— Тоже мне… — Я прыснула. Олег мало того что замотал свою коротко остриженную голову в чёрную косынку, так ещё и на рот натянул чёрную медицинскую маску — ничего другого для укрытия лица, как ни странно, у араба в кебабной не нашлось. — А тебе вообще грех жаловаться. В таком камуфляже тебя точно никто не узнает! Жаль, чтобы затащить тебя в номер, нужны документы — боюсь, мужика в абайе и с русским паспортом в Шангри-Ле сразу возьмут на карандаш.

— Обидно, чёрт возьми!

Мы остановились на обочине. Через минуту возле нас притормозило такси.

До гостиницы мы ехали целых сорок минут, хотя в <i>нормальный день</i> это заняло бы не больше семи — всё дело в перекрытых дорогах, горящих покрышках и вездесущих людских столпотворениях. Центр Парижа в очередной раз горел. Мы тоже горели — сунув таксисту сиреневую европятихатку, мы отбили у него всякое желание обращать на нас внимание… Это был не первый раз, когда я занималась сексом на заднем сидении автомобиля. Но первый, когда под сексом подразумевались ласки через одежду с мужчиной, одетым, как восточная женщина. Широкие полы лёгкой накидки скрадывали наши шалости, чёрная ночь накрывала нас уютным одеялом, и даже запах гари из приоткрытого окна не сбивал настроя. Мне показалось, это был лучший секс в моей жизни. Даже если по ходу действия мы оба не произнесли ни слова. Избавившись от своего "намордника", Олег целовал меня так остервенело, будто это была его последняя ночь на земле.

У главного входа в отель я вышла на приятно подкашивающихся ногах. Мы не прощались. Знали — встретимся снова, но не знали — когда и как. Могли пройти годы, могли пройти дни — оставалось только ждать. Ожидание заменило нам будущее. А воспоминание об этом дне — прошлое. Я чувствовала себя бабочкой-однодневкой, застрявшей в петле времени.

Середина ноября — худшее время в году. Для зимы ещё слишком рано, и даже если на грязную Москву выпадает первый девственный снежок, радость длится недолго — тает вместе со снежком, утекая во времени мусорными ручьями. И, глядя на календарь, невольно вспоминаешь, что кое-где в Европе ещё купаются… Кто бы мог подумать, что даже в этот грязный, неприветливый месяц и даже в такой унылой северной стране, как Россия, есть уголки, где в ноябре тепло и сухо. Как жаль, что я не бывала на Ставрополье прежде… А познакомиться с этим милым провинциальным краем меня заставило настоящее несчастье.

В Пятигорске рухнуло жилое здание — новостройка, сданная года полтора назад, просто сложилась, как карточный домик, погребя под семнадцатью слоями перекрытий несколько сотен спящих людей. Руководство региона на пару с федеральными ведомствами и СМИ разных уровней пошлости уже объявили причиной случившегося взрыв бытового газа на первом этаже, где располагался знаменитый на весь район грилль-бар. Однако, несмотря на заявления официальных лиц, народ роптал и шептался по углам о теракте — то ли игиловском, то ли фээсбэшном… Компания-застройщик, сдавшая дом в эксплуатацию и технически уже не несущая за него ответственность, принадлежала нашему близкому другу (конечно, близкому другу моего отца, хотя все связи уже давно стали у нас с отцом общими). И, дабы поддержать имидж делового партнёра, мне пришлось командироваться на Ставрополье с важной миссией — посветить лицом и сгладить углы.

