– Сам ты поганый пёс! Продажная ханская сволочь. Чтоб ты издох на помойке, где вам, выродкам Гиреевским, самое место!!!
– Ну, зачем же так, – голос ротмистра прозвучал не громко, однако так отчётливо, что татарам он показался зловещим. – Зачем на помойке? На кол обоих!
Султан уже в апреле выступил в городок Эдирне, где традиционно собирались войска перед походом. Там он провёл смотр, несколько расстроился, поскольку никудышным оказалось продовольственное снабжение. Выяснилось, что не полностью сформированы вспомогательные корпуса, на которые возлагались ремонт дорог и охрана их от бандитов. Недостаточным было количество вьючных животных и погонщиков. Региональные власти, так называемые местные кади, работу по заготовке и поставке провизии на пункты обеспечения практически сорвали. Население продавать излишки по сниженным ценам не спешило, ссылаясь на якобы плохой в этом году урожай. Никакой прибыли сия торговля молдаванам не сулила.
Началась кадровая возня, взбешённый Осман со свойственной ему маргинальной жестокостью снял с командования вместе с головами почти всех тыловых начальников. Пока прибывала замена, пока разбирались на местном уровне с поставщиками, драгоценное время весенне-летнего периода, наиболее удобного для военного похода, стремительно утекало. Выступил султан Осман на север лишь седьмого июня.
Польско-литовская армия также концентрировалась довольно медленно. На Днестре хоругви появились только в конце июля. Символический переход Днестра и укрепление позиций на формально турецкой территории должны были сплотить войска и продемонстрировать решимость командующего Яна Ходкевича. Спустя месяц к коронной армии присоединились основные силы запорожцев Петра Сагайдачного, а уже на следующий день неподалеку от крепости были замечены турецкие авангарды. Началась битва за Хотин.
Шляхтичи, когда к ним прибыла помощь, отвели казакам участок самый невыгодный, предполагая, что турки именно сюда и будут концентрировать удары. Сами засели на холмах и в замке. Запорожцы унывать не привыкли. Быстро окопались, поставили нечто гуляй-города, нарыли замысловатых сообщений между окопами, тщательно замаскировали выкопанные за ночь глубокие землянки с перекрытием, выдерживающим пушечные ядра. Единственная слабость – вопросы снабжения, которые никто не собирался за них решать. Ни воды, ни продовольствия. Поляки могли бы в этом чувственно поспособствовать. Но свои шляхетные шкуры им настолько были дороги, что даже прибывшим во спасение союзникам помогать не очень им хотелось, слишком риск велик, у турок артиллерия нешуточная. Некоторые орудия – настоящие царь-пушки и, в отличие от нашей, что ни разу не выстрелила, лишь красуется в Кремле как экспонат, могли такие ядра запускать, которым метровой толщины стена не препятствие.
Тем не менее казаки и не такое проходили. Если требовалось, могли питаться солнечным светом и воздухом, а для питья выдавливать влагу из ваты утреннего тумана, собирать все до единой капли дождя, если надо, то и дождь вызвать. Всю ночь в поте лица трудилась антиосманская коалиция, казаки и союзники-поляки тщательно укрепляли полосу обороны, что протянулась вдоль Днестра на целых пять километров. А царь-пушки… В одну из ночных вылазок казачий спецотряд намертво заклепал пушкам жерла железом.
Нельзя сказать, что поляки как-то симулировали, увиливали от смертельных столкновений. Около двадцати тысяч погибших с их стороны. Дрались отважно, умирали как герои. Особенно, когда Осман бросал основные силы на позиции, защищаемые гусарийскими хоругвями. Турки начали сумасбродить. К ним подходили подкрепленья. Ещё раз напомним, что у Османа имелась мощнейшая в Европе артиллерия. Даже после того как её подпортили казаки, она всё ещё представляла грозную силу Прибыло столько снабженческих обозов, что боезапас исключал понятие экономии. И пороху, и ядер на сто лет войны. Осман и не скупился. Пушки порой не умолкали по пять-шесть часов. Особенно били по открытым позициям казаков. Сами турки от бесконечного гула канонады впадали в оторопь, у них начинало накапливаться беспокойство, постепенно переходящее в состояние душевного дискомфорта, откровенно смахивающего на животный ужас.
