Воины как следует расслабились, хорошо выспались и утром вернулись в казармы. Сигизмунду было доложено, что даже следов копыт или каких-либо иных признаков вражеского присутствия обнаружить не удалось. Скорее всего, князь хитрил или вообще имел злой умысел. Король принял версию целиком, подумав, что и вправду могло быть предательство, поскольку ожидаемых из Вильно бумаг он от подозрительного гостя так и не получил.

Шляхетный олигарх, к слову сказать, маслица-то в огонь подлил: он, придав приглушенному своему тембру подозрительности, поведал Величеству, что давно присматривается к сему беспардонно богатому вельможе. Имеются обоснованные подозрения в нечистоплотных его вожделениях относительно коронной казны, а также сомнительных связях с турецкими и шведскими промышленниками-прохиндеями. Вполне возможно, тайное сотрудничество и с иноземными шпионскими организациями, в частности с разведкой крымского хана Гирея и при его посредничестве даже с коварной Портой. Какие цели преследовал, остаётся только гадать. Но, как известно, шельму бог метит, Ваше Величество!

Присутствовавший при беседе канцлер Янош Замойский, сурово сдвинув брови, утвердительно покачивал головой, в душе ликуя и воздавая хвалы своему талантливому ученику, любимчику Рыдве, к коему успел привязаться, словно к сыну родному. Кстати, они втроём, с олигархом, иногда съезжались в той таинственной дубраве «и потужить, и позлословить, и посмеяться кой о чём» в условиях прохладительного блаженства строго засекреченного винного погребка.

Каждого бойца, пожелавшего присоединиться к его хоругви, Альгис испытывал в поединке лично. Будучи непревзойдённым фехтовальщиком, он умению владеть саблей придавал первостепенное значение. Тех, кто не дотягивал хотя бы до половины его уровня, пересылал в другие хоругви. А уж прошедших отбор подвергал чуть ли не круглосуточным тренировкам. Помимо сабли, бойцы осваивали пику, кинжал, ятаган, приёмы борьбы с использованием крестьянских атрибутов: цепов, серпов и кос, рогатин, ухватов, кольев, колотушек и прочего. Хоругвь каждый день упражнялась в стрельбе из пистолей, бандолетов[21], мушкетов, а также всех на ту пору видов пушек.

Старшины хоругви, в нашем понимании офицеры, имели у командира наивысочайшую степень доверия. Все испытаны боями, каждый проявил не просто храбрость, а её чудеса, балансируя на грани жизни и смерти. Но мало того, что остались целы сами, своих солдат сохранили, благодаря умелому над ними командованию. Альгис имел в привычке ночевать среди своих старшин. Задушевные беседы перед сном он использовал, как бы сейчас сказали, в качестве кодирования, применяя утончённые психотехники, выработанные на основе богатого житейского опыта и преданности единственно неизменной святыни – России-матушке.

Не первую неделю они скакали через Валахию, Украину, Молдавию. С нетерпением вглядывались в марево у горизонта, надеясь разглядеть Днестровские кручи, а над ними шатровые крыши Хотинского замка. Альгис по обыкновению тихонько напевал полюбившуюся польскую песенку, про любовь, естественно:

Небеса сияли в такие лирические моменты необыкновенными переливистыми лучами всевозможных ярких окрасок, радуясь заглянувшей к ним погостить живой душе непростого человека, великого воина, самого осиянного такой ратной славой, что чувство гордости за совершенство подвластного им рода человеческого в лице сего доблестного ротмистра придавало им ещё большей бездонности, в которой хранились вечность и гармония.

На пару вёрст впереди сновали панцерные казаки авангарда, на версту вправо-влево – боковое охранение. Десять казаков замыкали походную колонну в арьергарде. Высоко над головами висели голосистые жаворонки, у горизонта возникали миражи. Воздух был пресыщен степными ароматами, которые пропитывали одежду, волосу, даже кожу. Насколько мог охватить глаз, пылало буйство красоты. Балки усыпались цветками шалфея, бессмертника. На холмах пригрелся чабрец, равнины выстлались горькой полынью, источавшей терпкий, возбуждающий аппетит запах. Не верилось, что через несколько дней в бой.

