Слуга был одет в серый жакет с серебристыми пуговицами, высоким воротом и пышными плечами, того же цвета шоссы, и подпоясан кожаным ремнём с потемневшей серебряной бляхой, изображавшей львиный зев. На груди его красовалась блохоловка в форме куриного яйца. Такую же, с причудливым орнаментом, Сильвио подал и господину, только очищенную, как виделось, намедни от налёта. Присмотревшись, виконт различил изображённое на двух её долях диковинное действо: нижняя половина представляла собой котёл, обласканный пламенем; в верхней части двое мужей – один умудрённый наукой, с острой германской бородкой, а другой по-дикарски простоватый, со взъерошенными волосами – опускали в кипящий котёл ингредиенты. Первый – ветвь омелы с ягодами, а второй – извивающуюся змею с зубастой пастью, прыщущей ядом. К блохоловке крепилась цепочка из сусального золота.
– Не знал, что у нас есть такое, – разбавил тишину синьор, с изучающим интересом разглядывая блохоловку. Ему доводилось видеть подобные украшения у знатных дам Рима и Милана, но те блохоловки выглядели богато – в форме головы какого-нибудь животного, украшенные перламутровым жемчугом и белым золотом, облагороженные дорогими мехами; эта же выполняла функции исключительно практические, была в меру простой и даже аскетичной.
– Да, синьор. Есть, – огласил и без того уже известный факт Сильвио. В виду своей немногословности он был хорошим слушателем, но не собеседником.
Родольф надел тёплый тиснёный жилет с меховым подбоем, сшитый на заказ одним римским мастером в аккурат перед отбытием Родольфа на север. Сильвио помог господину зашнуровать на груди плащ.
– Мне пойти с вами, синьор? – спросил слуга высоким размеренным тоном.
– Не стоит утруждать себя подъёмом, дорогой Сильвио, – отказал Родольф. Слуга мог бы настоять на своём, и синьор, пожалуй, сдался бы, страшась напирающего отовсюду одиночества, но старику всегда хватало и одного слова; лишних вопросов он приучился не задавать.
Было около семи вечера, когда Родольф миновал показавшуюся ему бесконечной винтовую лестницу и очутился на смотровой площадке юго-восточной башни. Подъёмные ступени давно обветшали и были наполовину разрушены, как, впрочем, и добрая часть всего замка, каким он перешёл во владение виконта. За годы своего правления синьор восстановил жилые покои и залы с множеством очагов, что смыла, правда, имело немного, – замок видел гостей во дни всё более редкие, и подавляющее число его помещений извечно пустовало. Что же касается подъёмов к башням, как и неисчислимых тоннелей, и потайных крипт, и погребов в подземных катакомбах, кои слуги находят и по сей день, – до них не дошли ни руки, ни финансы семьи Кампо.
Полусгнившие камнемётные баллисты на башнях, похожие на гигантских стрекоз, расправивших крылья, несли свой бессменный караул. Кто и зачем установил их сюда, для всех осталась вечной загадкой. Родольф подошёл к одной из машин и меланхолично смахнул снег с проржавевшей дуги. Синьор не случайно выбрал именно эту башню – отсюда лучше всего был виден город.
Замок, охранявший Финвилль, носил имя Garde Frontière, но Родольф знал, что это не изначальное его название. Так нарёк его король Филипп, первый своего имени, когда обнаружил на границе своих владений брошенную крепость, возведённую, вероятно, пришедшими с севера варварами в годы падения Рима, потому и не ведал никто настоящего имени замка. Тогда применения ему не нашлось, – он возвышался в местах диких и нехоженых, оторванный от мира, ненужный и потерянный, и Страж Границ пустовал ещё несколько столетий. Иные правители, вспоминая (или же вовсе открывая заново), что в королевстве их находится замок, мрачный и неприглядный, но, тем не менее, крепкий, способный выдержать длительную осаду, отправляли сюда гарнизон, дабы засвидетельствовать свою власть над прилежащими землями, но, по ряду причин, войско, прибывшее к чёрным запустевшим стенам, никогда не задерживалось у них надолго. Людовик Святой начал было возводить собор, поднимать из руин старый монастырь и каменный город, где с незапамятных времён сохранились древние каркасы домов, построенных, как говорили сведущие, одновременно с самой крепостью, но со смертью короля мастер-строитель, чьё имя утеряно, остановил строительные работы и прекратил реставрацию жилых кварталов вокруг площади. С тех пор никто не заявлял на замок прав – ни Франция, ни вечно голодная и алчущая Священная Римская Империя, ни другие соседи.
