Мне так сладко спалось, что два или три раза, наполовину проснувшись, я не хотел открывать глаза из страха, что проснусь окончательно. Неподвижный, с отуманенным сознанием, какое бывает в сумерках сна, я был вырван из блаженной мечтательности несколькими проникшими, если можно так сказать, в полумрак моего мозга французскими словами: их произнесли с легким английским акцентом женские голоса.

Тихонько приоткрыв глаза и осторожно оглядевшись, я увидел сквозь веки, на три четверти смеженные, группу, состоявшую из двух молодых женщин лет восемнадцати — двадцати, молодого человека двадцати шести — двадцати восьми лет, и мужчины, которому могло быть от тридцати четырех до тридцати шести лет.

Обе женщины были не только красивы: они пленяли той простодушной и небрежной грацией, которая присуща лишь англичанкам; у мужчин были прекрасные манеры.

В группе шел спор.

Предметом его был дальнейший маршрут: сойти на берег в Авиньоне или продолжать плыть до Арля?

Это очень серьезный, а главное — трудный вопрос для иностранцев, у которых нет другого путеводителя, кроме Ришара.

Одна из женщин предложила спросить совета у кого-нибудь, кто совершал поездку и через Арль и через Авиньон.

Кажется, я был именно тем человеком, какой им был нужен. Три или четыре раза мне доводилось проделать по Роне путь от Лиона до Марселя через каждый из этих городов. Я подумал, что мне пора представиться и что услуга, которую я окажу путешествующей компании, заставит простить мою дерзость.

Я полностью открыл глаза и, слегка поклонившись, вмешался в разговор:

— Если господа позволят автору "Путевых впечатлений" помочь разобраться в этом вопросе, я скажу дамам, что лучше ехать через Арль, чем через Авиньон.

Обе молодые женщины покраснели; мужчины с любезной улыбкой повернулись в мою сторону. Было очевидно, что они узнали меня до того, как я заговорил с ними, и что, пока я спал, им рассказали, кто я.

— Скажите, пожалуйста, почему вы так считаете? — спросил меня старший из путешественников.

— Во-первых, проезжая через Арль, вы увидите этот город, а он стоит того. Во-вторых, дорога от Арля до Марселя приятная и чрезвычайно интересная: с одной стороны от вас будет Камарга, то есть древний лагерь Мария, с другой — Кро.

— Но нам надо быть в Марселе послезавтра.

— Мы и будем.

— Мы отплываем на судне в Ливорно.

— Я отплываю вместе с вами.

— Мы хотим быть во Флоренции в Иванов день.

— Меня ждут там в это же время.

— Как мы попадем из Арля в Марсель?

— Со мной на судне моя коляска. Нас пятеро, а в ней помещаются шесть человек; мы наймем почтовых лошадей в складчину, и всю дорогу я буду вашим чичероне.

Наши путешественники повернулись к молодым женщинам, которые в ответ едва заметно кивнули; все было решено.

В обеих семьях еще не закончился медовый месяц, а, как всем известно, в течение медового месяца решения принимает жена.

Наше путешествие было чудесным. В Арле мы осмотрели амфитеатр и купили знаменитую колбасу. В Марселе мы навестили Мери и пообедали у Курти. Наконец, во Флоренции мы увидели состязания колесниц у г-на Финци и иллюминацию на Арно у князя Корсини.

Пришло время расстаться. Я оставался во Флоренции, а мои спутники собирались проехать через всю Италию. Мы тысячу раз пообещали друг другу, что встретимся снова, и обменялись адресами на случай их приезда в Париж или моей поездки в Голландию.

Один из путешественников, г-н Якобсон, жил в Роттердаме, второй, г-н Виттеринг, — в Амстердаме.

В отличие от множества обещаний подобного рода, эти были выполнены, и г-н Якобсон из дорожного спутника сделался моим другом и даже оказал мне услугу, какую можно ожидать не от всякого друга.

Поэтому, собираясь отправиться в Голландию, я заранее написал в Роттердам г-ну Якобсону, извещая о моем приезде.

Это обеспечило мне королевское гостеприимство сначала в его доме, а затем у г-на Виттеринга.

Господин Якобсон не только умный путешественник и честный банкир: у него душа артиста. Лучшие картины Декана, Дюпре, Руссо, Шеффера, Диаса, попавшие в Голландию, куплены им.

