Я теперь у Джун на содержании, из-за чего я чувствую себя чертовым ребенком. Но так будет продолжаться не слишком долго. Скоро, я все изменю, к тому времени, когда мы поженимся, у нее не будет столько свободы, сколько сейчас, это уж точно. И это она будет получать гребаное пособие, как будто ей тринадцать, а не я.

— Присоединишься ко мне? — Я похлопываю по сиденью рядом со мной, но Джун неодобрительно качает головой. — Что случилось?

— Почему ты не относишься к работе серьезно, Паркер? — Удивляется она вслух. — Я думала, ты заинтересован в работе в компании. Я думала, ты хочешь вникнуть в суть дела.

Я отбрасываю контроллер в сторону и стону, проводя пальцами по волосам.

— Джун, почему мы не можем просто повеселиться вместе?

— Потому что это не то, чего хотели бы мама и Марк, — бормочет она. "Wildfox Miller Inc. - семейная компания, и ты это знаешь.

— И что? — Усмехаюсь я. — Их больше нет рядом, не так ли? Они не могут командовать из долбаной могилы.

— Паркер! — Она выглядит такой чертовски шокированной, что я громко смеюсь. — Как ты можешь так о них говорить?

Я пожимаю плечами.

— Это в прошлом, сестренка. Нет смысла зацикливаться на этих вещах.

— Это неправильно, — бормочет она.

— Не правильно?

— Нет. — Она скрещивает руки на груди. — Это неправильно, как ты себя ведешь. Моя мама любила тебя.

— Я знаю, что она любила меня.

— Как и твой отец. — Я могу только посмеяться над этим, и она качает головой с грустью и недоверием. — Посмотри на себя, Паркер. Что бы подумал твой отец, если бы увидел тебя сейчас?

Я убеждаю себя, что Джун не в курсе, что это больная тема для меня, но красный туман все еще опускается, и прежде чем я могу остановить себя, я вскакиваю и приближаюсь к ней. Она делает шаг назад, удивленная моей внезапной враждебностью.

— Ты ничего не знаешь о моем отце, — холодно говорю я ей. — Тогда ты была всего лишь ребенком. Ты ничего не знала.

— Например, что он любил тебя и Кейда больше, чем себя? — Спрашивает она. — Что он делал все, чтобы о тебе позаботились?

— Ты так сильно ошибаешься, — рычу я. — Ты ни хрена не понимаешь, Джун.

— Например?

— О чем говоришь! — Ору я. — Ты не знала его так, как я. Не знала, на что он был способен.

— Он был просто семьянином, который…

— Это действительно то, что ты, блядь, думаешь, сестренка? — На этот раз, когда ее прозвище срывается с моих губ, оно наполнено ядом. — Ты была его невинной маленькой девочкой, а Кейд был блудным сыном. Но не я. Он ненавидел меня. Он думал, что сможет изменить меня. Ну, он блядь ошибался.

— Что, черт возьми, ты имеешь в виду? — Шепчет Джун. — О чем ты говоришь?

— Вот о чём, Джун! — Я хватаю свой серый V-образный вырез и срываю его с себя. Я так зол, что он рвётся одним движением посередине. И тогда она видит это, видит, какой я на самом деле.

Моя грудь покрыта шрамами от его побоев. Я до сих пор помню жжение его кожаного ремня, когда он бил меня снова и снова. Кровь стекала по моей груди. Он говорил мне, что шрамы послужат напоминанием обо всем плохом дерьме, которое я натворил в своей жизни. Предупреждение. Молчаливый сувенир о нем. Навсегда.

— Паркер, я…

— Посмотри на меня, — требую я, и она смотрит. Ее глаза расширяются от ужаса, когда она рассматривает шрам за шрамом. — Посмотри, что он делал со мной, когда никто из вас не замечал.

Она выглядит такой бледной, я думаю, ее сейчас вырвет. Ее дрожащие пальцы тянутся, останавливаясь на моей груди, когда она шепчет:

— Марк сделал это с тобой?

Я киваю. У меня нет сил, говорить прямо сейчас. Джун тяжело сглатывает, ее глаза находят мои, когда она начинает качать головой.

— Нет, нет, это невозможно.

— Что? — Я пристально смотрю на нее. — Ты мне не веришь?

— Марк никогда бы этого не сделал. — Она говорит так уверенно, что я сам почти верю ей. Но мои воспоминания не лгут.

— Ты должна мне поверить. — Теперь я кажусь отчаявшимся, карабкающимся, хватающимся за гребаную соломинку. — Джун. Он избивал меня. С гребаных семнадцати лет он бил меня каждый день.

