– Подкрепитесь пока, ребятки. Потом надо будет рану промыть и перевязать. Со мной поедете?

Аисты, будто поняв, закивали, несколько раз негромко пощёлкали и принялись клевать кусочки просяной лепёшки. Пока суть да дело, небо совсем прояснилось, запылало с востока. Тут же вспыхнул и Днестр, над гладью ползавшие низкие туманы также не замедлили воссиять, как облака, что спешили навстречу восходу. Вот-вот взойдёт и оно, ярило любимое, для каждого родное. Польское, литовское, молдавское, украинское, но больше всего русское. Ибо наша душа, подумал Альгис, и есть ярило.

За рекой замельтешили белые пятна, по всей земле, до горизонта. Послышалось характерное пощёлкивание. Хоть возраст и перевалил за полсотни, слабостью глаза пока не страдали. Это были они, черногузы. Поднимали и опускали головы. Аистиха неожиданно встрепенулась, взмыла над кустами, сделала круг и помчалась за реку. Вернулась минут через десять с полным клювом огромных кузнечиков, некоторые лапками ещё шевелили. Эту сытную белково-ферментную поживу тут же стал с жадностью уплетать супруг.

– Понятно, – Альгис достал флягу, вынул пробку. – Саранча. Это, брат, беда. А беда одна не ходит.

Он пристально всмотрелся, что же на том берегу. Некоторые аисты взлетали, кружили немного и вновь садились. Значит, через реку гадость эта перебраться не успела. Молдаване памятник вам поставить должны, ребятки. Решительные, смелые, наши птички белые. И какая каркалыга в него стреляла? Что за нелюди!

Аистиха опять подалась за реку. Альгис промыл рану, перевязал чистой тряпицей крыло. Взял аиста к себе на колени, тихонько прижал к груди, погладил. Тот и не сопротивлялся. Даже глазки подкатил. Наверно, оттого, что боль ушла. Альгису всегда удавалось боли снимать. Удачнее всего при ранениях. Но и когда зуб у кого болел, тоже помогало. Поводит ладонью – и порядок. Раны заживали гораздо быстрее после его пассажей. Подруга вернулась, от удивления обомлела. Наверно, самой захотелось подластиться? Он протянул руку, птица послушно подошла, позволила себя обнять. Так и сидели, пока не взошло солнце. Потом Альгис вздремнул, не меняя позы. Потом осторожно поставил птиц, сходил срубил деревце, острогал сучья. Не толстый, но и не тонкий хлыст приторочил поперёк седла. Поднял сперва раненого, подсадил потом его преданную подругу на другой конец хлыста. Запрыгнул в седло, тронул красавца ахалтекинца, который успел пощипать травки и вдоволь напиться из родника, бившего из-под скалы и убегавшего вниз к Днестру.

Опасаясь открытого пространства, Альгис выискивал места, где можно было передвигаться скрытно. Лощины, овражки, кустарники, дубравы, местами перелески. Он по-прежнему придерживался направления вдоль Днестра, но уже вверх по течению. Аисты сидели смирнёхонько, казалось, что вообще дремлют. За полдень в небе началось кучевое движение, высь как будто хмурилась рассерженно, однако дождя, по всей вероятности, скоро ждать не приходилось, поскольку солнце нисколько не смущалось набегавших отовсюду тучных облаков, которые и сами, видать, были не в настроении портить погоду. Светились от пронизывающих их тулова лучей и радовались летнему счастью.

Услышав знакомое щёлканье, Альгис обернулся, задрал голову. Несколько аистиных семей, не спеша, даже с ленцой, ловя попутные потоки, планируя, возвращались. Зобы, животы, небось, под завязку. Альгис помахал им рукой, аисты пощёлкали в ответ. Наверно, родичей заметили. И вправду, развернулись, круги стали наворачивать. Он им ещё помахал, мол, летите, ребята, не дам в обиду сородичей.

Как раз пересекали весёлую, полную стрекоз, жуков, шмелей цветущую прогалинку в очередной дубраве. Сколько всего душистого, радужного, голова уплывала. Аисты после очередного круга над этой пёстрой, как палитра, полянкой перестроились и собрались было дальше. Альгис от неожиданности даже вздрогнул, как малолеток. Столь несуразно и отвратительно прозвучал откуда-то из-за дремучих, вековых деревьев мушкетный выстрел. Моментально сориентировавшись, спрыгнул с коня, шепнув ахалтекинцу, чтоб скоренько укрылся с птицами в чаще. Сам побежал на звук.

