Что я все о бандитах и жуликах-то? Пора рассказать и о порядочных людях. Врачах, например.

С Максом я познакомился в Крыму, куда сдёрнул сразу после дембеля. Ну почти сразу.

Сначала продал наворованное в Армаде вероятному противнику (писал уже об этом), а потом уже поехал отдыхать от трудов праведных.

Вообще первую неделю не помню. Оно и понятно: дембель с деньгами в крымском пансионате, набитом под завязку скучающим бабьем, это просто гимн плодородию. Памятник приапизму. Совавшийся с цепи кобель рядом со мной был бы примером целомудрия. Днём я зычно созывал самок криком молодого аморала, вечерами на дискотеках куролесил на выгнутых пальцах, выплясывая с ножом в зубах замысловатый танец полового влечения, а ночами не спал вообще. То есть совсем.

Отсыпался поутру на пляже, по три часа в день. Я купался в лучах славы некрупного злодея с замашками нравственного дегенерата.

Администрация поначалу боролась с развратом, потом испуганно притихла перед масштабом чреслобесия, затем начала мной гордиться.

Сам слышал, как директор "Украины", пожилой мужичок, рассказывал обо мне смущенным курортникам:

– Не, ну этож я чего за 20 лет не повидал, но такого!… Я ночью иду, гляжу, он по балконам лезет с пятого этажа на третий. А сам на втором живет! То есть у него ночью пересменка! Из одной койки вылез – в другую полез! Это ж не человек, это бордель-терьер какой-то!

– Это когда это он меня засёк, размышлял я, – в 12? Или в 3? А может под утро?

Через неделю я начал хоть более-менее различать партнёрш. А то до того как-то смазано всё. Крыл площадями. Квадратно-гнездовым методом. Запомнилась только знатная доярка полной пастью золотых зубов. Её челюсти в ночи так зажиточно мерцали… Я её звал "пещерой Алладина".

На исходе первых десяти дней я более-менее успокоился и перешёл на щадящий режим, – курортить не более двух отдыхающих в день. А не то копыта отбросишь с такого отдыха. Приехал-то – двадцать раз выход на две делал, а после такого угара и пары раз подтянуться не смог.

Тут-то мы с Максом и познакомились. Максу тогда было уже под тридцатник, но мы сдружились. Опять же на блядском поприще. Так-то Макс смущался знакомиться, для меня же этого слова "смущение" просто не существовало. В нашей спарке ему доставались подруги мною сбитых баб, то есть он выполнял при мне, акуле разврата функцию рыбы-прилипалы. Впрочем, довольно часто на его долю выпадали довольно сочные ломти.

Но я не об этом.

Как-то Макс сдуру признался, что по профессии он врач. Ну как признался, ночью пьяный орал на пляже, перекрикивая шум прибоя "Балладой о гонорее".

"Сядьте дети в круг скорее,

Речь пойдет о гонорее.

Отчего бывает вдруг

Этот горестный недуг?"

Это было очень опрометчиво. К эскулапу тут же потянулись толпы страждущих всякой хуйнёй. Особенно донимали климактерические курортницы. Макс бегал от них неделю, потом сказался патологоанатомом по моему совету.

И всех страждущих диагноза встречал сентенциями "Как помрёте – приходите" и "Вскрытие покажет".

Под конец смены мы как-то разговорились.

– Слушай, дитя люберецких помоек, я никак в толк не возьму, это из тебя армия такую скотину сделала? Вроде из приличной семьи…

– Отчим академик…

– Аналогично. Но я вот до тебя думал, что я циник, а тут… Зачем ты директору в пиджак гондоны и женские трусы подсунул? Его же жена из дому выгнала!

– А нехуй бодаться так истово с зовом природы. Пущай хлебнёт нашей кобелиной участи. А то задолбал уже нотации читать. А теперь я ему всякий раз эдак по-свойски подмигиваю и пальчиком грожу, мол, – ишь, Семёныч, каков ты блудодей, оказывается! А туда же, нравоучать лез, козёл похотливый! Святошу строил! Он теперь от меня шарахается. А то все писать грозился.

– Куда?

