И я готовилась к поездке, не веря в её возможность.

Мой гардероб был настолько убог, что стыдно было показываться в Европе в таком виде. Для выезда за рубеж мне потребовались демисезонное пальто, новые туфли, головной убор (то есть шляпка) и для полноты экипировки – перчатки и сумочка. В марте в Европе уже тепло, в зимней одежде там будешь выглядеть, как чукча с Севера.

Я уговорила Петра сшить ему пальто в том же ателье, где шила одежду и я. Одевался он, на мой тоже отсталый в моде взгляд, просто ужасно. В чёрном долгополом драповом пальто, в зимней шапке он походил на чеховского «человека в футляре».

В магазине ничего нельзя было купить. То, что висело, носить было нельзя даже внутри страны. Выбор тканей для пальто был также очень убог. Но помня, что немцы предпочитают носить всё светлое, я приобрела в магазине дешёвую ткань букле в светло-розовых тонах для себя, а Петру мы выбрали не совсем подходящую для мужского пальто плотную тёмно-синюю ткань с ворсом. Лишь бы не чёрное и тёмно-серое, в чём ходила основная масса советских людей. Мужчины носили ещё брюки с широченными штанинами, хотя передовая молодёжь давно уже влезла в обуженные брючки, носила длинноволосые причёски, за что к обладателю таких брюк и причёсок прилипала кличка «стиляга». Их считали морально неустойчивыми и за рубеж не выпускали.

Волновало и то, что Пётр хотел познакомить меня в Москве, где мы будем проездом, с его мамой. К встрече с нею я внутренне готовилась даже более ответственно, чем к поездке за рубеж.

Не так радужно были настроены мои родители. Они были напуганы моей решимостью. Петра они ещё не знали. В газетах читали о провокациях у Берлинской стены. К немцам по памяти о Великой войне относились с враждебным чувством. Но родители знали, что прямо запретить они ничего уже не могут – я вырвалась из-под их постоянной опеки и жила самостоятельной жизнью. Поэтому они пустили в ход дипломатию. В письмах писали: «У тебя слабое здоровье. Почему бы тебе не взять соцстраховскую путёвку в какой-нибудь южный санаторий? Разве мало прекрасных мест в нашей стране? И чего ты не видела у этой проклятой немчуры?» А я ликовала. Еду! Я столько всего увижу! Ура!

А вот и фигушки! Накануне нашего с Петром отъезда в Свердловск получаю вдруг телеграмму: «В виду того, что тургруппа в ГДР сформирована, вам предлагается поехать в Чехословакию».

Я чуть не плачу. Не хочу и боюсь без Петра ехать в Чехословакию! Пётр не растерялся, позвонил в обком профсоюза, настоял, что я еду от нашего завода именно на Лейпцигскую ярмарку, и меня восстановили. «Вот всегда так: под его надёжной защитой я не пропаду!» – думала я…

Трудно писать о впечатлениях, когда прошло так много лет. За это время наш «нерушимый Советский Союз» распался, а Германия – восточная и западная, наоборот воссоединилась в единое государство.

Вернувшись из ГДР, я сразу взялась за обработку путевых записей, сделанных наспех и воспроизводящих в хронологическом порядке лишь основные этапы двухнедельного путешествия. Мой путевой очерк сохранился, и я не хочу ничего прибавлять или убавлять. Я впервые в жизни попадаю за пределы моей страны и пишу обо всём подробно, ахаю, удивляюсь и восхищаюсь. Мне всё интересно до мелочей! «Пустили Дуньку в Европу!» – смеялся Пётр. Но ведь и он впервые выезжал за рубеж. Просто он мог управлять своими эмоциями, а я нет.

4 марта 1963 г.

Сегодня рано утром мы с Петром выехали в Свердловск.

Обком профсоюзов. 9 часов утра. Все туристы в сборе. В течение двух часов нам читают наставления: как нужно вести себя за границей, как есть, одеваться, переходить через улицу, садиться в автобус. Наставления сдобрены большим числом примеров из истории выездов предыдущих групп. Мол, некоторые несознательные теряли своё лицо, а заодно подрывали престиж нашей страны. Мужчины теряли лицо чаще всего из-за склонности к спиртному. Женщины (О! Женщины!), представьте себе, теряли лицо из-за тряпок, а ещё хуже из-за склонности к свободной любви с иностранными мужчинами. Ужас какой!

