Несмотря на весь колоссальный опыт Генриха Шульца, даже ему потребовался почти год, чтобы привыкнуть к этому.

Поэтому, когда Дэрэк ушибался, Шульц прижимал его к себе и начинал подбадривать: «не плачь», «будь храбрым», «какой ты смелый, мой мальчик», и, вытирая несуществующие слезы, жестами и мимикой делал знаки окружающим, говорил: «Давайте не акцентировать внимание, чтобы ребенок успокоился». И отпускал спокойного как камень ребенка.

Но странности «обычного» Дэрэка на этом не заканчивались.

Бывают дети, которые как маленькое солнышко освещают собой комнату стоит им в нее войти. Они всегда веселы, говорливы и жизнерадостны.

Но не Дэрэк, он был их полная противоположность.

Когда этот ребенок входил в комнату, вместе с ним в нее как-будто входила черная дыра, в которой гибнет даже свет.

На мгновенье, не дольше, становилось холодней и как будто темней, тревожней на душе.

Коллективное подсознания людей, прежде чем рассудок затыкал им рот, пыталось вопить: «Опомнитесь! Почему вы не видите?! Бегите!!!».

И люди принимались встревоженно оглядываться, ища причину этого чувства.

Но в этот момент, где-то падала швабра, хлопала дверь и тому подобное и люди отвлекались от гнетущего чувства, все длилось от силы секунду.

И Генриху стоило не мало трудов снабдить все комнаты, где мог появится Дэрэк системой незаметных рычагов и веревок, благодаря которой двери и швабры всегда своевременно отвлекали внимание.

Работа Генриха Шульца была постоянна и тяжела.

А чего стоили те слезы и извивания души на кухне, когда Дэрэку было три года.

Генрих рыдал, и пил, сетовал и пил, хулил богов и пил. А добрые отзывчивые люди говорили, что может все еще обойдется и наладится.

Больной Дэрэк излечится от экзотического недуга, перешедшего ему от матери, из-за которого ему нельзя ни при каких условиях выходить на улицу. Ведь только защитные чары добрых и мудрых магов оберегают дитя.

Генрих умел пить, причем он пил так умело, что посредством резиновой трубки, вшитой в шов его пиджака, все выпитое попадало точно в недра большой фляжки, крепившейся под подкладкой.

Так, он на долго избавился от вопросов о бледности подопечного и назойливых предложений: «Надо ему на свежий воздух, чтоб разрумянился».

«Нет, будьте вы не ладны! – думал Шульц, – Не разрумянится он, если я правильно понял Госпожу и Господина, этот паренек не разрумянится, хоть его на плите поджаривай.»

Дэрэк не был бледным, или недостаточно розовощеким, но был цвета подходящего мраморному бюсту.

И эксперименты Генриха с гримом ребенка не принесли плодов. Кожа Дэрэка стремилась оставаться такой. Другого объяснения Шульц не придумал.

Какие румяна он только не пробовал, а один раз в отчаяньи натер щеки Дэрэка свеклой, но цвета блекли и таяли на глазах, и вскоре кожа снова была мраморной.

«Однако кровь от очередной ссадины парня осталась красной», – отметил speculator.

Но с ранами была другая беда, терзавшая Генриха, а ведь за такую беду любая любящая мать отгрызла бы и свою руку, и руку Шульца.

Раны, любые порезы, ушибы, синяки, шишки, растяжения и прочая палитра детства, проходили если не за часы, то за сутки обязательно.

И это все было бы чудесно и просто замечательно, если бы не приходилось это скрывать.

«Одно хорошо, у нас с тобой не заводятся тараканы», как-то сказал он воспитаннику.

И это было мягко сказано, тараканы и клопы, мухи и комары, мыши и крабы не просто избегали «обычного» ребенка. А один раз, когда Шульц по поручению кухарки вместе с Дэрэком спустился в погреба цитадели, то собственными глазами видел, как мышка при виде Дэрэка покончила с собой бросившись в мышеловку. «Для них лучше смерть, чем его компания», – в ужасе подумал Генрих.

Дело в том, что животные, в отличие от людей, верят тому, что говорит им их чутье, а оно говорит одно «БЕГИТЕ!».