Стоило мне произнести его имя — и Биар перестал беспокоиться о ночлеге.

Что до Гааги, туда неделю назад должен был приехать Жакан со своей картиной "Вильгельм Молчаливый продает евреям посуду, чтобы поддержать войну за независимость".

Он обещал снять для меня комнату в гостинице "Императорский двор".

Итак, мы смогли спокойно отдаться течению Шельды и, в те редкие минуты, когда ветер и дождь позволяли нам подняться на палубу, бросить взгляд на проплывающие мимо пейзажи в духе Паулюса Поттера, Хоббемы и ван де Вельде.

Мы пробрались сквозь лес мельниц Дордрехта, рядом с которыми мельницы Пуэрто Лаписе выглядят пигмеями. В Дордрехте у каждого жителя есть своя мельница; их ставят на берегу реки, в садах, на крышах домов — маленькие, большие, огромные, для детей, для взрослых, для стариков. Очертания у всех одинаковые, но раскрашены они по-разному: попадаются серые с белыми кантами, похожие на вдов в полутрауре, печальные монашенки-кармелитки в черном, веселые бело-голубые паяцы. Не знаю ничего более удивительного, чем эти высокие неподвижные тела, ничего более причудливого, чем эти большие вращающиеся крылья. В тени мельниц стоят маленькие красные домики с зелеными решетчатыми ставнями — чистенькие, отмытые, очаровательные, они выглядывают из-за деревьев с кудрявыми кронами, с побеленными известью стволами. Эта прелестная панорама разворачивается перед нами со скоростью, какую развивают двести двадцать лошадиных сил судна.

Ближе к Роттердаму начинают встречаться корабли; неподвижно стоящие мельницы сменяются скользящими по воде судами: трехмачтовиками, бригами, шлюпами, рыбачьими баркасами. Есть и совсем особенные, с большим белым и маленьким голубым парусом, укрепленным высоко на мачте; кажется, будто по реке плывут огромные сахарные головы, завернутые в серую и синюю бумагу, и тают в воде; я говорю, что они тают, потому что, удаляясь, они словно погружаются в воду. Все это живет, действует, торгует, и вы чувствуете, как приближаетесь к той старой Голландии, что представляет собой один огромный порт и выпускает каждый год рой в десять тысяч судов.

В восемь часов вечера мы причалили в Роттердаме. Едва установилось сообщение между пакетботом и берегом, как я услышал свое имя. Приказчик Якобсона сообщал мне, что его хозяин в этот же день уехал в Амстердам, где меня с нетерпением ожидает его свояк Виттеринг, у которого еще вчера остановился Гюден.

Еще одна прекрасная новость! Гюден, так же как мы с Биаром, приехал ради коронации; это не только друг, но и собрат. Гюден столько же поэт, сколько художник; вспомните хотя бы одну его картину: потерпевший кораблекрушение, уцепившись за последнюю мачту, вычисляет путь по единственной звезде.

Мы спрыгнули на землю; нельзя было терять ни минуты: поезд на Гаагу отходил в девять часов, а было уже половина девятого. С деловым видом, свойственным людям, торопящимся на поезд, мы пересекли город и, как это было в Брюсселе, успели вовремя.

Через три четверти часа мы оказались посреди праздничного гулянья, шума, танцев, криков, музыки, ярмарочных балаганов, лавочек продавцов вафель и торговцев корнишонами.

Торговец корнишонами и продавец вафель — две специальности, заслуживающие упоминания: во Франции вы ничего подобного не найдете.

В Голландии пьянеют от корнишонов и крутых яиц и протрезвляются с помощью пунша и вафель.

Тот, кто желает приобрести веселое расположение духа, попросту останавливается у лавочки торговца маринованными овощами, выкладывает на прилавок пять су, берет вилку в правую руку и крутое яйцо — в левую.

Затем он тычет вилкой в огромную посудину, где золотыми рыбками плавают кусочки огурца размером с обычный корнишон.

Он вылавливает один из этих кусков, проглатывает его и немедленно заедает крутым яйцом.

И такие операции чередуются до тех пор, пока желудок не крикнет: "Довольно!". Выигрывают те, у кого желудок растягивается вдвое, втрое, вчетверо; причем победители платят не больше всех остальных: с каждого берут пять су.