И не придумала ничего лучшего, как провести вторую половину дня после закрытия выставки в парке Феррари. На аттракционах. Одна. Отец не обрадовался — ведь из всех мест, доступных нам в этой стране, я выбрала то, куда он, старый сердечник, ни за какие коврижки бы не сунулся. Обманом и хитростью я выторговала себе благословенный вечер свободы.

Естественно, на американские горки я не полезла. Экстрима мне хватало и в реальной жизни, зачем пичкать себя суррогатом? (На самом деле, я просто побоялась). Побродив по громадной территории, заглянув во все крытые и открытые павильоны и нехило устав, даже несмотря на удобные кроссовки, я засела в симпатичном немноголюдном кафе-мороженом, где ничто не мешало мне насладиться тихой нейтральной музычкой, двойной порцией фисташкового пломбира и большим бокалом нежнейшего молочного коктейля с шоколадной крошкой. Хвала небесам, я не страдаю непереносимостью лактозы! День клонился к вечеру, шёл седьмой час, и над парком сгущались сумерки — короткие, нет, скорее стремительные аравийские сумерки, что за считанные минуты перерастают в ночь чёрную, как сама мгла. Буквально только что меня слепило косое предзакатное солнце, и вот я уже окончательно ослепла, обнаружив над собой безупречное тёмное небо, почти никогда не омрачаемое и облачком — лишь россыпью крупных звёзд в компании тонкого, искусно вырезанного полумесяца, обратившегося обоими зубчиками к тому, кто выше неба. До закрытия парка ещё было далеко — Эмираты живут по ночам куда активнее, чем Москва, а на один месяц в году и вовсе переходят на ночной образ жизни — и возвращаться в вылизанный хайятовскими стандартами Андаз не хотелось, не хотелось встречаться с отцом и паковать чемодан. Хотелось глотнуть ещё немного свободы, пусть даже без американских горок. Побродив по сумеречным просторам переливающегося всеми оттенками неона парка, я набрела на зеркальный лабиринт.

Признаюсь, раньше мне бывать в таких не доводилось. Зато я могу сходу припомнить как минимум пяток ужастиков, в которых злобные маньяки загоняли своих жертв именно в такие ловушки. То ли страсть к неизведанному, то ли подспудное желание поставить жизнь на кон заставило меня переступить порог аттракциона. Контролёрша-филиппинка пробила мой пасс и, пожелав приятного времяпрепровождения, вернулась к ковырянию в телефоне. В шатре, выделенном под старомодное развлечение, я оказалась единственной посетительницей.

Я бродила там, в зеркалах, не находя выхода — плутала в плену иллюзий, раз от разу рисующих мне мираж в виде выхода, что при приближении оборачивался лишь моим отражением. Поначалу это пугало, потом стало забавлять. Вскоре наскучило. Я завертела головой в поисках указателей — ну должны же где-то быть стрелочки, указывающие направление к выходу? Я таких не нашла. Уже изрядно занервничав, принялась беспорядочно метаться по открывающимся передо мной путям — все они оказывались тупиками. Наконец, отчаявшись, я решилась подать голос. Пусть филиппинка со входа и посмеялась бы потом надо мной — ключевое слово "потом", ведь сперва она должна была меня вытащить. Но на мой глас явилась вовсе не филиппинка… Завернув за очередной поворот, вместо своего лица в зеркале, привычного и потерянного, я увидела чужое…

Из переломанных гранями зеркал на меня смотрел Олег. Он был так призрачен, что я списала всё на игры фантазии — протянула руку, дабы прикоснуться к иллюзии, и коснулась стекла. Лицо Олега оставалось отпечатанным на нём, как видение из параллельных миров. Отвернувшись, я рванула прочь, бегущая в лабиринте напуганная дурочка. И чуть было не расквасила нос об очередную стену из непрозрачного стекла. На ней тоже был Олег. В полный рост он, как голограмма, стоял передо мной и выглядел удивлённым. Я зажмурилась. И услышала: "Каролина, это ты?".

