Волки жалобно выли, и Тибо обратился к ним:

— Да, друзья мои, ваши завывания отвечают стонам моего сердца… Люди разрушили мою хижину, развеяли по ветру пепел инструментов, с помощью которых я зарабатывал себе на хлеб; их ненависть преследует меня, как и вас. Я не жду от них ни жалости, ни милосердия. Мы их враги, как они — наши, и у меня нет к ним ни жалости, ни сострадания. Идите и разоряйте все, от хижины до дворца, отплатите им за меня.

И, подобно предводителю кондотьеров, ведущему своих наемников, предводитель волков со своей бандой принялся убивать и разорять.

Теперь он преследовал не оленей, не ланей, не косуль, не скромную лесную дичь.

В первую очередь Тибо под покровом тьмы отправился в замок Вез, где находился его главный враг.

К замку барона примыкали три фермы; в конюшнях было много лошадей, в хлевах — коров, в загонах — овец.

В первую же ночь все это подверглось нападению.

На следующее утро обнаружили зарезанными: в конюшне — двух лошадей, в хлеву — четырех коров, в загоне — десять овец.

Барон не сразу поверил, что нападение совершили те самые хищники, с которыми он вел такую беспощадную войну; все это было похоже на продуманное преследование, а не на набег диких зверей.

Все же следы зубов на ранах и отпечатки лап на земле вынудили его признать, что виновниками несчастья были обычные волки.

Назавтра устроили засаду.

Но Тибо и его волки ушли на другой конец леса.

В эту ночь поредели конюшни, хлевы, овчарни в Суси и Вивье.

Затем пришел черед Бурсонна и Ивора.

Начавшись, разбойные нападения не могли не продолжаться со все возраставшей жестокостью.

Предводитель стаи не расставался со своими волками: он спал в их логовах, он жил среди них, подогревая в хищниках жажду крови и убийств.

Многих, кто пришел в лес за хворостом или вереском и наткнулся там на зловещую пасть с острыми белыми зубами, волки утащили в чащу и растерзали, и лишь некоторым удалось спастись благодаря собственной смелости и острому ножу.

Волки, организованные и управляемые человеческим разумом, были страшнее банды ландскнехтов, хозяйничающей в завоеванной стране.

Страх объял всех; с наступлением темноты никто не решался покинуть город или деревню безоружным; скот кормили в хлевах, и люди, собравшись куда-нибудь пойти, искали компанию, чтобы выйти вместе.

Суасонский епископ велел всем прихожанам молиться об оттепели и таянии снегов, потому что необычайную свирепость волков связывали с большим количеством выпавшего снега.

Говорили, что волков возбуждает, направляет и ведет человек; что этот человек более неутомим, жесток и безжалостен, чем сами волки; что, по примеру своих спутников, он питается трепещущей плотью и утоляет жажду кровью.

Народ называл Тибо.

Епископ отлучил бывшего башмачника от Церкви.

Сеньор Жан уверял, что громы Церкви бессильны против злых духов, если их не предваряет умелая травля.

Он был огорчен, что пролилось столько крови, унижен тем, что его собственный скот особенно часто подвергался нападению со стороны хищников, которых он по своему званию начальника волчьей охоты призван был истреблять; но в глубине души он тайно радовался при мысли о победах, которые одержит, о славе, которую, несомненно, завоюет среди известных охотников. Его страсть к охоте возрастала до гигантских размеров в этой борьбе, казалось открыто принятой противником; он не знал ни сна, ни отдыха, ел не сходя с седла. По ночам в сопровождении Весельчака и Ангулевана, возведенного после женитьбы в ранг доезжачего, рыскал по всей округе, с рассветом был уже в седле. Он поднимал волка и гнал его до тех пор, пока угасавший свет дня позволял различать собак.

Но увы! Сеньор Жан впустую растрачивал свою смелость, свою проницательность, свой опыт охотника.

Иногда ему удавалось убить злобного волчонка, тощую тварь, изъеденную чесоткой, или неосторожного обжору, который объедался во время набегов до того, что начинал задыхаться после двух-трех часов преследования; но большие рыжие волки, с подтянутыми животами, со стальными сухожилиями, с длинными сухими лапами, не потеряли в этой войне ни клочка шерсти.

