восьми лет он поступил на военную службу и был привезен своим отцом, заместителем командира ирландского полка Диллона, в Жиронский лагерь, где получил боевое крещение. Спустя четыре года, то есть в возрасте двенадцати с половиной лет, он стоял в карауле у траншеи перед Барселоной.

Вскоре Лалли стал командиром полка, носившего его имя. Затем, в 1740 году, в возрасте тридцати восьми лет, он был произведен в генерал-лейтенанты; в 1745 году он отличился в сражении при Фонтенуа; наконец, в 1756 году король назначил его губернатором наших владений в Индии.

Лалли был человек храбрый и сведущий; он прибыл в этот старый мир с ненавистью к англичанам и стремлением к славе. Он начал с того, что одержал победу. Спустя тридцать восемь дней после его прибытия в Индию ни одного красномундирника не оставалось на всем Коромандельском берегу. Захват Куддалора и Сент-Дэвида опьянил его; он захотел идти дальше, несмотря на неблагоприятное время года, несмотря на недостаток ресурсов, несмотря на возражения своих генералов. Безрассудная отвага составляла его силу. Он положился на нее и пошел на Танджавур. Англичане позволили ему продвигаться вперед, а сами вернулись назад, одержали над одним из его генералов победу в сражении в Ориссе и захватили город Мачилипатнам.

Тем временем Лалли осадил Мадрас и взял его приступом.

Войска уже давно не получали жалованья и испытывали недостаток во всем. И потому генерал был вынужден позволить своим солдатам добывать себе индийские деньги — пагоды и рупии. Частные дома, общественные здания и храмы были разграблены. Повсюду совершались ужасные бесчинства, однако солдаты, пресыщенные разгулом и добычей, и офицеры, отправившиеся в поход бедными и ставшие теперь богатыми, молчали и не выказывали своего недовольства, хотя бы какое-то время.

К несчастью, один лишь город Мадрас попал под власть французов. Все форты по-прежнему принадлежали англичанам. Лалли приказал проложить траншею и стал изо всех сил готовить атаку на форт Сент-Джордж. Однако у него недоставало средств для приступа. Лалли, полагавший, что все должно уступать клинку железной воли, вместо убеждения всякий раз использовал насилие.

Мало-помалу французы устали находиться под командованием этого высокомерного ирландца. Наемники — а они составляли половину армии — прислушались к предложениям англичан и перешли на службу к врагу. В итоге через месяц после захвата Мадраса генерал Лалли, пребывавший в ярости, увидел, что у него нет возможности удержать за собой город, снял осаду форта Сент-Джордж и отступил к Пондишери, который он застал лишенным всех тех ресурсов, какие в тот момент сделались для него самыми необходимыми, то есть продовольствия, солдат и денег.

Французская эскадра, с самого начала войны охранявшая крепость, была атакована английским флотом, имевшим численное превосходство, и после славного, но бесполезного сражения отплыла к острову Бурбон; таким образом, вступив в Пондишери, губернатор был вынужден ограничиться своими собственными средствами.

Но вскоре и эти его собственные средства были обращены в ничто вследствие бунта солдат, которые, не имея других денег, кроме тех, что им удалось награбить в Мадрасе, требовали выплатить им недополученное жалованье. Солдатам были должны за полгода.

Перед лицом этого бунта Лалли оставался таким же, каким он был всегда: жестоким и высокомерным. Везде, где он шел против бунта и атаковал его в лоб, он подавлял его; но в тылу погашенное им пламя разгоралось снова, причем сильнее прежнего.

Именно в разгар этих внутренних раздоров англичане осадили Пондишери, отказали ирландскому генералу в капитуляции, которую, возможно, они предоставили бы французскому генералу, силой ворвались в Пондишери и, овладев городом, жестоко отомстили за разграбление Мадраса. Лалли вместе со своим штабом был взят в плен и отправлен в Лондон.

Нетрудно понять, какой шум вызвало в Париже это полное поражение. Столица французских владений в Индии захвачена, губернатор со своим штабом в плену — после череды побед, о которых еще продолжали разговаривать, невозможно было сразу осознать столь полное и столь гибельное по своим последствиям поражение.

