— Она полюбит, — уверенно продолжает он. — В конце концов, она это сделает.

— Это отвратительно. — Я недоверчиво качаю головой. — Ты не можешь заставить человека влюбиться в тебя.

— Это ты так думаешь. — Он смеется. — А теперь давай. Давай зайдем внутрь.

Он отпирает двери, ведущие в гробницу. Мы поднимаемся по лестнице. Внутри темно, но Паркер взял несколько свечей и зажег их, чтобы направлять нас. Мы почти дошли до подножия гробницы, когда я замечаю ее. Я чуть не спотыкаюсь о ее тело, распростертое у подножия лестницы, и мои глаза расширяются, когда я понимаю, что это она.

— Джун? — Я опускаюсь на колени рядом с ней, сердце колотится, когда я беру ее безжизненное, усталое тело на руки. — О, мой гребаный Бог, Джун?

— Это верно, — говорит Паркер. — Вот она. Ты хотел найти ее, не так ли?

— Ты гребаное чудовище, — выплевываю я, баюкая на руках бесчувственное тело моей бабочки. — Ты с ума сошел?

— Конечно, — смеется он. — Тебе потребовалось так много времени, чтобы понять это, ты, жалкий кусок дерьма?

Я осторожно укладываю Джун и поворачиваюсь лицом к брату. Тот факт, что его лицо является зеркальным отражением моего, чертовски бесит, и мои руки сжимаются в кулаки по бокам, когда мы смотрим друг на друга.

— Ты думаешь, тебе это сойдет с рук?

— Нет, — смеется он. — Вот почему ты останешься здесь, а мы с Джун вернемся вместе.

— Ты не можешь держать меня здесь, — рычу я.

— О, я могу. — Он ухмыляется, такой чертовски уверенный в своем плане, что это только еще больше бесит меня. — Теперь ты Паркер. А я Кейд.

— Что? — Я сплевываю. — О чем, черт возьми, ты говоришь?

— Я ухожу с Джун, — говорит он. — Ты умираешь здесь. Она даже не будет знать, кто я такой. Может быть, я ей расскажу… Как только она влюбится в меня. Но до тех пор она будет думать, что я это ты.

— В этом твоем маленьком гениальном плане есть фатальный изъян, — ворчу я. — Джун всегда могла отличить нас друг от друга. Помнишь?

Выражение его лица меняется, но потом он просто пожимает плечами.

— Для меня это не имеет значения, пока все остальные в это верят. А теперь будь хорошим мальчиком и иди в гробницу.

— Как ты собираешься заставить меня сделать это?

— Легко. — Он ухмыляется, вытаскивая из кармана разделочный нож.

Он снимает его с предохранителя, и он блестит в свете свечей. На нем засохшая кровь. С тошнотворным чувством, поселяющимся в моем животе, я задаюсь вопросом, принадлежит ли эта кровь Дав, которой он порезал лицо.

— Ты будешь слушать, потому что, если ты этого не сделаешь, я причиню боль вам обоим.

— Ты причинишь вред Джун? Я думал, ты любишь ее, — рычу я.

— Любовь для слабаков, — говорит он. — Другое дело, одержимость… Так вот, одержимость это чертовски замечательная штука, дорогой брат.

Он приближается ко мне с ножом, и я использую свое тело, чтобы защитить Джун. На данный момент я даже не знаю, дышит ли она, черт возьми, но я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить ее от своего грёбаного близнеца.

— Не причиняй ей вреда, — рычу я. — Не смей, блядь, не смей.

— Тогда убирайся с моего гребаного пути.

— Нет.

— Ты ведешь проигранную битву, Кейд, — выплевывает он. — Я собираюсь победить. Всем нам будет легче, если ты просто примешь это прямо сейчас.

— Я ничего не принимаю. — Он бросается вперед с ножом, но я слишком быстр. Его лезвие достает до моей рубашки, и пуговица отлетает, ткань распахивается там, где он ее полоснул. — Ты что, с ума сошел, Паркер? Ты действительно причинишь кому-нибудь боль, если не будешь осторожен.

Его глаза сверкают безумием. Опустилась тьма. Тьма, которая была частью нас обоих с момента нашего рождения. То, с чем я боролся всю свою жизнь, но не он, не Паркер, теперь он принял её, показав мне из первых рук, насколько это может быть опасно.

— Шевелись, Кейд. Дернешься, блядь, и ты умрёшь не как герой от голода, а от моей руки.

