Риэрн не умел лечить. Слишком черно было внутри, чтобы созидать и спасать. Слишком рано познал он вкус смерти, вынес собственноручно приговор живому, чтобы теперь возвращать в мир живух людей, что оказались на грани. Кто пойдет на зов убийцы? Там, у самой границы жизни, сразу понимаешь, кто чего стоит. Марта и без того не слишком его жаловала. Боялась, потом презирала. Даже и думать нечего, что откликнется, вздумай он звать ее назад. И все же… У нее ведь осталась мечта.

Риэрн нашел в ворохе одеял неподвижную ладонь. Какой теплой она казалась еще недавно, прижатая к его груди, какой мертвенно-холодной была сейчас.

“ТЫ убил ее, Ри. ТЫ убиваешь все, к чему прикасаешься. Все, что хоть немного тебе дорого”.

Бездна. Неужели это правда? Неужели дурная эта девчонка умудрилась стать ему небезразличной и теперь именно за это платит такую высокую цену.

“Нет-нет. Все не так”.

“Все так, Ри. Она вырастила цветок. Ты знаешь, что это означает”.

Он знал. Сжав окоченевшие будто бы пальцы, принялся перебирать их, поглаживая. Утешаясь скорее сам, чем надеясь, что Марта ощущает его прикосновение. Может она вернется хотя бы затем, чтобы потребовать убраться прочь из ее комнаты и не сметь ее трогать? С нее бы сталось. За всего сутки знакомства Риэрн успел выяснить, что в хрупком теле удивительно сплелись невероятная сила духа, отвага и безграничная почти преданность тем, кто удостоился хоть маленькой каморки в огромном, без сомнения, ее сердце.

— Ты вырастила цветок, Марта. Слышишь, — под тихий, едва различимый в тишине комнаты голос, магия стекала с пальцев, ища во тьме небытия ушедшую по дороге к вечности девушку.

— Всего лишь хрупкий бутон. Он погибнет без тебя. Слышишь? Ты не можешь вот так все бросить. Отдать так много и сдаться сейчас, когда уже почти победила. Как же твоя мать? Ты так хотела ее спасти. И доказать мне, что цветок будет. Докажи, Безда! — голос стал крепче, злость и отчаяние вырывались из груди, хриплым стоном. — Вернись, закончи начатое, забирай свой проклятый луноцвет и убирайся отсюда! Слышишь! Убирайся из моего замка и моего леса. Я устал от твоего присутствия, от упрямства твоего и глупости. От холодных глаз, кусающих каждый раз, когда ты поднимаешь взгляд…

Рука ее оставалась неподвижной. Риэрн всматривался в лицо, желая увидеть хоть что-то, малейший проблеск света и тепла и не видел ничего, кроме синюшной бледности. Хуже того, он не чувствовал ее, не мог дотянуться до ее сознания, не мог поделиться с ней силой. Ничего не мог. Опять. Вдруг вернувшись разом в самый страшный день своей жизни, он ощутил себя мальчишкой, растерянно глядящим на почерневшие руки.

— Это магия смерти, Ри. Убийство оседает на коже, — глядя как сын трет ладони, желая отмыть их от черной паутины, печально поясняет отец. — Эти следы нельзя отмыть, они впитаются в душу и тогда пропадут с рук, но внутри остаются навсегда. Плата за отнятую жизнь. Чернота растет и захватывает все больше пространства. Смерть никогда не насытится, сынок. Ей вечно мало.

Откинув одеяло, чтобы видеть сплетенную с рукой Марты ладонь, Ри ощущал себя так же, как тогда. Виноватым. Всесильным почти магом, чья сила ничего на самом деле не стоит, потому что не умеет главного — спасать тех, кто тебе дорог. Он и себя-то спасти не смог, где уж замахиваться на других.

А Марта все лежала, не шевелясь. Риэрн замер, прислушиваясь к ее дыханию, радуясь уже тому, что девушка все еще дышит. Значит ли это, что она борется? Где-то там, далеко отсюда, на самом краю между быть и сгинуть? Одна против черноты. Ри хорошо знал, как тяжела эта битва и как сложно выйти из нее победителем. Светлая и теплая душа Марты могла бы справиться, но не теперь, когда последние ее силы отданы цветку, а свет души сияет с лепестков, озаряя собой, наверняка, все пространство оранжереи.

Если бы цветок успел распуститься, набрал достаточно силы, то уже через пару дней громкое обещание Марты могло сбыться. Все растения тоже сбросят с себя черноту и проснутся. Но для этого им нужны тепло и свет. Очень много света и тепла, которого этот замок давно не знал. Застывший во времени, погрязший в черноте и холоде. Как личинка в янтаре.

