Мать Джун сама была творческой личностью, и ей нравилось смотреть, как я работаю. Она сказала мне, что у меня есть талант, о котором она мечтала десятилетиями. Несмотря на то, что она была художницей, Рейчел ни за что в жизни не смогла бы так рисовать. Это заставило нас сформировать нашу собственную маленькую особую связь. И что я получил от этого? Ужасную боль, когда мы потеряли и ее тоже.

Я рисую на холсте злыми, резкими мазками. Цвет заполняет поверхность, оттенки черного, фиолетового и красного перетекают друг в друга, как свежий, расцветающий синяк. Сейчас я вспоминаю Дав. Маленькую подружку Джун, от которой я не слышал ни звука, о которой Джун ни разу не упомянула с тех пор, как я здесь живу. Я представляю ее запертой в своей комнате, живущей со стыдом за то, что она позволила мне сделать с ней. Это делает мой член невероятно твердым, и вдохновение изливается из моих пальцев, окрашивая холст густыми брызгами цвета.

Должно быть, прошло несколько часов, когда я наконец-то отступаю, чтобы полюбоваться своей работой. Это портрет. Я даже не осознавал, что рисую ее, пока не сделал шаг назад. Дав выглядит красиво. Волосы падают ей на лицо, но шрам все еще там, видимый, открытый. Она выглядит уязвимой.

Хорошенькая.

В кои-то веки я доволен своей работой и в довольной тишине чищу кисти и палитру, прежде чем снова присоединиться к Джун внизу. Она вздрагивает, когда видит меня, наверное, снова из-за прически. Я не знаю, что на меня нашло, чтобы подстричься под Кейда. Я не хочу быть похожим на него, но это даёт мне фору, чтобы легко подкрасться к Джун и напугать ее. И это всё заставляет блядь мой член пульсировать.

Я сажусь рядом с Джун на белый кожаный диван, и она устраивается на сгибе моей руки. Я вдыхаю ее клубничный аромат, гадая, знает ли она, какой эффект производит на противоположный пол. Это касается не только меня и моего близнеца. Каждый мужчина, которого встречает Джун, хочет ее, и я, блядь, могу с точностью это утверждать, потому что каждый раз, когда они смотрят на нее, желание причинить им боль пробуждается глубоко во мне, требуя, чтобы я так и сделал. Но я был всегда хорошим. Кроме милого сувенира, который я вырезал на щеке ее подруги, я ничего не сделал, чтобы вызвать у Джун подозрения в том, кто я на самом деле, гребаный монстр, как и говорил папа.

Когда моя младшая сестренка прижимается ко мне и начинает засыпать, я смотрю на экран телевизора. Но мои мысли где угодно, только не в шоу, разыгрывающемся для нас. Я думаю о своем брате. Я наслаждаюсь тем фактом, что наконец-то одержал над ним победу. Соперничество между братьями и сестрами, это блядская подлая штука. Это разлагает мозг. И я позволил этому случиться. Но сейчас это не имеет значения, потому что я получил то, что, черт возьми, хотел. Джун в эти дни на моей гребаной руке, а не на руке Кейда.

И достаточно скоро она будет доверять мне еще больше… И я смогу причинить ей гораздо большую боль.

2,5 года назад

— Я рад видеть, что ты наконец-то поправляешься. — Мой отец улыбается, похлопывая меня по спине.

Я смотрю на него, не говоря ни слова. Прошло много времени с тех пор, как я перестал бороться с этим. Прошло чертовски много времени с тех пор, как я перестал верить, что он когда-нибудь покончит с этим. Прошли годы, и конца этому не видно. Папа полон решимости, наказывать меня за то, чего я еще не сделал.

Я всегда буду сожалеть о том дне, когда он вошел в спальню Джун и застукал меня с ее трусиками. Мне следовало быть более осторожным, но я усвоил свой гребаный урок. Я никогда не позволю никому другому увидеть тьму, которая течет по моим венам. Мой отец научил меня ценной вещи, и я буду помнить это всю оставшуюся жизнь.

— И все же, — продолжает отец. — Я думаю, мы могли бы вбить в тебя еще немного здравого смысла. А ты разве нет?

Я пристально смотрю на него, когда он поднимает свой старый, надежный ремень. Он бил меня этой штукой уже несколько гребаных лет. Кожа истирается, в некоторых местах трескается. Вид ремня навсегда останется у меня ассоциироваться с моим отцом. Ему нравиться причинять мне боль, показывать мне, кто здесь гребаный босс. Но не сегодня. Сегодня все будет по-другому.

