В утреннем свете Франческе пришлось признаться, что до прошлой ночи, до того как она узнала Бельдана, ее душа оставалась душой ребенка в теле женщины. Раньше она слышала о любви из песен трубадуров, из книг и время от времени от не всегда трезвой матери. Но она никогда не слышала о страсти. Но ведь именно страсть определяла все эти годы ее наивные желания. И сейчас эти желания стали реальностью. Имя этой страсти Бельдан. Его запах, его дыхание, тепло его тела. Сознание, что стоит открыть глаза – и он рядом.

И Франческа открыла глаза.

Бельдан с сосредоточенным лицом сидел перед ворохом карт. Но что-то подсказало Франческе, что он только что смотрел на нее и отвел взгляд лишь секунду назад. Она это знала, а знание, как учил ее отец, – та же сила.

Графиня сладко потянулась.

– Как хорошо, что я наконец соответствую своей репутации шлюхи. Ты превратил меня в нераскаявшуюся „ грешницу, Бельдан, и я тебе за это благодарна.

Рыцарь иронически поднял бровь, и его глаза засветились смехом.

– Не слишком привыкай к вольному житью, потому что я собираюсь сделать из тебя пристойную матрону, как только покончу с делами в Риме.

Рим. Франческу насторожило это слово. Она вспомнила, как легко ее любимый прикончил юного рыцаря в тосканском лесу, и в ее душу закрался страх. Но сейчас она была счастлива, и веселый огонь опять потрескивал в очаге. В комнате с вечера осталось множество еды. Запах яблок и сидра заставил ее желудок сжаться от голода. «Какая же это любовь?» – ужаснулась она. Но в комнате, рядом, находился ее возлюбленный, который был лучше всех тех, о ком пели трубадуры. Он смотрел на нее и улыбался.

– Проголодалась?

Как он ей нравился! Франческа ощутила себя законной женой с двадцатилетним стажем, и ее страх словно по мановению руки исчез. Она протерла глаза, прогоняя остатки сна, сбросила одеяла и, не поправив растрепавшиеся волосы, уселась на колени к Бельдану.

– Да, я чувствую голод. По тебе.

Такой Франчески Бельдан еще не знал и на мгновение растерялся. Он, как и она, привык держать себя в руках и обуздывать страсть и теперь был немного озадачен. Но уже в следующую секунду он поцеловал Франческу и прижал ее к груди. К самому сердцу. Но она отстранилась и рассмеялась.

– Давай сначала поедим.

К вчерашнему великолепию Саверио прислал им горячего, только что из печи, хлеба, жирного молока в глиняных тосканских кружках, лимонов и горьковатых красных сицилийских апельсинов. Франческа съела и утреннюю порцию, и большую часть предназначавшегося на ужин сыра и соленого пармского окорока. «Никакие деликатесы во дворце Арнонкура не могут сравниться с этой простой и вкусной пищей», – решила она. Бельдан тоже ел с удовольствием, и от этого Франческа ощущала себя счастливой. А когда заметила, что он то и дело поглядывает на нее, обрадовалась еще больше.

Они пили молоко, целовались и весело болтали. Бельдан рассказывал о дороге в Рим, объяснив, что намеревается оставить ее у монахинь матери Катерины. Он поклялся, что вернется сразу же, как только «узнает то, что необходимо узнать, и сделает то, что требуется сделать». Произнося эти слова, он смотрел на огонь, и его лицо было суровым. Но вот он повернулся к Франческе, его черты разгладились, и он опять улыбнулся.

– Ты будешь меня ждать, а потом выйдешь за меня замуж?

Ей показалось, что от любви к Бельдану сердце вот-вот выскочит из груди. Франческа внезапно ощутила, что стоит на пороге самых счастливых дней своей жизни.

После еды, перемежавшейся поцелуями, Бельдан произнес:

– Надо ехать, если мы хотим засветло добраться до Рима. Я перекинусь парой слов с Саверио и пообещаю, что мы заедем на обратном пути.

Франческа затаила дыхание. Она достаточно узнала Арнонкура, чтобы понять, что он сейчас очень взволнован и подыскивает нужные слова.

– Ты не сердишься, что я так откровенно с ним говорил? – Его голос выдавал тревогу, но он не отвел от Франчески глаз. – Сказал, не подумав, что собираюсь на тебе жениться. Мне очень бы не хотелось, чтобы он задавал вопросы о Ги.