Только полстолетия назад сюда вернулась жизнь. Король Франциск сумел найти применение землям, отвергавшим во все времена людей, и обратил обузу во благо, жестом доброй воли даровав замок Папе Льву, а тот, в свою очередь, передал Garde Frontière в распоряжение Миланского Епископата, который уж постарался, чтобы город начал приносить прибыль. Вообще, Родольф мало интересовался историей и почти ничего не знал о прошлом управленце замка. Насколько синьору было известно, однажды тот бесследно исчез вместе со всей семьей. Одни говаривали, что старый лорд Финвилля бежал на восток, и не в Лотарингию, где у него вроде бы имелись родственники, а дальше, в дикие земли славян, точно преследуемый неведомым недругом. Иные, шепчась, утверждали, что видели воочию, как туман цвета вороного крыла опустился на замок и в одну ночь избавил покои не только от обитателей – благородного семейства, челяди и животных, – но и от каких бы то ни было следов их существования. Много чего ещё плели люди, но слушать россказни крестьян, а, тем более, верить им, виконт считал, по меньшей мере, вздором. Но, всё же, по первой эти истории доставили Родольфу хлопот, – прошло около двух месяцев, прежде чем синьор сумел набрать себе слуг из числа горожан.
Так, милостью Его Святейшества, чьё волеизъявление осуществлял Родольф Кампо, он получил власть, о которой не мог прежде и помышлять. Будучи в прошлом сам, в некотором роде, слугой, Родольф в полной мере представлял, как сложно управляться с делами, выходящими за рамки собственных знаний, без людей, имеющих опыт в той или иной сфере. Да и случай у него был особый. Синьору достался не просто замок, но монстр, древний, сонливый и беспокойный, готовый пробудиться в любой момент и явить миру свои зловещие тайны. Укрощение его Родольф считал своим призванием. Виконт слабо представлял, как бы он справлялся со своими обязательствами, не будь у него таких людей, как Андре, который взял на себя командование отрядом гвардейцев, Сильвио, выполнявший, кроме всего, задачи кастеляна, и местный купец-марран, время от времени помогавший синьору разобраться в вопросах финансового характера.
Падал снег; крупные хлопья опускались на вершину замка, маскируя его невзрачный образ, сглаживали неровности ветхих башен, путались в волосах Родольфа Кампо. Устроившись в проёме между двух каменных зубцов, виконт стоял на краю башни с непокрытой головой. Удивительное чувство, некая… убеждённость в том, что всякая судьба давно предрешена, внушала синьору, что холодный ветер не способен его простудить. Только не сегодня. В последний момент на закате расступились тучи, разорванные надвое чьей-то могучей рукой, и взору явился осколок красного воспалённого диска, на минуту залившего город кровью.
Странно, но за семь лет синьор так и не озаботился постройкой усадьбы где-нибудь на берегу реки, откуда в тёплое время года открывался бы приятный для созерцания вид. Тогда ему не пришлось бы прозябать в довлевших над ним пустынных стенах с неясными росписями. Родольф с готовностью бы предоставил замок в распоряжение блуждающих призраков прошлого, роящихся во мраке бесконечных катакомб. Иногда образ светлой усадьбы являлся виконту во снах: окна просторного дома были обращены одной стороной на восток, другой – на запад; с юга возвышался тенистый сад и скромный виноградник, а на северной стороне стояла высокая беседка с белым куполом, оплетённая лозой, где летом можно сладко предаваться чтению и сну. Синьор боле не испытывал надобности ни в доме, ни в винограднике.
Он взглянул на север, где под голой кроной узловатого дуба, древнего, как сам замок, виднелось серое пятно надгробной плиты, занесённой наполовину снегом. Сердце синьора сжалось от боли. Там, под мраморным камнем, спала Фелисия, его милая жена, любовь его жизни, волшебная лилия его души, его звезда, пропавшая с небосклона, его музыка и песня, ныне умолкшая навсегда. К горлу подобрался удушливый сухой комок. О, как она была молода! Как радовалось праздникам, как встречала его каждый раз, когда возвращался он с охоты или справившись с делами, как ласкала его ночами, как после долгих часов любви, расчесывая волны золотистых локонов, нежно пела у очага… Но ветра отобрали её у Родольфа, и теперь кровавый вечер, опустившийся на город, грозился унести ещё одну жизнь. Родольф вдруг ощутил непреодолимое желание спуститься вниз, пройти лабиринтом тоннелей туда, где находится его последнее сокровище, но страх словно опутал его ноги колючим терновником. Ему было горько, нестерпимо горько от того, что не смог он уберечь самую родную ему душу, но сильнее всего на свете он боялся взглянуть в глаза той, что была ещё жива. Взглянуть и знать, что этот раз точно будет последним… Она уже спит, – убеждал себя синьор. – Не стоит её беспокоить.