Несмотря на то, что отец крупнее меня, я выше и сильнее. Я восполняю недостаток веса хитростью и знанием, что на этот раз я выиграю. Он даже не заметит, как я подойду. Отец так убежден, что я никогда не буду сопротивляться, но будь я проклят, если позволю своему старику победить меня в двадцать два гребаных года. И пока я сижу на том стуле, на чердаке, где в последнее время происходили избиения, я выжидаю своего часа. Я жду, пока его настороженный взгляд не обратится на меня.

Я тайком развязал веревку за спиной и освободил руки. В тот момент, когда он отводит взгляд, я встаю. На этот раз я хватаюсь за ремень, и мой отец в страхе отшатывается от меня, прежде чем зарычать мне в лицо:

— Какого черта ты делаешь?

— Противостою тебе, — шиплю я. — Ты никогда больше не ударишь меня.

— Верни мне ремень, малыш, — бормочет он, пытаясь вырвать его у меня из рук.

Он постарел, теряет хватку, и будь я проклят, если позволю ему издеваться в этот раз.

— Ты, блядь, слышал меня, Паркер? Верни. Мне. Ремень.

— Нет, — рычу я в ответ, потрескивая ремнем в руках. — Теперь ты для разнообразия послушаешь меня.

Он смеется, делая еще одно движение, чтобы вырвать его у меня, но я слишком быстр. За считанные секунды я прижимаю его спиной к стене, он тяжело дышит.

— Паркер, давай рассуждать разумно, — начинает он, запыхавшись. — Давай сядем и поговорим.

— Ты боишься? — Я громко смеюсь. — Боишься монстра, которого ты создал?

— Я пытался помочь тебе, — ворчит он. — Я пытался сделать тебя лучше. Я пытался сделать тебя лучшим человеком… Но ты всегда оставался просто монстром.

— Быть монстром не так уж плохо. Ты должен знать, папа. — Мой голос сочится злобой, и я даже не пытаюсь скрыть это. — Кроме того, ты только сделал все чертовски хуже, и теперь пришло время расплачиваться. Заплати за все дерьмо, которое ты натворил за эти годы. Заплати за каждый синяк, за каждый удар, за каждую пощечину, которую ты мне нанёс.

В течение следующего часа я меняюсь ролями с отцом. На этот раз я мучаю его. Меня всегда завораживала боль, но я никогда не позволял себе по-настоящему исследовать ее, не так, как в этот день. И в конце сеанса именно я заставляю его надеть длинные рукава, чтобы прикрыть синяки. Есть что-то в том, чтобы видеть его таким, кротким, убитым горем, что заставляет адреналин течь по моим венам. Мне блядь нравится это чувство, я мог бы жить с ним. Это вызывает привыкание, заставляя меня задуматься, действительно ли отец бил меня ради моей же выгоды, или в его венах течет та же тьма, что и у меня. В конце концов, яблоко от яблони недалеко падает… хорошо это или плохо.

Несколько часов спустя мы присоединяемся к остальным внизу. Отец выглядит маленьким и бледным в своей голубой рубашке и костюме. Но я более беззаботен, чем когда-либо. Я хлопаю брата по спине, обнимаю свою младшую сестренку и подмигиваю отцу. Он морщится. Он знает, что сейчас он ничего не может сделать, чтобы остановить меня, и я наслаждаюсь этим чувством.

— Большое вам всем спасибо за то, что пришли! — Говорит Рейчел, звеня вилкой о свой бокал. — Годовщина нашей свадьбы была прекрасной благодаря каждому присутствующему здесь человеку.

— Ура, ура! — Я весело киваю, поднимая бокал за отца, который смотрит на меня с удрученным выражением лица.

Мир старика сейчас рушится, и мне это нравится. Я не могу дождаться, когда буду видеть это страдальческое выражение на его лице каждый гребаный день. Знать, что я превзошел его. Что отныне все будет идти по-моему, черт возьми, сценарию.

— За Уайлдфокс-Миллеров.

— За нас, — кивает Рейчел, и мы впятером чокаемся бокалами.

— У меня есть особый подарок для вас двоих, — добавляю я с усмешкой. — И я просто не могу дождаться, чтобы показать вам…