Лалли имел много врагов при Версальском дворе: несчастье ирландского генерала придавало силу их доводам. Они ставили под сомнение не только способности губернатора, не только его храбрость, но еще и его честность.

По их словам, все беды экспедиции стали следствием растраты казенных денег, помешавшей выплачивать жалованье войскам.

Лалли-Толлендаль услышал эти обвинения, находясь в Лондоне. Его гордость не могла их снести. Он попросил, чтобы его под честное слово отпустили во Францию, и его просьба была исполнена. Он прибыл во Францию, веря, что ненависть и клевета разбегутся при виде его львиного взора; но, будучи опытным полководцем, он очень скоро увидел, что позволил врагу занять слишком выгодную позицию, чтобы его можно было выбить оттуда.

И тогда Лалли решил обжаловать приговор суда придворных, обратившись к суду короля. Он попросил Людовика XV оказать ему милость, позволив отправиться в Бастилию; эту милость ему немедленно даровали, и он был заключен туда 1 ноября 1762 года.

За три месяца до этого, 3 августа, правительство и высший совет Пондишери подали королю прошение, в котором говорилось, «что, поскольку их честь и их доброе имя были чрезвычайно оскорблены обвинениями со стороны сьера де Лалли, они просят у Его Величества правосудия и проведения суда, который оказал бы им это правосудие».

К их прошению была приложена докладная записка, имевшая целью доказать, «что совет и несчастная индийская колония были подавлены с начала и до конца под властью деспотичного губернатора, который никогда не знал ни правил чести, ни благоразумия, ни даже человеколюбия; что граф де Лалли один отвечал за все управление и администрирование компании, как внутри нее, так и вне, равно как и за все доходы с земель и угодий, которыми она владела; что он виновен в потере Пондишери, поскольку крепость сдалась лишь вследствие недостатка продовольствия, между тем как один он имел в руках средства снабдить ее съестными припасами, а именно: деньги, чтобы купить земные плоды и собранный урожай, и войска, чтобы все это охранять».

Если бы расследование этого дела проводилось военным трибуналом, то Лалли, несомненно, был бы оправдан; но, поскольку все хотели его смерти, расследование дела было передано палатам Парламента и судебной палате.

Мы сказали, что все хотели смерти г-на де Лалли.

И вот почему ее хотели; мы приведем даже не одну причину этого, а целых три причины.

Его смерти хотели,

1) чтобы заставить иностранные государства поверить, что ирландец нам изменил (такая измена спасала честь знамени);

2) чтобы удовлетворить старинную ненависть, существовавшую между г-ном де Шуазёлем и г-ном де Лалли — Толлендалем, назначенным, вопреки желанию министра, губернатором Индии;

3) чтобы погубить, одновременно с г-ном де Лалли, г-на де Сен-При, его родственника, лангедокского интенданта, намеченного партией дофина в состав министерства, которое рано или поздно должно было заменить министерство Шуазёля.

Кроме того, существовал пример в прошлом. Англичане указали нам путь, отрубив голову адмиралу Бингу.

Докладчиком по этому серьезному делу был назначен г-н Паскье, советник Большой палаты, которому в свое время поручалось вести дело Дамьена.

Вначале Лалли мог легко обмануться в отношении того, какая ему была уготована участь. Бастилия смягчила для него свои суровые правила и ограничила их одним лишь заключением. Господину де Лалли было разрешено совершать прогулки, г-н де Лалли мог принимать своих друзей, г-н де Лалли получил даже позволение иметь при себе секретаря.

К несчастью, тюремное заключение не смягчило необузданный и раздражительный характер узника. Напротив, его натура приобрела дополнительную раздражительность. Несчастный секретарь, преданность которого к своему хозяину побудила его к доброму поступку — разделить с ним тюремное заключение, был плохо вознагражден за эту преданность. Выходки узника начали помрачать рассудок секретаря. Он сделался печален, молчалив и беспокоен, и однажды вечером, когда комнатный слуга бросил на Колодезном дворе Бастилии тазик со свернувшейся кровью, набравшейся от кровопусканий, которые делал тюремный хирург, несчастный молодой человек, уже страдавший нервным расстройством, испугался при виде этой крови, сочтя ее следствием какой-то тайной казни. Его нервное расстройство тотчас же превратилось в помешательство; в истерическом припадке он рухнул на пол, крича: