– Приходи в субботу в два часа дня. Тамара уедет с Серёжей на весь день к родителям на Вагонку, будем вместе готовиться к семинару.
Он уже был разведён с Тамарой, но жили они пока в разных комнатах в квартире; каждый со своими домашней утварью и продуктами. Собрались разменивать эту квартиру на две и подыскивали варианты. Тамара хотела жить с сыном Серёжей на Вагонке, где она работала, и жили её родители.
В субботу я поехала в город, нашла дом и квартиру на Газетной улице, позвонила в дверь. Пётр впустил меня и сразу провёл в свою комнату. Причём верхнюю мою одежду и обувь взял туда же.
Мне было любопытно посмотреть, как живёт начальник ЛНП. Ничего особенного. Комната-пенал. Продавленный диван. Стол у окна. Радиоприёмник «Фестиваль» на столе – награда завода за выдающееся изобретение. Книги на полке. Шкаф у стены.
Сказал:
– Вот и вся моя мебель. Шкаф и диван мне достались «в наследство» от Дёмкина. Он вначале приехал работать в Тагил вместе с женой Женькой и сыном. Работал в ЦЗЛ, и я с ним в одной группе. Дали Дёмкиным однокомнатную квартиру тут недалеко. Сейчас в ней Мишка Зайденберг живёт. У них в Ленинграде квартира, Женьке не хотелось её терять, да и климат Тагила ей не нравился. Ну и укатила от Дёмкина в Ленинград. Встречаются во время отпусков и командировок Дёмкина. Ну а я, когда с Тамарой разъедемся, отдам ей всю остальную обстановку. С нею ведь Серёга мой остаётся. А в моей холостяцкой жизни мне мало что надо. Да я, скорее всего, буду переводиться и устраиваться на работу в НИИПМ в Москве. У меня там мама одна теперь живёт. Отец полгода назад умер.
– А зачем ты от них уехал в Тагил после окончания Менделеевки?– спросила я.
– Когда я учился в Менделеевке, папа с мамой жили в Магадане и работали там по контракту. Я после Менделеевки распределился работать в Нижнем Тагиле. А родители из Магадана вернулись в Сочи, потом обменяли квартиру на московскую.
Как я поняла, обзаводиться новой семьёй Пётр пока не собирался.
Сели заниматься. За дверями кто-то ходил.
– Тамара вернулась. Но ты не бойся, она сюда не заходит. Я сейчас схожу на кухню, согрею чай, принесу сюда бутерброды. Ты ведь, наверное, проголодалась, да и я есть захотел.
Он ушёл, а я дико волновалась, не хотела видеться с его бывшей женой. И принесённые чай и бутерброды не лезли мне в рот.
Прошло ещё немного времени: стук в дверь. Дверь открылась. В дверях стоит Мишка Зайденберг. Смеётся:
– Это я, ребята. Принёс ключи от Дёмкина, а Тамара не пускает к тебе. Говорит: «У него женщина»! Ну-ка, ну-ка! Даже интересно посмотреть на эту женщину! А тут Люська, оказывается, сидит.
Не помню, как я уходила из этой квартиры, но дала себе слово больше сюда не приходить.
Время стремительно летело. Из Свердловска ничего не сообщают: едем или не едем.
– Едем! – успокаивал меня Пётр. Деньги-то с нас взяли уже.
В общем, получалось, что с Петром мне никакие препятствия не страшны. И он постоянно в своих делах находит время встречаться со мной и решать мои проблемы. А мне не нравился его несколько запущенный вид в одежде: воротники и манжеты рубашек грязные, перхоть на плечах чёрного пиджака. Фу! И однажды я ему предложила:
– Давай я у себя в общаге выстираю твои рубашки!
Такое предложение не казалось мне несколько предосудительным, ведь я росла в семье, где у меня три брата и отец, стирка мужских рубашек была обычным женским делом.
Пётр принёс на завод пакет с грязными рубашками, я их выстирала и повесила на плечиках сушиться на кухне в общежитии.
В это время в Тагил приехал в очередную командировку Борис Краснов. Алёна вернулась после Нового года из Москвы почти что женой. Когда мы с Ниной Траяновой уходили утром на работу, Алёна шла работать в ЛНП во вторую смену. Борис оставался в нашей комнате и спал на кровати Алёны. Ну и когда Борис умывался и брился, он увидел сохнущие на нашей кухне мужские рубашки. И он, конечно, знал от Алёны, чьи это рубашки. С сарказмом хмыкнул:
– А кто-то Иванову уже рубашки стирает!
Я радовалась за подругу: её будущая жизнь определилась. Борис внешне грубоватый, но в душе был нежным и мягким. Писал ей из Москвы письма, называя её ласковыми словами «Детуль!» или: «Детка!» Один раз Алёна, брезгливо морщась, показала мне его письмо, вернее его приписку в конце: «Не пойму: куда ты меня целуешь?»
– Ну и куда?– спросила я её.
– Да ну его! Я написала: «Целую тебя Х + ˷» (то есть математически изобразила: икс плюс бесконечность). А он всё перевернул на свой лад. Не буду больше писать ему!
Хохоту у нас было!
Бывая в Тагиле в командировках зимой, он умудрялся играть в хоккей с местными ребятами. Приходил после игры к нам в общагу слегка поддатый и говорил:
– Ух и мороз! Отморозил себе коленки и задницу. Показать?
Иногда мы с Алёной навещали Бориса «У тёти Софы». Помню, пришли как-то вечером в его комнату. На форточке сохли постиранные им носки. Когда мы открыли дверь, от сквозняка один носок улетел через форточку вниз. Борис тут же выкинул и второй носок. Нас это удивило: в то дефицитное время носками не разбрасывались. Стыдим Бориса:
– Ну лень тебе сходить за носком, что ли?
– Да ну! Холодрыга собачья, где его в сугробе да в темноте найдёшь?
Мы не поленились с Алёной, спустились под форточку, нашли оба носка и принесли Борису.
Обе мы с Алёной были «с мужчинами», о чём писали своим подружкам, и они радовались за нас. И у нас с Алёной было общее чувство защищённости с более опытными, так сказать, «пожившими» уже, мужчинами, и старше нас, чем это было в нашем студенческом прошлом с такими же неустроенными, как мы с Алёной, в житейском плане ребятами.
Мне с Петром было комфортно и спокойно, никогда не видела его пьяным и просто навеселе, был он серьёзен, говорил больше о своей работе. Совсем как в песне: «Первым делом, первым делом самолёты, ну а девушки, а девушки потом!»
Едем в Москву, потом в Германию
Шла хрущёвская «оттепель», и советские граждане получили возможность выезжать за рубеж. Надо было пройти через партийное сито и разного рода анкетные формальности типа: не был, не участвовал, не привлекался, и чтобы пятый пункт в паспорте желательно был не еврейский, и чтобы социальное происхождение было такое, какое надо. Словом, необходимо было соответствовать нормам, определяемым свыше для советских граждан, которые собираются глянуть на западный образ жизни. Но даже при полном соответствии этим нормам власти давали возможность отправляться простым советским гражданам преимущественно в страны соцлагеря, то есть в те страны, в которых был установлен просоветский режим, находящийся под контролем «старшего брата». У нас ведь была с этими странами «братская дружба», и мы должны были по-братски любить народы этих стран.
Воспитанные советским строем в строгой изоляции от запада, мы были довольно дикими и наивными. За рубежом нас многое удивляло и, главное то, что там люди материально живут лучше, ибо там нет того постоянного товарного и продовольственного дефицита. Двигаясь к сияющим вершинам коммунизма, наша советская власть как бы забыла о людях, мы получали небольшую зарплату, которая хоть и не давала умереть с голоду, но любая дорогостоящая покупка (холодильник, стиральная машина, телевизор, не говоря уж о недосягаемом автомобиле) вызывала напряги в семейном бюджете. Человек, имеющий автомобиль в личном пользовании, относился к высшей элите общества. Это не противоречие. Если ты смог приобрести автомобиль, значит, ты находишься ближе к партийной и чиновной верхушке, пользуешься определёнными льготами и тебе дозволяется то, что не могут себе позволить простые граждане. И, конечно, простые граждане видели такую несправедливость устройства нашего общества, но молчали. «Народ и партия едины, но различны магазины!» – ходило в народе присловье.
И всё же мы были патриотами своей страны, преданными своей партии и правительству, а иначе нас бы и не выпустили за рубеж. Слова «Политически грамотен и морально устойчив» в характеристике, подписанной треугольником предприятия, где ты работал (парторг, председатель профсоюза, твой начальник), были не пустыми словами. За ними стояло многое.