Этот голос я помнила. Если зеркала и способны порождать оптические иллюзии, то звуковые, кроме эха, вряд ли. Открыв глаза, я начала погоню. Я следовала за его голосом, он — за моим, и мы всё никак не могли встретиться. То удаляясь, то вновь сближаясь, мы продолжали обитать в параллельных мирах, зная о существовании друг друга только благодаря иллюзорным проекциям на стекле и отзвукам наших голосов. В "Призраке Оперы", любимой книжке моего детства, сам призрак начинал свою карьеру зловещего иллюзиониста именно с построения зеркальных лабиринтов для персидской принцессы (знаю-знаю, в мюзикле такого не было, потому я и не люблю мюзиклы — за обрывчатость повествования). Было несложно представить себя той самой принцессой, особенно здесь, в прибрежных песках Персидского залива, но кем же тогда был злой гений, воздвигший все эти стеклянные стены и заманивший меня в их плен? Меня, нас… Потерявшись в мыслях, я не заметила, как нашла себя в объятиях — тёплых, знакомых и настоящих. Намотав по лабиринту не одну милю, мы наконец встретились. Я хотела бы что-то сказать, но забыла все слова — тут же мой рот оказался запечатан терпким жадным поцелуем.

— Я думал, что не увижу тебя больше… — Он шептал мне прямо в губы, крадя последний воздух.

— Ты… ты следил за мной?

— Нет. Хотел бы, но не мог. За мной самим следят.

— Следят? Кто?

Ответ пришёл незамедлительно — звуком битого стекла и скрежетом осколков по каменному полу.

— Ах ты…

Мы обернулись на голос и увидели зеркальную стену, посередине осыпавшуюся звенящими кусочками. Из зазора на нас смотрело перекошенное истинной яростью, помноженной на оптическую иллюзию, лицо Марии. Её губы, накрашенные ярко и неаккуратно, словно были искусаны в кровь. Втемяшившись в рукотворный зазор, она водила глазками по сторонам, оценивая достижимость своих жертв. Безумие на её лице выбивало почву из-под ног — вспомнилась знаменитая сцена из "Сияния".

— Маша, не глупи… Положи это.

Только сейчас я заметила в её руке здоровенный осколок зеркала — она сжимала его со всей дури, отчего её ладонь окропилась алым. Внезапно объятия вокруг меня разомкнулись. Потом был скрип, свист рассечённого воздуха от пронёсшегося в миллиметре от моего лица стеклянного острия, падение на пол и жуткие крики.

— Ты с ума сошла? Ты чуть её не порезала! Маша!

Пока по кусочкам соскребала себя с пола, я осознавала случившееся. Передо мной тягучей чередой проносились кадры замедленной съёмки: я видела, как она с ноги добила разделявшую нас стеклянную преграду и перелезла на нашу сторону, как замахнулась огромным осколком, как Олег оттолкнул меня в сторону, а сам бросился ей наперерез, схлопотав стеклом по рукаву, как он в конце концов обезвредил даму. Как заключил её в надёжную хватку, не позволяя приблизиться ко мне, всё ещё беспомощно валявшейся на полу в груде битого стекла. Одного я не понимала — где носило эту чёртову филиппинку?

— Ах, ты предатель! Ты говорил, что не отдаёшь мне кольцо своей матери, потому что это единственное, что у тебя от неё осталось… И что я вижу — оно на ней! На ней, на этой суке… Ты отдал ей моё кольцо!

— Маша, успокойся, прошу! Всё не так, как ты думаешь…

— Это твоя хвалёная преданность? Это твоя благодарность? Ты целуешь эту шлюху, когда пришёл со мной!

— Сама ты шлюха! — Наконец поднявшись, я пошла в атаку. Молчать дальше было выше моих сил.

— Что ты сказала? Неудачница! Падкая на чужие объедки!

— Ох, лучше б ты молчала…

— Тебе конец. Вам обоим конец!

— Девочки, прекратите! Давайте всё обсудим, как цивилизованные люди. Маша, ну что ты, в самом деле. Мы оба знаем, зачем тебе этот брак. Мы даже не спим вместе — не понимаю, к чему эти сцены ревности. Я же не мешаю тебе встречаться с… другими, так почему сам не могу…

Я не верила своим ушам. Даже похлопала по ним ладонями, дабы убедиться, что мне всё это не снилось.

— Что ты сказал? — Маша, похоже, тоже не поверила своим. — То есть, я должна спокойно смотреть, как ты будешь тратить деньги <i>моей</i> семьи на свою шлюху?

— Значит, вот кто я для тебя? Кандидатка в вечные любовницы?

Наши с ней реплики прозвучали одновременно, и теперь пришла пора Олегу хлопать себя по ушам.