В приёмном отделении городской больницы царил переполох: с момента взрыва минуло уже два дня, а раненых продолжали привозить. По разговорам, подслушанным мною в коридорах, людей всё ещё доставали из-под обломков, чаще — мёртвых, реже — выживших. Спасательную операцию было решено продлить на неделю — чиновники делали всё, чтобы хоть как-то смягчить гнев общественности. А интернет делал всё, чтобы этого не случилось. Слезливые демотиваторы с фотографиями погибших репостились по соцсетям, проклятия обрушивались на головы застройщиков и управляющей компании; как ни странно, владельцев грилль-бара особо не костерили — либо потому что те своими фамилиями пополнили списки погибших, либо потому что в версию с бытовым газом действительно мало кто верил. Моя миссия заключалась в том, чтобы, обставив свой визит как секретный, оказаться узнанной. Я была молодой состоятельной женщиной, вертелась в модных и деловых кругах, водила полезные знакомства, но всё же наделять меня званием "селебрити" ещё было рановато. Моё лицо до сих пор не было широко узнаваемым — и сама я приложила к этому максимум стараний: участь "светской львицы", или, прости господи, "наследницы бизнеса" меня до сих пор миновала — я по-прежнему ездила без водителя, ходила без охраны, а на каждом шагу меня не подстерегали зеваки, нацеливающие в мою сторону свои камеры. Однако те, кому надо, непременно распознали бы в моём лице вице-президента компании "Киров и партнёры". Дабы облегчить задачу журналистам и блогерам, сновавшим между больными и медперсоналом, даже пришлось снять медицинскую маску. Не прогадала: когда меня пригласили к стойке дежурной медсестры и дали документы на заполнение, я уже заметила сбоку от своей физиономии пару вспышек, а ухом уловила пару характерных звуков, как у затвора старинного фотоаппарата (ох, уж эти ретро-примочки на современных гаджетах!). Притворившись слепоглухонемой, я проследовала за сестрой в процедурную, где помимо меня уже отдыхали несколько человек. Уселась в единственное пустующее кресло, вытянула ноги и зажмурилась — иголок боюсь с детства, но на что не пойдёшь ради папочкиного счастья? Кровь понеслась из меня стремительным потоком — по крайней мере, так мне чудилось. Слишком быстро прозрачная полость катетерной трубки окрашивалась в вишнёвый, и вместе с кровью силы покидали меня… Медики заверили, что возьмут не больше четырёхсот миллилитров, но уже спустя минуту с начала процедуры, казалось, меня выдоили досуха. Чтобы хоть как-то отвлечься от панических настроений, я принялась вертеть головой. В открытую дверь то и дело заглядывали любопытные — в основном такие же добровольцы, как и я, что явились на зов властей сдать кровь для пострадавших и ныне ждали своей очереди в коридоре. Щелчки затвора время от времени доносились до моих ушей — я могла быть спокойна: моя физия вместе с распластавшимся по креслу телом и торчащей из вены кровавой трубкой очень скоро засветятся в интернете. Папа будет доволен. Устав пялиться в дверной проём, я осмотрела кабинет. Белые стены и единственная медсестра, снующая от кресла к креслу — ничего примечательного. Стараясь особо не таращиться, я оглядела своих коллег по добровольному порыву…

Он был там — на соседнем кресле, заметить его прежде мешала суетящаяся у моего изголовья медсестра. Он был в маске, но она не скрывала глаз — их я узнала сразу. Как и они меня. Его зрачки расширялись в режиме реального времени, рискуя заполонить собой не только светло-карюю радужку, но и уставший, с розовыми прожилками белок. Он усмехнулся в маску. Я невольно перевела взгляд на его руку — сильная и натренированная, сейчас она безвольно лежала на дерматиновом подлокотнике, делясь своей силой с пластиковым вакуумным мешочком на другом конце катетерного провода. Отчего-то сцеживаемая кровь напомнила мне кровавый фонтан с выставки в "Цехе" — от неуместности этих ассоциаций передёрнуло. Тогда, чуть более года назад, мы все утопали в фальшивой крови, а здесь, в больнице, кровь чётко дозировалась, но её настоящесть, её происхождение делали её в глазах гемофоба самым истинным кошмаром. Я не гемофоб. Но и не гемофил. Я просто отвернулась.

Из больницы вышла одна, чему была несказанно рада. Он встретил меня за углом — там, где уже не было любопытных глаз и щелчков затворов. Там, где мы были чужаками в южном городе, обескровленными и почти не удивлёнными своей очередной встречей.