— Тебе придется убить меня самому, — ворчу я. — Потому что я не позволю тебе забрать ее.

Он снова делает выпад. На этот раз его нож вонзается в меня, и тонкая струйка крови стекает по моей груди.

— Это оставит приятный шрам, — говорит он мне с безумной улыбкой. — Может быть, теперь у нас будут одинаковые шрамы…

С чувством вины я вспоминаю его покрытый шрамами торс. Есть ли хоть доля правды в том, что он сказал Джун? Возможно ли, что папа сделал все это с ним? Зажег искру безумия внутри моего брата? Если это правда, я всегда буду винить себя. Я должен был заметить. Я должен был знать и помочь ему. Но теперь уже слишком поздно, черт возьми.

— Паркер, дай мне нож, — пытаюсь я снова.

— Мечтай дальше, — шипит он, снова делая выпад.

На этот раз он промахивается, и ярость отражается на его лице, отвлекая его. Вот тогда я использую свой шанс и набрасываюсь на него. Нож со звоном падает на пол, и мой близнец выкрикивает мое имя в последующей битве за него. Я хватаю его за воротник, его рубашка рвется, его крики эхом отдаются в склепе. Мы боремся на полу, оба хватаемся за нож, оба пытаемся вырваться. Но на этот раз я победил. Я всегда был сильнее Паркера.

Я хватаю нож, и мы отпрыгиваем друг от друга, недоверчивое выражение Паркера сменяется гневом.

— Теперь тебе придется убить меня голыми руками, брат, — рычу я. — Потому что я не позволю тебе забрать ее.

Его взгляд танцует между неподвижным телом Джун на полу и мной. Он взвешивает свои варианты, но у него их нет, потому что в тот момент, когда мы выберемся отсюда, я позабочусь о том, чтобы он заплатил за все дерьмо, которое он с нами сделал. Но потом я вспоминаю своего отца. Я вижу перед собой его надгробие с той латинской фразой, которую он так любил.

Семья превыше всего.

— Я собираюсь дать тебе шанс сейчас, — говорю я, хотя с трудом могу поверить, что делаю это. — Шанс сбежать, как гребаный трус, которым ты и являешься.

Паркер молча смотрит на меня, ожидая, что я продолжу.

— Ты можешь уйти прямо сейчас, — продолжаю я. — Но я больше никогда не хочу тебя видеть. Никогда. Ты, блядь, понял это?

Он молча кивает.

— Тогда иди нахуй, — шиплю я. — Начни новую жизнь. Мне все равно, как. Но ты больше никогда не выйдешь на контакт. Блядь, ты понимаешь меня?

— Милосердие. — Он смеется. — Какая замечательная вещь. — Он оглядывается через плечо на лестницу и надгробную плиту.

— Заткнись нахуй. И даже не думай запирать за собой дверь, когда будешь уходить, — ору я. — Если ты это сделаешь, ты убьешь не только меня, но и Джун. И я точно знаю, что ты не хочешь этого делать.

Его расчетливый взгляд окидывает тело нашей сводной сестры. Сейчас он принимает поражение, понимая, что не может добиться своего, не в этот раз. Затем он одаривает меня единственным кивком. Мое сердце, блядь, разрывается из-за него. За нас. За то, что осталось от нашей семьи.

Нож со звоном вылетает из моей руки, когда Паркер взбегает по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, достигает верха и смотрит на меня сверху вниз. Интересно, насколько он болен на самом деле? Если бы он рискнул жизнью Джун, чтобы покончить с моей, я бы проиграл. Мы смотрим друг на друга, когда-то братья, а теперь соперники. А потом его фигура исчезает в темноте ночи, и остаемся только Джун и я.

И, возможно, уже слишком поздно спасать ее.

Глава 24

Кейд

Проходит целая вечность, прежде чем приезжает скорая помощь, а Джун ни разу не открывает глаза. Она все еще без сознания, безжизненная и бледная у меня на руках, горничные суетятся вокруг нас, отчаянно взывая о помощи.

Парамедики наконец появляются, как мне кажется, несколько часов спустя. Они пытаются помешать мне сесть с ними в фургон, но я сую деньги одному из них в руку, и он отступает. Я сижу рядом с моей бабочкой по дороге в больницу, мое сердце колотится. Каждый удар это новое беспокойство, новая ужасная, извращенная мысль, которая заставляет меня чувствовать, что меня сейчас стошнит.