С пятого по седьмое сентября османы готовились к полномасштабному «правильному» штурму. К султану подошли вспомогательные отряды под командованием багдадского паши и молдавского господаря. На седьмое был назначен главный штурм. С самого утра турецкие войска обрушились на казачьи позиции. За пять часов запорожцы отразили четыре штурма под непрекращающимся огнём вражеских пушек. Атаки главного лагеря также не дали никаких результатов. Прорвавшихся к самым валам отбрасывала кавалерия, которая раз за разом бросалась в контратаку.
Уже перед самым закатом султан решился на последний штурм: он отправил около десяти тысяч воинов атаковать слабейший пункт польской обороны, о котором стало известно в ходе предыдущих атак. Однако Ходкевич не растерялся и с несколькими хоругвями гусарии решил сам атаковать наступавших турок. С Ходкевичем было шестьсот человек отборной конницы против десятитысячного отряда. Он лично повёл своих крылатых солдат в бой и наголову разгромил. Этот эпизод окутал польских гусар ореолом непобедимости, разнёс о них славу по всей Европе.
Запорожцы подобные подвиги совершали ежедневно, но им, как говорится, по статусу положено. Вот если бы они хотя бы в королевском реестре значились. Ради этого в основном казаки и старались, но, как история знает, Сигизмунд, когда ему преподнесли на блюдечке Хотин как символ освобождения от турецкого ига Европы, не сдержал обещания о расширении казачьего реестра. Многие из разочаровавшихся хотинских героев подались искать долю опять на Хортицу, где воссоздавалась, крепла, расширяла своё влияние Запорожская Сечь. Не хватило ясновельможному монарху харизматической мудрости. Такую необузданную силу пустил на самотёк. А мог бы ею самодержавно управлять во благо процветания славянофильской государственности. Сармато-шляхетный идиотизм, увы, взял верх над политическим благоразумием, на многие годы, даже века разобщив братские народы Польши, Украины, России.
После горькой пилюли от главнокомандующего польским войском мальчишка-султан впал в ипохондрию, заперся в лагере. «Ничто не трогало его, не замечал он ничего». Доходило до такого, что Ходкевич ежедневно выводил свои войска в поле, провоцируя турок на битву, выкрикивал им специальные обидные намёки, словесно унижал и оскорблял всех по очереди, не брезговал даже янычарским корпусом, отчего психованные янычары ломали копья, плевались в сторону султанского шатра, кто-то даже кончил самоубийством.
Но всякий раз юноша Осман Второй оставался в инфантильной прострации. Произошёл перелом во всей операции, и постепенно тактическая инициатива перешла в руки польско-литовской армии. Однако вскоре случилось незапланированное несчастье, Ходкевич серьёзно заболел и к исходу сентября скончался. Султан, узнав о кончине командующего, решил воспользоваться этим сакральным, как подумал его визирь, событием и на следующий день атаковал. К его искреннему, а потому сопровождавшемуся ужасом удивлению, смерть Ходкевича не сказалась на боевых качествах христианской армии, турки снова были отбиты на всех направлениях.
Двадцать восьмого сентября султан в бреду всё ещё не рассеявшихся иллюзий предпринял последнюю попытку. Он собрал все наличествующие силы и обрушил их на позиции христиан одновременно со всех сторон, направляя главный удар на фас польского лагеря, который обороняли лисовчики, части польской легкой кавалерии. Более четырёх недель христианский лагерь находился в блокаде, не хватало еды и воды, все лошади или погибли от истощения, или были съедены. Сказывалось отсутствие талантливого и харизматичного Ходкевича, в какой-то момент всё висело на волоске. Но братьям-католикам помогли православные казаки, сомкнули ряды и, самоотверженно помогая друг другу, отбросили турок во всех пунктах. Осман, забыв обидеться на очередной тактический провал, пытался продолжить блокаду, силы и средства для этого имелись. Но боевой дух его армии оказался подорван. Польские хоругви сумели пробиться к переправам, перехватить и организовать уже в свою пользу снабжение. Дальнейшая блокада стала бессмысленной. Султан запросил мира, который был заключён девятого октября.