Но не это было самое страшное, из-за чего Генрих Шульц, забыв про осторожность, схватил Дэрэка в охапку и с нереальной для скромной сноровки камердинера, коим он якобы являлся, пронесся наверх на кухню и по коридорам цитадели, пока не оказался в их с Дэрэком комнате.

Когда капкан помог мыше совершить суицид, от тушки грызуна поднялся маленький зеленый сгусток света. И раньше, чем даже speculator успел отреагировать, светящийся шарик влетел в протянутую ладонь Дэрэка и исчез.

Господа говорили о том, что так может быть успокаивал себя Генрих.

Но ночью, когда он докладывал об увиденном Госпоже и Арчибальду, speculator узрел то, что никто и никогда не увидит боле.

И хотя Генрих Шульц повидал немало удивительных и недоступных другим чудес за свою жизнь, зрелище того, как Могущественный боевой маг чуть насмерть не подавился, откусив от удивления мундштук собственной трубки, он не смог забыть уже никогда.

Наконец отхаркнув из горла мундштук, еще задыхающийся маг, не обращая внимания на обеспокоенную его состоянием Гертруду, переспросил:

– Что… – он прервался, кашляя, – Повтори еще раз, что ты сегодня видел?

Шульц пересказал инцидент с мышью еще раз.

–Уже?! Так скоро? – маг обратился не то к ведьме, не то к Шульцу.

– Ему уже почти восемь возразила Гертруда.

– Восемь лет! Уже пошло восемь лет! Почему ты мне ничего не сказала, Труди?

– Сказала… о чем? – непонимающе спросила Гертруда, -Что, когда солнце всходит и заходит, это что-то да значит? А если с неба падает снег, это уж совсем скверный признак? – уже язвительно добавила она.

– Госпожа, Господин? Простите, что прерываю, но какие будут указания?

– Ты молодец, дружище, продолжай все, как и прежде, – отмахнулся Арчибальд.

– Одну минутку, – остановила Генриха Госпожа Гертруда, когда, он уже хотел отключить переговорный артефакт, который искусно прятал.

– Да, Госпожа, – учтиво, но с достоинством поклонился ей Генрих.

– Дэрэк растёт, и не затруднит ли вас задуматься над вопросом его образования? Может стоит найти для него учителей, как вы думаете?

– Госпожа, я уже все обдумал и лишь ждал указания приступить, – отчеканил speculator, – В учителях нет необходимости, по крайней мере настолько, чтоб подвергать риску конспирацию.

Генрих Шульц готов был убивать во имя столь тщательно сохраняемой им тайны и Гертруда это понимала.

Между словами Секретность и Жизнь он, не задумываясь, ставил знак равенства.

– Что же вы предлагаете, любезный?

– Мои познания более чем обширны, Госпожа, а образование мое, без ложной скромности, одно из лучших, которое только может получить смертный.

И это не было хвастовством или необоснованным эго. Даже Арчибальд признавал ум и эрудицию Шульца.

А Арчибальд был маг и, чтоб впечатлить его, иному человеку не хватило бы и двух жизней, подумала Госпожа Гертруда.

– Без сомнения, ваша предусмотрительность как всегда на высоте, – благосклонно произнесла ведьма, ни намеком не выдав, что она сама собиралась попросить Шульца обучать Дэрэка.

– До свиданья Генрих, – Госпожа чуть заметно, как и положено благородной даме, кивнула.

– Да-да, до скорого, приятель, – прокашлял откуда-то Арчибальд.

– Госпожа, – поклон, – Господин, – снова поклон, и магическое изображение лица Генриха исчезло.

Когда Арчи и Труди остались одни в изысканных покоях мага.

– Ох Труди с горечью сказал маг, еще пара лет, и у Дэрэка начнет ломаться голос, как бы он не разломал при этом и законы мироздания.

– Его магия так же естественна, как и любая другая, не говори ерунды! – холодно заявила Гертруда

– Естественна, я и не спорю, но другие маги, не могут, приревновав, скажем, какую-нибудь девчонку, начать конец света. Вот ты можешь так? И я нет, – не дождавшись ответа продолжал Арчибальд, – А я маг разрушения! Но даже если б я захотел, мне бы не хватило сил уничтожить все живое! А Дэрэк…

Маг зашёлся кашлем: «Проклятый мундштук», – сдавленно прохрипел он.

Гертруда подошла к нему и нежно погладила сотрясаемую кашлем спину.