— Его отпустили назад, жить. Кто бы это ни был. А сказали... Сказали — "не добавляй зла". Он эти три слова ей на ухо прошептал и уснул, обычным крепким сном, а когда проснулся — ни черта не помнил.

— Так может, сбрехала дочурка его? Ну, присочинила? Женщины, они сам знаешь... — полковник закатил глаза.

— Ага, только она мне это рассказала после того, как Сусликов во второй раз умер, через десять лет. Спокойно, кстати, умер, во сне, и, говорят — улыбался. А она клялась, что ни самому Сусликову, ни кому другому про этот случай не говорила.

— И что?

— А то, что он при мне несколько раз в сложных ситуациях, конфликтных, неприятных — улыбался и повторял: "не добавляй зла". И доча его подтвердила, что фразы этой за ним до случая с бетонной стеной не водилось... — вот это было истинной правдой, я с Сусликовым и до, и после общался.

— А... — Герилович задумался на секунду, а потом плюнул под ноги. — Ну тебя к черту, Белозор. Развел мне тут мистику-фантастику. Ты вообще — партийный?

— Неа! Я комсомолец.

— А не припозднился?

— Припозднился, но пока не напоминают, — то есть гадание по руке его не смущало, а упоминание про то, что "там" что-то есть — напрягло основательно.

Чужая душа потемки!

Мы загрузились в "Мицубиси" и пристроились в хвост колонне из БМП и грузовиков. Операция прошла успешно, у местного наркобарона-плантатора, одетого в дырявый халат и засаленную чалму, обнаружили два китайских АК и полцинка патронов. А еще — после того, как Герилович минут пять общался с афганцем с глазу на глаз в кузове грузовика, он сдал тех, кому продавал сырец, так что мы пёрли в какой-то аул неподалеку.

Кажется, впервые за всю мою афганскую одиссею по небу плыли облака, защищая нас от палящего солнца. Я перебрался из кузова грузовика на броню боевой машины пехоты и по заветам Гумара и Даликатного сунул ноги в люк, достал фотоаппарат и сделал еще несколько снимков. Пейзажи тут были просто сумасшедшие, и я страдал без техники будущего — "беззеркалок" с несколькими сменными объективами. Да что зеркалки и беззеркалки? Даже какой-нибудь средней паршивости китайский смартфон года эдак 2020 выпуска был бы неимоверным счастьем... Но — я довольствовался той техникой, что была. Берег каждый кадр, складывал кассеты с отснятой пленкой в специальный контейнер и мечтал о том, чтобы добраться наконец до виллы и проявить ее там, а потом — отправить с бортом в Союз. Потому что на материал о наркоторговле и контрабанде в ДРА обещали цельную полосу в "Комсомолке", а какая полоса без фотографий? Хотя нынче народ комиксами не избалован, привык читать вдумчиво и работать с длинными текстами...

Плантация располагалась в отдалении от населенных мест, хижина рядом с ней была совсем убогой, и, не считая оружия и боеприпасов, из ценного в ней нашелся только медный казан. Сию посудину наркобарону разрешили взять с собой — чтобы отдать жене. Хмурые шурави из кабульской роты, которых снова привлёк для выполнения миссии Герилович, потешались над афганцем и предлагали ему разные варианты применения драгоценного котла — от использования его в качестве шлема до совсем уж непотребных.

Хорошо, что он не понимал по-русски. Мог бы и обидеться.

БМП разделились. Три машины свернули прямо к кишлаку, где по словам задержанного проживали скупщики мака, еще три вместе с грузовиками двинули по дороге дальше, чтобы отрезать путь к отступлению для злоумышленников. Формально это была операция царандоя, в одном из грузовиков как раз ехали местные стражи порядка — штук двадцать, не меньше. И какой-то их, царандоевский, капитан — импозантный как киноактер, горбоносый, с седыми висками и отличным русским языком. Они хотели заграбастать местного наркобарона себе, но Герилович придержал пленника — у него имелись на него далеко идущие планы.

По рации сообщили — БМП заняли позиции с той стороны аула, наши тоже замерли, направив хищные хоботы орудий на глинобитные хибары кишлака. Я видел, как Казимир Стефанович вылез из машины, подбежал к грузовику с царандоевцами и принялся ругаться, указывая на селение. Явно хотел, чтобы первыми зашли они.