— Нет, — шепчет она. — Он не стал бы…

— Джун. — Я пытаюсь схватить ее за руку, когда она отстраняется, но она вырывает ее из моей хватки. — Пожалуйста, Джун. Послушай меня. Позволь мне рассказать правду. Всю правду.

Вместо этого она фокусирует свои глаза на моих и шепчет:

— Я даже больше не знаю тебя.

С этими словами она выходит из гостиной, а я застываю посреди нее. Дверь ее спальни захлопывается за ней. Моя голова раскалывается, как и мое гребаное сердце. Я не могу поверить в ее предательство, не могу поверить, что она встала на сторону отца, а не на мою. В самых смелых своих мечтах, когда я думал о том, чтобы рассказать Джун правду, я никогда не думал, что она будет это отрицать. Но это именно то, что она сделала.

Гнев заставляет меня сжимать руки в кулаки. Но это другой вид гнева. Не та взрывная сторона, к которой я привык. Нет, это манипуляция, медлительность, желание причинить кому-то боль, гнев, который убивает. Тот, который дал моему отцу неправильное лекарство, зная, что это убьет его.

Джун всю ночь сидит взаперти в своей комнате. Я не тороплюсь, приношу свои принадлежности для рисования вместе с высокой лестницей и складываю их перед камином, где все еще висит наш семейный портрет. Я смешиваю самый яркий оттенок красного, какой только могу, и поднимаюсь по лестнице. Стоя там, так близко к тем лицам, которые я когда-то так хорошо знал, я задаюсь вопросом, есть ли у меня способ простить отца за то, что он сделал, теперь, когда он ушел навсегда.

Я помню жало ремня. Боль. Шрамы. Кровь.

Нет.

Никогда.

Я, блядь, никогда его не прощу, живого или мертвого.

Тогда я выцарапываю ему глаза, и Рейчел тоже. Мне насрать на то, что я повредил дорогую раму, или картину, или гребаную стену. Я полосую по рисунку ножом. Я брызгаю красной краской нам на лица. Я оставляю без внимания только Джун. Оставляя ее невинной, незапятнанной и красивой.

Она не останется такой надолго.

Глава 22

Джун

Что-то не так.

Я не могу точно определить, в чем дело, но я знаю, что что-то не так. Мое тело просто чувствует себя не в порядке. В это утро, когда я надеваю платье, моя грудь кажется невероятно тугой, а лифчик не застегивается за спиной. Я стону и решаю отказаться от бюстгальтера. Мои соски твердеют под тканью блузки, и я делаю все возможное, чтобы прикрыть их волосами.

Сегодня я встречаюсь с Кейдом, и мысль о том, чтобы увидеть его снова, заставляет меня нервничать, мои щеки краснеют нервным ярким румянцем. Я написала ему вчера вечером. Я ничего не могла с собой поделать. После взрывной вспышки Паркера я так волновалась, и мне нужно было знать, была ли хоть доля правды в его возмутительных заявлениях. Кейд сразу же ответил, и меня задело то, насколько формально он был со мной. Как будто я была деловым партнером или кем-то в этом роде. Как будто я вообще ничего для него не значила.

Мы договорились встретиться в местном кафе в центре города. Я намеренно выбрала место, которое находилось в нескольких минутах езды, не желая столкнуться с Паркером. Но мне не нужно было беспокоиться, дверь его спальни все еще заперта, когда я выхожу из своей комнаты. Он спит.

Когда я спускаюсь вниз, я останавливаюсь как вкопанная. Мой взгляд падает на картину над камином. Эта картина была одной из редких констант в моей жизни. Каждое утро это напоминало мне об особой семейной связи, которую мы все разделяли. Но теперь все разрушено. Осквернено. Паркер выцарапал глаза Марку Миллеру. Красные полосы краски покрывают холст. Кому еще могло прийти в голову, кроме Паркера, вот так разрушить семейную память?

Я судорожно сглатываю и выхожу на улицу. У меня нет времени зацикливаться на этом. Я должна встретиться с Кейдом и получить от него кое-какие ответы.

Мой водитель отвозит меня в кафе. Я прихожу на десять минут раньше, но, выходя из лимузина, замечаю, что Кейд уже там. Он одет в своё фирменное темно-синее пальто и сидит за отдельным столиком на двоих у окна. Он поднимает взгляд, как только я выхожу из машины, и его глаза жадно пожирают меня. Я предполагаю, что эти формальности в его сообщениях были просто ложным предлогом… Но я сама уже не знаю, что я чувствую по поводу того, как он на меня смотрит.