Наверняка метили в тех. Не без тревоги глянул вслед аистам, чьи силуэты почти растворились в облаках. Вроде без потерь ушли. Слава богу! Так, и кого принесла нелёгкая? Где ты, поганец, не в меня ли сейчас целишься? Он, бесшумно перебегая от дерева к дереву, местами падал в траву, незаметно полз, точно зверь лесной. Десять конных степняков оживлённо тараторили на своём абракадабрском наречии, с аппетитом грызли куски вяленой конины, запивая высококалорийное яство молдавским вином, от которого по всей дубраве расходился специфический аромат, в связи с чем Альгис почувствовал жуткий голод и жажду.

Даже охранения не выставили? Что за бестолочи! Один из татар протирал ветошью мушкет. Этот, что ли, моего аиста подстрелил? Выходит, если так, они успели побывать в Рашкове. Ах вы, щучьи головы с хреном! От ужасной догадки передёрнуло всего, даже в глазах потемнело, поскольку знал, что подобные озарения всегда у него не беспочвенны. Бесшумно извиваясь в траве, подкрался к татарам совсем близко. Они его не чувствовали. Чьи басурмане, кто подослал? Чью волю исполняют? Выбрал троих, которые могли бы дать показания. Остальные имели рожи такие дикие, что бесполезно и пытаться. Зловеще хрустнули разрубаемые хрящи, кости. Троим, которых отметил, приложил клинком, как обычно, плашмя. Быстро и ловко стреножил.

На всякий случай обежал в полукилометре вокруг. Никого вроде. Какие-то странные татары. Слабо организованы. Больше похожи на примитивную разбойную шайку. Придётся пятки поджаривать. Через полчаса все трое висели на стволах дубов, добротно привязанные, обложенные пучками хвороста. Альгис посвистел ахалтекинцу, тот вскоре припожаловал с преспокойно сидящими на жерди аистами.

– Ну, что, пора перекусить, чем бог послал, ребята? – он ссадил птиц, накрошил им лепёшек, как раз оставалось две всего лишь. Сам решил попотчеваться татарским трофеем, жеребятиной и удивительным на вкус вином, которое молдаване называют «Изабелла». Коня пустил пастись.

Придя в себя, татары оторопели, когда увидели всего лишь одного казака, и того уже в летах. Удивления добавили спокойно себе расхаживающие аисты. У одного перевязано крыло. Потом этот конь, с которым казак разговаривал, как с человеком. Убырлы![16] Альгис, исподтишка наблюдая, просчитал все их мысли, не такие уж они и затейливые были. Особенно у того, что мушкетом баловался.

– Узнаёшь? – обратился к татарину-мушкетёру с ядовитой ухмылкой. – Что, конины мало вам, аистятинки захотелось? В крыло ты ему, кутак-башка, попал. Вот скажу сейчас, чтоб глаз тебе выклевала жена его. Эй, – крикнул он птице, – поди сюда, дорогая.

Татарин хотел было хохотнуть, но красавица аистиха действительно направилась к ним, расправив угрожающе крылья. Это было уже не смешно. Татарин начал дёргаться, выворачиваться. Путы были крепкие. Птица разбежалась и, подпрыгнув, ухватилась клювом за нос. Такого даже Альгис не ожидал. Татарин стал орать, изрыгать всякие нехорошие ругательства. Язык с турецким схож, немудрено было понять.

Поднялся, подошёл, осторожно отнял птицу, погладил её, обнял, сказал, чтобы пока отошла к своему хозяину. Да как врежет крымчаку в ухо.

– Чтоб не ругался безбожно, нехристь басурманская. Рассказывайте, успели напакостить в Рашкове? Вразумительно спрашиваю? – поскольку в ответ полилось потоком, понятно каким, пришлось добавочных лещей отпустить, с обеих рук по очереди. – Какие уроды! Так ты говорить будешь аль нет? А вы? – он обернулся к двум остальным, те только сопели.

Нарочито не торопясь, достал из мешка кресало, трут. Когда слабый огонь начал облизывать подмётки, татары поняли, что шутки кончились, принялись наперебой рассказывать, что, к чему и зачем.

Они по приказу Давлет-Гирея двумя разбойными группами проникли в Рашков. С помощью ханского агента, вырядившегося торговцем лошадьми, проследили, где остановился гетман Замойский, внаглую, средь бела дня ворвались к нему и убили, перерезав охрану, а также всех, кого нашли в доме, в том числе нескольких женщин и детей. Прорываясь из города, напоролись на казаков. Вторая группа завязла в перестрелке, все до одного погибли, но первой удалось уйти.