– То ли в институт, то ли в комсомол, не знаю. У него ж инстинкт: увидел безобразие – напиши. Сигнал, так сказать, подай. А здоровый коллектив вставит моральному разложенцу пистон. А теперь писать некуда – перестройка же, вот стукачи в растерянности.

– Вот ты скотина!

– Угу. Это врожденное. Семья тут ни при чем. Вот у тебя…

– У меня вся родня уроды.

– ?!

– Конченые.

– Поясни. Ты ж говорил, – академики, профессура…

– Одно другому не мешает.

– Рассказывай.

– Изволь…

– …Что бы ты понимал, у меня в роду все врачи. Папа академик, мама профессор, деды, бабки, дядья, племянники, пращуры и далекие предки, все без исключения. Мне кажется, мы от Асклепия род ведем. Поэтому я думал, что мне одна дорога.

Не, ну, а куда? Я с пелёнок только разговоры о диагнозах и слышу. Я пизду-то первый раз в "Гинекологии" Штеккеля увидел. И тут… заканчиваю 10 класс. Прихожу домой, а там вся родня собралась. На консилиум. Начали издалека. Мол, как учёба?

– Золотая медаль будет.

– Угу. А олимпиады?

– Три по химии, первое место по Москве.

– А поступать куда собрался?

– Как куда? В Первый мед, разумеется.

Ну тут вся эта шобла так головами многомудрыми неодобрительно закачала. Я напрягся. И не зря. Мы, говорят, Максим, против. Я опешил. Чего это, мол, спрашиваю? А вот мы всё подумали и решили, что из тебя хорошего врача не выйдет. Я затупил, – почему? Ну ты этого не поймешь, ты молодой, себя со стороны не видишь, а вот мы врачей нагляделись, в общем, не твоё это. И способствовать твоему поступлению семья не будет. Я хмыкнул, мол, больно надо. Сам поступлю. Дверью хлопнул и ушёл.

Ну и поступил.

Прихожу домой, – на меня как на врага народа смотрят. Ну, раз так, раз мнение семьи для тебя ничего не значит, то езжай живи один. От бабки комната осталась в коммуналке, туда меня и сгрузили. И зарабатывай на жизнь сам.

Мне, профессорскому сынку, поначалу туговато пришлось. От сытого-то корыта… Подрабатывал на Скорой. Спал урывками. Одно хорошо, преподы не лютовали. Они ж врачи. Передо мной девочка-зубрила отвечает, всё-всё выучила, а ей четверку. А со мной поговорят, я всего и не помню, но синие подглазья за себя говорят. У меня ж практика. Случись с пациентом анафилактический шок, от той девочки учёной с её латынью толку ноль будет. А я справлюсь. Потому мне пятерки ставили. Ещё удивлялись, чего это я надрываюсь-то. Фамилия-то известная. Мол, ишь какой подвижник! А я не подвижник, я жрать хотел. А на стипендию не пожируешь.

Много раз хотел бросить, но злость спасала. На родню. Отучился на красный диплом. Хоть бы хны. Не быть тебе врачом, и всё тут. Интернатура, с красным распределение по желанию, я и попросился участковым к дому поближе. Центр обслуживал. Тут вызов.

Прихожу, огромная квартира, тьма народу, говорят шёпотом. Мол, отходит уже. Толпа врачей, на меня шикнули, я назад, но тут жена трупова меня остановила. Мол, раз диагноз поставить не можете, может хоть участковый что скажет. – Да чего там ставить-то? – я удивился, – мне для этого и разуваться не надо. Диабет это!

– Как это ты так определил?

– Запах кислых яблок от больного…

– Круто. Ну и?

– Ну там все забегали-загомонили, не до меня стало.

Потом проходит недели две, меня к Министру Здравоохранения вызывают. Простую клистирную трубку – к министру! Ну я напрягся, думаю, где ж я так накосячил-то. Бабки ж ЦКшные вечно жалобы строчат, мол, не нежен ты с ними в соответствии с их заслугами. Одна дочь Буденного из меня ведро крови выцедила. Здоровая как кобыла и вечно "болеет". Мы её так и звали – "дочь Буденного от его любимой кобылы".

– Не растекайся мыслию…