В один из дней боковое охранение заметило троих верховых, вяло трясшихся наперерез колонне. Получив доклад, Альгис приказал доставить гостей к нему, и упаси бог как-то их расстроить. Только живыми и только невредимыми. Казаки хоругви лишние вопросы задавать вообще разучены были. Долго стояли, обнявшись: он, Никита и Фёдор. Айся болтался в седле без чувств. Долгий переход верхом, где рысью, где галопом, со сломанной ногой и обожжёнными подошвами измотал нервную систему, и он благостно погрузился в нирвану шокового делирия. Пришлось уложить в телегу, оказать медпомощь. В хоругви имелось целых три засекреченных лекаря, благодаря которым потери после сражений значительно разнились от таковых в других хоругвях. Но об этом ведал только сам командир.

Милосердными заботами пленный крымчак ожил, ему предложили кружку медовой браги. Сломанную голень добросовестно зафиксировали дощечками. Айся пересказал Альгису обо всём подробно, он знал его как польского военачальника, подумал, что несказанно повезло и час избавления от страшного суда пробил. Однако когда подошёл отмытый от крови и копоти, весь такой сияющий Никита Дуболом, а за ним необъятных размеров Фёдор, татарчонок сник, подсознательно догадываясь, что вляпался по уши.

Узнав о трагедии, разыгравшейся в Рашкове, Альгис ходил с потемневшим от горя, а ещё больше от ненависти к сбесившемуся Сигизмунду ликом. Потом уединился, никто даже не заметил, куда. Хоругвь стала гуляй-городом, огородившись крепкими повозками, телегами, добротно прикрытыми прочными щитами. По периметру на случай внезапной атаки конницы установили «испанские козлы», деревянные балки на перекрещенных заострённых кольях, легко перевозились в телегах. Пространство перед ними густо усыпали «чесноками» – коваными железными «ежами», которые тремя шипами упирались в землю, а четвёртый шип торчал вертикально. Эта конструкция практически была не видна всадникам.

Спускался с небес тёплый апрельский вечер. Шедшая на подкрепление туркам татарская орда, по его предположениям, имела численное преимущество втрое, а то и вчетверо. Крымчаки воины умелые, безжалостные, фанатичные. Как раз должны быть на их пути. Атаковать в открытом бою значило потерять часть хоругви. Нет, оно того не стоит. Обойти стороной, уклоняясь от столкновения? Проще не придумать. Но простить Рашков… Наконец пришло долгожданное озарение. Татары должны быть где-то в тридцати верстах. От них наверняка вышла разведка, и не просто в свободный поиск, а целенаправленно к нашему лагерю. Хабибрасул тот ещё колдун, всё предусмотрел. Ротмистр принял решение. Вызвал Никиту и Фёдора.

– Братцы, отдыхать не придётся.

– Мы готовы, батька, – отозвался Никита, Фёдор многозначительно кивнул. – Уведём их патрули в сторону, подальше. Главное, кони отдохнули.

– В бой не вступать, – ротмистр, напутствуя, не мог избавиться от гнетущего чувства тревоги, даже мелькнула мысль отменить приказание, очень уж дороги ему были эти двое русских богатырей, получалось, отправлял их в ту неизвестность, за призрачной пеленой которой лично он усматривал серьёзную опасность, и никакой не предполагалось гарантии, что вернутся. – Кольчуги, те, златоустовские, надели?

– Ни одна стрела не пробьёт. Будь спокоен, боярин. Можешь выдвигаться на их стан. Спят, поди в шатрах, от злодейства изнемогли.

Боле ничего не говоря, вскочили в сёдла и вскоре исчезли в сгустившихся сумерках. Альгис некоторое время смотрел вслед, пытаясь унять душевный непокой. Потом велел трубить боевую тревогу. Через полчаса хоругвь в полной готовности неслась по степи навстречу первым звёздам и неизвестности. А ещё через два часа передовой разведотряд доложил о неприятеле.