Марта открыла глаза. Из окна по левую сторону кровати на подоконник уже падал свет.

“Странное дело, вроде бы замок стоит посреди черного, непролазного леса, вокруг огромные деревья, а свет как-то да попадает в окна”, - подумала девушка, не сразу сообразив, что находится вовсе не там, где помнит себя последний раз. Она же была в оранжерее. Второй раз за сутки переместилась, будучи без сознания, в свою комнату. Правда, теперь осталась одетой, как была в платье. Под тремя одеялами отчего-то. Прохладно, конечно, слегка холоднее обычного, но не три же пледа поверх уличной одежды! И кому только в голову пришло? Борясь с тошнотой и головной болью, Марта повернулась, медленно, чтобы не расплескать студень, качавшийся под костями черепа. Никогда еще она не ощущала так ясно все содержимое своей головы. А мама говорила, что пустая голова-то. Вот ничего подобного — полнехонька.

На стуле рядом с кроватью сидел маг. Резко дернувшись, Марта вскрикнула и тут же пожалела о несдержанности. Перед глазами поплыло. Маг открыл глаза, видимо, задремал. С какой, спрашивается, стати в ее комнате? У ее постели? Да еще и сидя.

— Что ты здесь делаешь?

Вместо ответа Риэрн тряхнул головой, разгоняя сон, сфокусировался на лице гостьи, будто она призрак, как минимум. Нахмурившись, протянул руку, коснулся лба. Марта дернулась, желая избежать касания, но холодные его пальцы все равно успели мазнуть по коже.

— Теплая, — озадаченное лицо тронула улыбка. Марта аж задохнулась от неожиданности. Неуверенная, какая-то нелепая даже, будто улыбаться — это как выучить тридцать две фигуры Этонского вальса и маг сдался на первых па. Улыбка ему шла, даже при условии, что нахмуренные брови и мутный, ошалелый взгляд добавляли образу налет легкого сумасшествия.

— Ты чуть себя не убила, дурочка! — тут же взвившись, мужчина поднялся на ноги, глядя на нее осуждающе-грозно. Нависая, как надзиратель над пленницей (хотя пленницей ведь и была в этом доме, разве нет?), сверлил недобрым взглядом. — Я велел не увлекаться, и что?

— Что? — искренне не понимая, с чего весь этот спектакль с нотациями, будто ей пять лет, Марта иронично выгнула бровь, вдруг вновь ощутив в себе силы противостоять ужасному характеру местного хозяина.

— Чуть не убила себя, вот что! — рявкнул Риэрн. И так зло это прозвучало, что Марта сжалась под своими тремя пледами, притянув крайний к груди.

— Ты сейчас зол, что кто-то посмел ослушаться или от того, что все-таки выжила? — аккуратно уточнила она, чтобы понимать, от какого обвинения защищаться. Уставшая, она вообще предпочитала бы не спорить, а просто полежать. В тишине и покое. Без свидетелей и непрошенных советов.

Маг молчал, продолжая сверлить ее взглядом. Потом вдруг тяжело втянул воздух так, что грудина раздулась раза в два, и снова сел на стул. Хотелось напомнить, что она не приглашала остаться, но технически, весь дом принадлежал магу, так что пришлось прикусить губу и ждать, что еще он хочет ей сообщить. Очевидно, что хочет ведь.

Позже Марта станет задаваться вопросом, почему в этот момент не ощущала перед магом страха. То ли просто уже устала бояться, то ли та сцена в оранжерее, то как он смотрел на нее со странной примесью надежды и тоски в глубине темного зрачка, поменяли ее отношение. Она же себе напридумывала еще всякого и даже плакала из-за него-убийцы.

“Оранжерея! “ — Уход мага — последнее, что она помнила. Значит, там что-то случилось, что она снова лежит в кровати.

— Ты опять меня выключил? — недобро прищурившись, уточнила девушка. Риэрн продолжал смотреть куда-то в стену, даже не повернувшись.

— С этим ты, как выяснилось, успешно справляешься сама, — буркнул он, с язвительным хмыком. — Ты вырастила бутон, Марта. И отдала ему слишком много сил. — маг резко развернулся, уставившись черным, затопленным холодом взглядом в ее зрачок. — ТЫ МОГЛА УМЕРЕТЬ, ТЫ ХОТЬ ПОНИМАЕШЬ ЭТО, ГЛУПАЯ СЕЛЯНКА?!