– Я полагал, что ты все знаешь, – наконец начал он. – И простила меня. А если нет, то прости сейчас. Я человек гордый, но если надо, готов встать перед тобой на колени. Никто не может обвинить меня больше, чем я сам.

Франческа готова была проявить милосердие, но поднявшееся в ней темное чувство взяло верх. Она слишком долго страдала. Теперь пусть пострадает кто-нибудь другой.

– Простить? – Графиня не узнавала сама себя. Неужели в ней столько злобы? – Я тебя никогда не прощу. Не надейся! Ты считаешь себя добрым и могущественным господином. Честным, благородным. Мало найдется людей, кто осмелится сказать, что это не так. Но ты разбил жизнь мне и разбил жизнь Ги. Ты так и не позволил ему повзрослеть. Не поверил, что в его душе есть благородство. Не давал принимать серьезных решений, которые закаляют мужчину. Это ты сделал его таким слабым.

– Ты полагаешь, я не говорил себе этого сам? Не повторял снова и снова? И не только после Ареццо, но задолго до этого. Друзья намекали, Кристиано твердил. Но я никого не слушал. Не был готов. Ги был таким славным, таким не похожим на меня. Бог свидетель, мне нравилась эта разница между нами, и я всеми силами пытался ее сохранить. И поэтому совершал ошибки. Ошибки, за которые другие расплачивались жизнью. Но то, что произошло с Ги, его трагедия – это не моя вина. У нас был один и тот же отец, и нас одинаково воспитывали. Я любил брата и старался помогать ему всем, чем мог. Но он сделал выбор и должен идти своей дорогой, а я – своей.

Франческа презрительно фыркнула. Гнев сделал ее жестокой.

– Это легко сказать. Убить, чтобы смыть позор. Бельдан медленно покачал головой:

– Не надо так, Франческа. Мы не можем вечно кивать на Ги и Бланш. Пусть себе живут своей жизнью: их проблемы – это их дело. Но то, что было ночью, это мы, и больше никто. Обратной дороги нет.

– Значит, вперед – в Рим. К еще большей лжи. И к новым смертям.

– В Рим. К правде, – проговорил Бельдан, направляясь к двери. – Я пришлю тебе горничных помочь одеться. Нам предстоит тяжелый путь. Вперед, в Рим. И снова к Ги и Бланш.

Бланш...

Франческа не думала о ней. У нее и без того было много забот. Голова была забита неприятными картинами и дурными мыслями. Удивленный взгляд Саверио, когда он узнал об их поспешном отъезде, унылый пейзаж вокруг, сменивший живописную Тоскану, молчание смуглого спутника, который ехал теперь не рядом, а чуть впереди, но словно на недостижимом расстоянии.

Как только они покинули жилище Саверио, с неба посыпался сухой снег, и Бельдан настоял, чтобы Франческа надела не свой плащ, а другой, на меху, который дал Саверио.

– Холодает. Я бы не хотел тратить силы и целый день тревожиться, как бы ты не простудилась, – объяснил он, и Франческа молча кивнула в ответ. Она так сильно переживала обиду, что не обратила внимания, когда Бельдан, подавая плащ, словно невзначай ткнулся лицом в ее волосы и вдохнул аромат лаванды. Как ни странно, он совсем не жалел о сорвавшихся с языка словах. Может быть, досада придет позже, но сейчас он слишком устал, чтобы копаться в себе.

Ему было трудно. Многие годы Бельдан прятался от правды о Ги. Прятался от действительности, словно эта действительность была смертельно опасной. Но смертельно опасной оказалась не правда, а ложь. И еще он знал, что Ги рано или поздно должен был всплыть в их отношениях. Нельзя начинать строить общую жизнь со лжи.

Бельдан с тревогой думал о том, как будут дальше складываться их отношения. Сумеет ли Франческа его простить за то, что случилось много лет назад? А он ее – за жестокие слова, сказанные ею совсем недавно? Жаль, что Бланш так и не решилась рассказать дочери правду. Но Бельдан с самого начала сомневался, что она найдет в себе силы для этого. Да и зачем ей это?