Я всё это слушала, чувствуя весёлых чертенят за своей спиной. О нет, ни тряпки заграничные, ни тем более иностранные граждане мужского пола мне были совершенно не нужны. Мне просто весело оттого, что многое я увижу впервые в жизни.

Среди отъезжающих я самая молодая. Группа состоит из 35 человек, среди которых только 7 человек – женщины. Много солидных дядечек, некоторые из них воевали в Великую Отечественную. Часть товарищей – это рабочие. Они едут бесплатно: им поездка предоставлена в качестве премии за ударную работу. Один из рабочих, понизив голос, сказал мне, что лучше бы ему выдали деньги, а он бы провёл отпуск дома, да на речке, да с удочкой, да с заветной бутылочкой, и на фиг ему нужна эта заграница. Интеллигенции, как Петру, например, хоть он и заслуженный изобретатель, бесплатная турпоездка не положена, но справедливости ради нужно сказать, что и нам кое-какая льгота перепала – все путёвки выданы за меньшую стоимость, потому что турпоездка имеет целевое назначение – посетить Лейпцигскую техническую ярмарку и ознакомиться с новейшими достижениями в области техники и технологий. На ярмарку будет отведено целых 6 дней – почти половина всего времени турпоездки. И как участникам этой ярмарки после беседы нам выдали удостоверения и значки, чтобы мы не платили за входные билеты, которые стоят, по нашим понятиям, довольно дорого.

Мы думали, что после столь продолжительной беседы нас отпустят. Не тут-то было. Брошен клич: «Коммунистам и комсомольцам остаться!» Пётр беспартийный – следовательно, свободен. Я комсомолка – следовательно, остаюсь.

Побеседовали о политической обстановке в Европе. Выбрали парторга и комсорга на время нашей поездки. Прикрепили к каждому беспартийному партийного шефа. Я посмеялась про себя возможности быть партийным шефом над беспартийным Петром. Но он старше и опытнее меня и должен присматривать за мной. Вот и будем присматривать друг за другом.

Отъезд в Москву назначен на завтра. Группа выезжает поездом. Пётр, с разрешения руководства, решил вылететь в Москву сегодня же, чтобы успеть побыть в Москве и у его мамы до приезда группы. И, конечно, я тоже лечу вместе с ним.

И вот мы уже в самолёте. Это мой первый полёт в жизни. Чувствую себя маленькой девочкой от телячьего восторга. Никакого страха. Одно любопытство. Прошу солидного дядечку пустить меня сесть к иллюминатору. Он-то, как только занял место в кресле, собрался спать. Ему всё равно где сидеть. Меняемся местами. Взлетаем и набираем высоту. Никаких неприятных ощущений. У меня почти нет барабанных перепонок вследствие перенесённой в детстве болезни ушей, и, видимо, поэтому я не чувствую давления в ушах.

Кажется, самолёт висит неподвижно в воздухе, а далеко внизу плывёт похожая на топографическую карту земля. Вверху бесконечная сказочная синева, при виде которой меня распирает ещё больший телячий восторг и появляется безрассудное желание встать на серебристое крыло самолёта и искупаться в этой синеве. Да где там! Тут же представила высоту в 9 километров и минус пятьдесят градусов за бортом, о которых нам сообщила стюардесса. А скорость какая огромная!

Внизу появились облака. В детстве я часто смотрела снизу на пушистые и снежно-белые облака, и они мне казались вкусными и сладкими, как сахарная вата. Однажды я попросила даже соседку, у которой сын был лётчиком, чтобы он привёз мне кусочек облака. Мой старший брат высмеял меня и сказал, что облако и туман – это одно и то же. Но почему же в какой-то сказке Иванушка ел жареные облака? «Так это же в сказке!» – сказал брат.

Через два с половиной часа стали снижаться. Вижу Москву с птичьего полёта. Пётр комментирует: вон там МГУ, Лужники, вон Москва-река. Центр Москвы скрыт под облаками.

Сели на Внуковском аэродроме. Лёгкий, совсем не уральский морозец. Настроение отличное.

Из окна такси разглядываю Черёмушки, о которых так много пишут и говорят. Знакомлюсь с Москвой. Знакомлюсь с Надеждой Степановной. Немного смущена встречей с нею.