В общем-то, он был прав, местные скорее найдут общий язык. Но капитан указывал на БМП, на их пушки и пулеметы, и ругался по чем свет стоит. Трусил? Или у него были какие-то личные причины?

Герилович махнул рукой отчаянно, а потом взял — и пошел к аулу. Один. В полный рост. Это что еще за психическая атака? Такого я пропустить не мог ! Это ведь... Это... Я пытался вспомнить, где видел нечто подобное, когда неведомая сила, а точнее — две силы под названием Слабоумие и Отвага — смели меня с брони и поставили рядом с Казимиром Стефановичем. Теперь мы шли вдвоем, плечом к плечу. Точно как фильме "Чапаев", во время марша каппелевцев на позиции красноармейцев. И мы явно были в роли беляков.

— Красиво идём! — сказал я.

— Иди нахрен! — сказал Герилович, сунул в зубы папиросу, щелкнул зажигалкой, и стал похож на того офицера еще больше. — Интеллигенция, бл*ть.

Мы пылили по дороге к кишлаку, и я боялся, что из какого-нибудь темного зева окна в нас пальнут — и всё кончится. Ну да, на мне был бронежилет... А каски — не было. Палестинка болталась на шее и развевалась под порывами ветра, в ногах было тяжко от адреналина, по спине бежал дурной, испуганный пот.

Не выстрелили. Навстречу нам вышел старый худой дед в белой чалме, с тонкой и длинной, как у Хоттабыча, бородой. Герилович уважительно склонил голову, я повторил его жест. Они заговорили, кажется — на дари, я не особенно разбирался в афганских наречиях. Старик указывал то на кишлак, то — на горы, прикладывал руку к сердцу, явно о чем-то сильно просил, но в целом — держался с достоинством.

— Курва... — сказал наконец Казимир Стефанович. — Говорит, те, кого мы ищем — скупщики сырца, они ушли в горы. Эти гады, говорит, не местные, приходят с той стороны границы. Из Пакистана. Свалили сразу, как увидели дым над плантацией. Старик готов сам показать тропу, по которой ушли караванщики. Просит не стрелять по кишлаку из пушек.

— А что — были прецеденты? — спросил я, удивляясь собственной тупости.

Герилович как-то досадливо дёрнул головой и ничего не ответил.

— Колонна по тем козьим тропкам не пройдет. Значит, сделаем так... — он снова заговорил со стариком, тот сначала явно отнекивался, а потом погрустнел и согласился.

И пошел с понурым видом в кишлак.

— Царандоевцы обыщут тут каждый дом, наши постоят снаружи, за периметром, покараулят — мало ли что. А мы с пацанами пойдем по следу пакистанцев.

— Я с вами, — сказал я.

А кой хрен мне было еще делать? Смотреть, как афганские полицаи вламываются в дома к местным? Или откисать на броне вместе с незнакомыми солдатами?

— Ты дебил? — спросил меня Герилович. А потом кивнул своим собственным мыслям: — Ты дебил!

Пацанов было пятеро. Все они меня знали по той истории с эвакуацией на вертолетах, потому, хотя и переглянулись эдак снисходительно, но возмущаться не стали. Тем более — я согласился выполнять роль ишака. Нагрузили меня сверх всякой меры. Воспользовавшись тем, что из оружия у меня были только хайбер и фотоаппарат, навьючили на спину кучу БК и провизии, хотели прицепить еще и рацию, но шустрый белесый радист по фамилии Мельниченко пошел в отказ, имея в виду, что такая орясина, как я, сложную технику наверняка угробит. А я и не спорил.

— Слушаться не то, что с первого раза, с первого звука! Понял меня? — шипел Герилович, пытаясь сдержать ярость.

На кого он злился? Наверное, на себя самого. За время нашего знакомства у него, похоже, тоже сложилось свое особое суеверие: он считал меня кем-то вроде Пьера Безухова, который, как дурак, шатался по Бородинскому полю под артеллирийской канонадой и не получил ни единой царапины.

Как я понял, Казимир Стефанович верил, что часть этого моего везения перекинется и на окружающих, а потому особенно не сопротивлялся моей инициативе присоединиться к погоне. Но рациональная, аквариумная часть его рассудка явно объявила войну глубинным полесским примхам и забобонам, и потому, пребывая в состоянии внутреннего конфликта, полковник скалил зубы и шипел на окружающих.