– Тс-с... – Франческа снова испытала укол страха. – Давай не будем о Ги. По крайней мере пока мы не в Риме. Побудем самими собой.

– Конечно, – согласился Бельдан, потупившись. Каким он стал вдруг застенчивым рыцарем. – Может быть...

Франческа ничем не могла ему помочь: она снова была прежней робкой Франческой. Ей стоило огромных усилий вложить руку в его ладонь. Однако и этого оказалось достаточно, чтобы он признался ей:

– Надо было подождать. Я так часто тебя обижал. Был грубым, глупым, заносчивым. Я обещал себе не спешить. Даже подарив тебе рубашку, решил не смотреть в твою сторону. Лгал себе и, что хуже всего, знал, что лгу. Мне хотелось, чтобы все произошло как следует. А не во время остановки на пути к бог знает какой судьбе. В собственной постели. В собственном доме, где мы могли бы воспитывать детей. Я к этому готов, а ты готова, Франческа? Я хочу, чтобы тебе было хорошо.

– А я хочу, чтобы было хорошо тебе, – ответила она. – Я так боялась, что тебе будет плохо со мной.

– Плохо с тобой? – Бельдан быстро обогнул стол и прижал ее к себе. – Я так давно тебя хотел! Много лет. И только не подозревал, что ты – это все, что мне нужно.

Он поцеловал ее волосы, уши, каждую веснушку, и сердце Франчески подпрыгнуло к горлу: Бельдан целовал ее так, как в тот вечер под звездами, давным-давно, во время ярмарки. Но сейчас было утро – утро после первой ночи любви. Он был нежен и называл ее по имени.

– Наши дети! Разве я мог об этом мечтать! – Он счастливыми глазами смотрел на возлюбленную. – Страшно подумать, что было бы, если бы Бланш не расстроила вашу помолвку и ты вышла бы замуж за Ги. Ведь тогда я потерял бы тебя навсегда.

Наверное, что-то изменилось в ее лице, и отражение этого изменения она заметила в Бельдане.

– Моя мать? Какое она имеет к этому отношение? – Но Франческа давно чувствовала, что Бланш имела отношение к событиям тех давних лет. Бельдан отстранился, но не отпустил ее. И хорошо сделал, потому что иначе она бы упала.

– Бланш мне говорила, что во всем призналась тебе, – сказал он. Голос спокойный, лицо бесстрастное – он снова превратился в сира Арнонкура. – По крайней мере собиралась признаться. И специально пришла мне об этом сказать – в тот самый вечер, когда вы видели Ги с Мальвилем. Постучалась ко мне, упала на колени – представь себе, гордая графиня де Монфор на коленях! – и попросила прощения. Сказала, что настало время тебе узнать правду.

В душе Франчески всколыхнулось что-то нехорошее, злое. Она вспомнила о тяжелых днях, пролитых слезах и долгих одиноких ночах, когда она любила Ги, но боготворила и всеми силами защищала мать.

– Расскажи мне правду. Бланш все равно никогда не соберется. – Просьба прозвучала как удар кнута. Бельдану показалась, что Франческа его ударила. Он долго молчал, прежде чем заговорил.

– Пойми, Бланш – человек; она – мать, у которой чахнет в заточении единственный оставшийся в живых сын. Я направил ей соболезнования в связи со смертью твоего отца и братьев, и она мне ответила. Написала, как тяжело вам живется, и намекнула на мое богатство. Сказала, что Ги достоин лучшей партии. И пообещала освободить его от обещаний в обмен на деньги. Ей требовалось заплатить выкуп за Оливера. Я поговорил с братом. Он не возражал. И он, и Бланш – оба были довольны таким решением. Но это я расстроил помолвку, и ты была вправе меня за это ненавидеть. Все зависело от меня: я мог бы сказать «нет». И конечно, должен был сказать «нет».

Франческа вырвала руку с такой поспешностью, что на коже остались красные следы от его пальцев.

Она понимала, что ее гнев несправедлив. Что мать и Ги так же виноваты, как и Бельдан. Но он был рядом, а они – далеко.

– Как ты мог меня взять после того, что со мной сделал?

У Бельдана на скулах заходили желваки, но он не отпрянул и не проронил ни слова. «Значит, теперь это называется так: «взять»», – отметил он про себя.