Он подстегивал лошадь, притворяясь, что быстрая езда – единственная причина ледяного молчания. Ум все больше проникался очевидной истиной: он потерял Франческу. Ее жизнь и ее чувства выразились в словах, которые утром она швырнула ему в лицо. И, понимая необходимость выбора, Франческа выбрала не его, а мать и Ги, потому что они слабы и нуждаются в ней, а он сильный и может существовать сам. В конце концов, она их простит, как уже прощала раньше.

Франческа вежливо отказалась от купленной Бельданом у пастуха еды: козьего сыра и эля. С такой же холодной решимостью она в этот день отвергала все, что бы он ни предлагал ей. Ее словно околдовали, ведь она никого не любила сильнее, чем Бельдана. Но в то же время знала: ей надо быть не здесь, не на этой дороге, по которой они ехали вместе. Ее место в Бельведере.

Франческа могла бы, пожалуй, согласиться с тем, что Бельдан говорил о Ги. Но только не о Бланш. Бланш – ее мать. В ней сосредоточились вся солнечная красота и туманное очарование мира. Она совершенно не походила на трудягу, вроде самой Франчески. Это различие надо было всеми силами сохранить. И нужно сделать все для благополучного возвращения Оливера. Несмотря на потраченные усилия, очень много былой славы их дома утекло между пальцами. Нельзя, чтобы то же самое случилось с честью ее матери. Ее честь надо уберечь во что бы то ни стало. Ведь без прошлого не останется вообще ничего.

Франческа видела, как Бельдан поднялся, выплеснул на землю остатки эля и стряхнул пыль с черной туники и черного плаща. Бросил на нее быстрый взгляд и отвернулся. Это на секунду напомнило ей Бельдана, которого она так часто видела, но не смогла понять. Бельдана, который без сожаления убил в лесу Фернальда; Бельдана, который послал ее к воротам Бельведера одну против целой армии французов. Сира Арнонкура, стоявшего в будущем обеими ногами. Мужчину, призванного бороться и любой ценой побеждать.

– Рим. – Он показал с невысокого холма на противоположный холм. – Будем там через час.

«Через час», – повторила про себя Франческа, готовая принять решение. Она выпрямилась, чтобы лучше рассмотреть город. Ветер рвал с нее капюшон плаща.

– Какой маленький! Меньше Флоренции.

– Даже меньше Генуи, – отозвался Бельдан. – Но быстро растет. И теперь, когда француз стремится к легализации папского трона, учитывая его роль окна в Королевство обеих Сицилий, надо ждать быстрого расцвета Рима и превращения в европейскую жемчужину.

Бельдан еще несколько минут вглядывался во что-то, чего Франческа не видела. И улыбнулся, но улыбка тут же померкла.

– Готова? Тогда вперед.

Они тронулись в путь. Невеселой была эта дорога для Франчески, потому что она знала: в конце пути она потеряет Бельдана. «Но почему? Ради кого? Может быть... Нет, нельзя позволять мыслям стремиться в этом направлении».

– Хорошо бы оказаться в своей постели, пока темнота не вывела на дорогу волков и грабителей, – послышался чей-то низкий голос.

Ему ответили взрывы хохота и насмешки.

– Вы, должно быть, впервые в этих краях, почтеннейший. Здесь любой знает, что в городских переулках гораздо больше воров, чем за воротами.

Любопытные глаза провожали незнакомцев и с завистью смотрели на вороного коня Бельдана. А иногда погруженная в свои мысли Франческа замечала, как чей-то взгляд останавливался на ее светлой лошади, которую Арнонкур достал для нее в растерзанном войной Ареццо. Но это было любопытство, а не враждебность. Сир де Кюси обещал сиру Арнонкуру беспрепятственный проезд. И держал свое слово.

– Мы у римских ворот, – объявил Бельдан все с той же загадочной улыбкой. – Протекция француза не распространяется на городские лабиринты. Будь осторожна, Франческа, и поезжай в монастырь.

Она вздохнула, но не успела ничего сказать.

– Монастырь недалеко от Марсова поля. Спроси любого, и тебе объяснят, где находятся владения матери Катерины. Отсвет славы кардинала Конти падает и на его друзей.

– Неужели ты бросаешь меня одну? – Она еще произносила эти слова, а сама уже вглядывалась вперед. Слишком много солдат было у ворот. Кому нужна подобная стража в мертвый зимний сезон. – Бельдан!

– Вперед! – закричал он. – Через ворота! Пробивайся в толпе!