— Как твоя рука? — да, у него определенно входило в привычку обозначать свои внезапные появления вопросами в ее затылок.

Гермиона молча отвела ладонь назад, чтобы он мог увидеть ее.

— Есть предположения, что это?

— Нет. Только мне бы не хотелось еще раз испытать эти «потрясающие» ощущения, — поежилась она. — Или увидеть их еще раз на себе. Или на ком-то.

Малфой едва заметно вздрогнул, а Гермиона вспомнила свой неприятный сон — незнакомка, словно вылезшая из котла с кипятком… не самое приятное зрелище. Интересно, может ли все это быть связано?

— Но все равно, спасибо тебе. И да, — Гермиона вскинула подбородок, — я не запомнила ни одного твоего гребаного слова.

Она так и сидела, не оборачиваясь к нему, и буквально каждым позвонком чувствовала колкий взгляд, шарящий по ее спине. Затем услышала, как скрипнул матрас — Малфой тяжело опустился позади.

— Это моя херова удача — показывать свои слабые стороны тем, кому в других обстоятельствах руки бы и не протянул. Потому что они — другие. Не такие, как я. Это действительно херова удача, Грейнджер, — горько произнес он. — А знаешь почему?

Гермиона не шелохнулась — она уже не боялась его болезненных откровений, но так, при свете яркого утреннего солнца, когда она в пижаме, а он на всю комнату пахнет ЕЕ мылом, — это было противоестественно.

— Почему?

— Потому что первый человек, которому я доверился, давным-давно, еще в школе — черт, о чем я говорю, ну какой человек — призрак! — проявил ко мне больше участия, чем до этого кто бы то ни было.

— Призрак? — переспросила Гермиона.

— Плакса Миртл, на шестом курсе. Нелегкие были времена, знаешь ли.

— Нелегкие, Малфой. И поверь, я действительно знаю, — тихо отозвалась Гермиона.

— Мне казалось, что на меня возложена миссия, которую провалить я права не имею. Потому что это грозило смертью мне и моей семье — и, что самое интересное, мы и так все сдохли: кто-то физически, кто-то душевно.

Гермиона медленно повернулась к нему лицом. Малфой, не мигая, смотрел в стену, механически прокручивая фамильный перстень на тонком пальце. Волосы у него были мокрые, рубашка прилипла к телу — он даже не потрудился применить высушивающее заклинание.

— Душа живет ровно столько, сколько того хочет сам человек, — твердо сказала Гермиона, подавляя желание снова, как ночью, взять его за руку. — Ровно столько, пока человек может любить. Ты… ты любил кого-нибудь?

— Не знаю. Мать, наверное. Да. И отца. В детстве. Когда он был для меня чертовым недостижимым идеалом.

— Признайся честно, Нарциссу ты по-прежнему…

— Наверное. Только толку-то от этого? Она похоронила себя вместе с НИМ.

— Ты не дал ей возможности возродиться рядом С ТОБОЙ. Но у вас обоих есть еще шанс, старина Драко.

Гермиона поднялась и направилась в сторону кухни, ничуть не стесняясь того, что практически раздета, — какая уже разница, не он ли ночью переодевал ее, укладывая спать, словно беспомощного ребенка? Куда больше, чем нагота тела, ее смущала нагота пресловутой души — с каждым днем Малфой терял ореол надменности и порочности, из ледяного кокона показывалось одинокое, остро страдающее и намного более человечное существо, нежели его заносчивый предшественник. Она понимала, что эти метаморфозы приводят к удивительным последствиям, — сама того не желая, Гермиона не только находила в нем родственные черты, но и неосознанно стремилась дополнить их, погрузиться в эту затягивающую бездну противоречивых чувств и эмоций.

— Грейнджер! — резко позвал он, хватая ее за руку. От неожиданности она дернулась и становилась как вкопанная, а он молниеносно вскочил на ноги и обхватил ее за шею. Жест был угрожающим, но силы в нем не чувствовалось, скорее осторожность и едва уловимый трепет. Малфой напряженно всматривался в ее лицо, не теряя спасительной надежды увидеть хотя бы тень сопротивления или отторжения — но вместо этого Гермиона положила свои ладони поверх его, не теряя решимости и лихорадочного блеска в глазах. Ее кожа была теплая и все еще пряно и головокружительно пахла лечебной смолой — такое чувство, словно этот аромат теперь навечно принадлежал только ей, вытесняя из мозга все остальные запахи.