Благодаря Тибо они сражались с противником на равных.

Так же как сеньор Жан был неразлучен со своими собаками, так и предводитель волков не расставался со своей стаей; после ночного грабежа и разбоя он держал банду наготове, чтобы прийти на помощь тому, кого затравит сеньор Жан; волк, следуя указаниям башмачника, начинал хитрить: сдваивал и запутывал следы, шел по ручьям, вспрыгивал на наклонно росшие деревья, чтобы затруднить работу людей и собак, наконец, чувствуя, что силы его иссякают, резко менял направление и уходил. Тогда вмешивалась волчья стая во главе со своим предводителем: при малейших колебаниях собак они так ловко сбивали их со следа, что требовался весь большой опыт сеньора Жана, чтобы догадаться: гончие уже не преследуют зверя.

Да и сеньор Жан мог ошибиться.

Кроме того, как мы говорили, и волки преследовали охотников: одна стая гналась за другой.

Только волчья стая, бежавшая молча, была куда страшнее гончих.

Отстанет ли выбившаяся из сил собака, уйдет ли в сторону от других — она немедленно будет задушена, и однажды новый доезжачий, сменивший беднягу Маркотта (уже известный нам метр Ангулеван), прибежав на предсмертный визг одной из своих гончих, сам подвергся нападению волков и смог спастись лишь благодаря быстроте своего коня.

За короткое время стая сеньора Жана сильно поредела: лучшие собаки надорвались, более слабые погибли от волчьих зубов. Конюшня была не в лучшем состоянии, чем псарня: Баяр разбил ноги; Танкред повредил сухожилие, перепрыгивая через ров; Храбрый стал инвалидом; больше, чем его товарищам, повезло Султану — он пал на поле боя, не выдержав шестнадцатичасового бега и огромного веса хозяина. Но того по-прежнему не обескураживали неудачи, повлекшие гибель его самых благородных и самых верных слуг.

Подобно благородным римлянам, применявшим против постоянно возрождающихся карфагенян всевозможные военные хитрости, сеньор Жан сменил тактику и попробовал прибегнуть к облаве. Он собрал ополчение из крестьян и принялся прочесывать лес, не оставляя по пути ни одного зайца в норе.

Но Тибо предугадывал эти облавы и места, где их станут проводить.

Если их обкладывали со стороны Вивье или Суси — волки и их вожак наведывались в Бурсонн или Ивор.

Если их ждали в Арамоне или Лонпре — они отправлялись в Кореи и Вертфей.

Сеньор Жан ночью являлся на условленное место, в полном молчании окружал выбранные просеки, на рассвете нападал — но ни разу ему не удалось поднять из логова ни единого волка.

Тибо никогда нельзя было застать врасплох.

Если он не расслышал, плохо понял, не смог разузнать о предстоящей облаве, с наступлением ночи он посылал в разные места гонцов и собирал волков в одном месте, затем все вместе незаметно пробирались просекой Лизарл’Аббесс, соединяющей — вернее, соединявшей в те времена — лес Виллер-Котре с Компьенским лесом, то есть уходили из одного леса в другой.

Так продолжалось несколько месяцев.

Как и барон Жан, Тибо, со своей стороны, тоже преследовал поставленную перед собой цель с неистовой энергией; как и его соперник, он, казалось, приобрел нечеловеческую силу и мог победить напряжение и усталость. Это было тем более удивительно, что в те короткие минуты передышки, которые барон де Вез предоставлял предводителю волков, душа Тибо была далеко не спокойна.

Поступки, совершаемые им, и те действия, к которым он побуждал волков, не вызывали у него ужаса: они казались ему естественными, и Тибо перекладывал всю ответственность за них на тех, кто, как он говорил, толкнул его на преступления.

Все же у него случались минуты необъяснимого упадка сил; тогда он среди своих жестоких товарищей выглядел печальным, подавленным и угрюмым.

Он вспоминал Аньелетту: в ее кротком облике воплощалось все его прошлое честного и трудолюбивого ремесленника, вся мирная и ничем не опороченная жизнь.