Малфой рывком притянул Гермиону к себе и буквально впился в ее губы — требовательно, настойчиво, вгрызаясь в них до солоноватого привкуса на языке, податливо отвечающем на поцелуй. Судорожно сжимая ее шею, словно желая оставить синяки, он первый шагнул в эту яростную пропасть, имени которой сам не знал. Страсть, желание — называй, как нравится, а хотеть он ее начал еще лежа в пыли под кроватью Эверли Беннет — такую возмущенную, бесноватую, неожиданную, такую, какой и представить себе не мог. Он не удивлялся своим желаниям, в конце концов, если отбросить некоторые… м-м-м… предрассудки, они всего лишь мужчина и женщина, и это нормально — хотеть полуголое, призывно изгибающееся, доверчивое тело. Ненормально хотеть всезнайку Грейнджер, с ее этими гриффиндорскими принципами, растрепанными волосами и тягой совать нос не в свои дела. Хотя какое это уже имело значение — Гермиона и так уже знала о нем слишком много, бесцеремонно вторгаясь в его самые сокровенные переживания. Так что теперь, за неимением цели постигать ее внутренние терзания, можно один раз уступить самому себе и овладеть ею физически. Тем более что Грейнджер уже путалась в пуговицах его влажной рубашки, а он слепо блуждал ладонями по ее плечам, груди и животу, беззастенчиво вонзал ногти в упругие гладкие ягодицы и наслаждался сдавленным дыханием девушки, ранее недоступной даже в самых бредовых фантазиях.

Он впивался в нее, словно голодный до исступления вампир, оставляя иссиня-красные следы, и в то же время знал, что на его спине уже багровеют полосы царапин, начерченных ею. Это было самое необычное ощущение — чувствовать, как оба готовы ворваться друг в друга, но медлят — и в этой медлительности и заключается ценность происходящего.

— Блять! — глухо прорычал Малфой, понимая, что ее пальцы молниеносно справились с пряжкой ремня и скользнули туда, где скопилось неконтролируемое напряжение всей его мужской сущности. — Грейнджер!

Она захохотала неповторимым заливистым смехом, какого он ни разу от нее не слышал. В эту секунду, что бы ни случилось дальше, она смеялась для него, из-за него — будто и не Гермиона вовсе, а незнакомая прежде, соблазнительная каждым своим движением женщина. Этот смех отрезвлял.

Драко отпустил ее и немного отстранился, все еще глядя прямо в карие, почти черные глаза. Интуитивно нашел ее ладони, крепко сжал их, развел руки в стороны.

— Может быть, я и не умею любить, но ты — умеешь. Я не хочу лишать тебя этого, — все еще справляясь с наваждением и почти болезненной пульсацией внизу живота, шепотом произнес Малфой. Они оба тяжело дышали, стремительно заливаясь краской и отступая, но не разъединяясь. Ни один не знал, что и думать — временное ли это затишье или окончательная капитуляция.

Нетерпеливый стук в окно. Гермиона вздрогнула.

— Сова! — она была рада любой возможности нарушить неловкую плотную тишину. Она торопливо поправила почти сорванную с себя футболку и, не глядя на Малфоя, бросилась открывать створку. В комнату ворвался прохладный, наполненный осенней густотой воздух, из-за чего мурашки заставили Драко конвульсивно содрогнуться.

— Это от МакГонагалл, — сообщила Гермиона, едва сорвав сургучную печать и пробежавшись по пергаменту глазами. — Эверли Беннет и Джеффри Диксон пришли в себя.

====== 7 глава ======

Эверли Беннет напоминала маленького, взъерошенного, но удивительно милого воробья. Пепельные, отливающие светлым золотом волосы. Серые, слегка выпуклые, внимательные глаза. Худое лицо с заостренными чертами. Эву нельзя было назвать красавицей, но ничего неприятного в ее внешности не было. Обычная, ничем особо не примечательная. Однако кое-что в ней привлекало внимание — яркие, пухлые губы, складывающиеся в по-детски очаровательную наивную улыбку. В разговоре девушка застенчиво отводила глаза и прижимала сжатые кулачки к груди, и в этих жестах не чувствовалось ни капли жеманности и притворства. Эва действительно была готова поделиться с каждым своим очарованием и непосредственностью, при этом словно излучая непостижимое умиротворение и доброжелательность.