Но за дверью неожиданно оказалась Полина. Красивая, спокойная, как всегда. Только в глазах застыла тревога. Ольга грустно усмехнулась. Вот уж действительно лишила покоя не только себя, но и окружающих…
– Как ты?
Нелепый вопрос. Собственное состояние ее сейчас вообще не волновало. Она даже не нашлась, что ответить, просто пожала плечами, пропуская гостью в квартиру.
– Мирон попросил отвезти тебя в больницу. У него какая-то важная встреча на работе.
– Не нужно было беспокоиться. Я бы сама доехала.
– Конечно, доехала бы. Только на машине это будет быстрее, а у меня все равно день свободный. Так что я рада помочь.
Спорить не было сил. Да и отражение в зеркале, куда Ольга мельком бросила взгляд, отнюдь не свидетельствовало о ее готовности появиться в общественном транспорте. Бледная, с опухшими глазами, растрепанная, в помятой одежде – почти картинка из фильма ужасов.
– Мы сможем заехать ко мне домой? Переодеться.
Полина кивнула, добавляя:
– А потом в ресторан. Я тоже еще не завтракала.
– Есть я не хочу.
Женщина опять согласно качнула головой.
– Не сомневаюсь. Но твой ребенок очень хочет.
Ольга нахмурилась. Ребенок. Она совсем забыла. Не чувствовала себя беременной. Не было ни токсикоза, ни каких-то новых вкусовых пристрастий. Даже аппетит нисколько не увеличился. Скорее наоборот, думать о еде вообще не хотелось, как и терять драгоценное время, которое можно провести в больнице.
Полина, кажется, угадала ее мысли. Спросила осторожно.
– Оль, ты собираешься сохранить этого ребенка?
Разве у нее были варианты? Конечно, она сохранит это последнее и такое драгоценное воспоминание о Лешке. Его маленькую частичку…
– Если ты не будешь есть, то это будет довольно сложно. У него ведь сейчас формируются все органы, ему нужно расти… Поэтому… прости, но нужно поесть, если ребенок тебе нужен живым…
Ольга вдруг выдохнула отчаянным шепотом, обращая вопрос даже не к Полине, а просто в пространство, к неведомому ей разуму, почти не надеясь получить ответ:
– А что нужно сделать, если мне живым нужен… он?… ЧТО????
Слезы опять были так близко, жгли глаза, перехватывая дыхание.
– Но ведь он пока жив… – похоже, слова давались с трудом. Полина словно боялась произнести то, что окажется неправдой, посеять ложную надежду, которой не суждено оправдаться. Но и промолчать не могла. – Зачем ты оплакиваешь его раньше времени?
– Но врач сказал… – не нашлось сил повторить приговор. Она лишь опустила голову, давясь рыданиями.
Полина опять помолчала, прежде чем решилась произнести:
– Оля, я не люблю об этом вспоминать. Но сейчас… Хочу, чтобы ты знала. Мне было семь лет, когда моя семья попала в аварию. Я, родители и мой старший брат. Машину занесло на скользкой дороге. Отец не справился с управлением. Мы перевернулись и … упали с обрыва…
Было видно, что воспоминания до сих пор причиняют боль. Женщина застыла, сло вглядываясь в прошлое, отнявшее у нее близких.
– Я единственная почти не пострадала. Было всего несколько царапин. А все остальные… Папа… погиб на месте. Сразу. Мама… умерла по дороге в больницу. У меня на глазах. Я слышала ее стоны… Видела последние движения. И все понимала, не смотря на свой возраст. Хотя до того дня самой большой моей проблемой была сломанная игрушка. Это было так очевидно. Смерть самого дорогого человека, которую ты никак не можешь предотвратить… А мой брат… – она смахнула набежавшие слезы, – про него сказали, что он тоже не жилец. Я помню, как были вывернуты его ноги. Совершенно неестественно. И сколько было крови. И как он кричал… И слова врачей тоже помню. Моя тетя… она очень подробно пересказывала мне все. Я была ей не нужна. И больной мальчишка, который все-таки выжил, – тоже. Она предпочла бы, чтобы Кир умер, лишь бы не тянуть на себе многие годы груз ухода за инвалидом. Ему пришлось ампутировать ногу… почти до бедра. И он до сих пор стыдится шрамов, которые остались по всему телу. Но все равно выжил, несмотря на то, что шансов не было, потому что был очень нужен … мне. Просто не смог меня покинуть, потому что если бы и он ушел, я не знаю, что случилось бы со мной…
Ольга прислонилась спиной к холодной стене коридора. Они так и не прошли в комнату. Полина продолжала шокировать ее почти при каждой встрече новыми откровениями. Но было ли услышанное приемлемо в собственной жизни?
– Лешка не знает, что нужен мне… Я все время убеждала его в обратном.
– Он знает, чувствует что-то… наверняка. И это ЧТО-ТО до сих пор держит его на земле. Я ощущала эту силу, когда сама находилась в реанимации, после того как… – женщина кивнула на свою руку. – Кирилл целый сутки просидел под дверью, не отпуская меня. Только он, потому что больше никто не знал о том, что случилось. Даже Мирон…
Ольга помотала головой.
– Я не верю, что одного моего желания хватит, чтобы спасти Лешку от смерти. Я видела его… То, во что он превратился…
– И поэтому решила похоронить его заранее?
Возразить было нечего. Она действительно сдалась, смирилась с приговором врачей, признала ужас увиденного в палате и больше не ждала ничего хорошего. Даже забыла о новой жизни, развивающейся в ней. Но то, что Полина произнесла потом, буквально взорвало ее сознание. Как пощечина, которую дают утопающему, чтобы он не мешал спасателям.
– У тебя будет достаточно времени для слез и горя, если… все окажется так, как сказали доктора. Но сейчас нужно что-то другое. То, что заставит его понять, что он еще нужен здесь. Почувствовать ту силу, которая сильнее смерти. Ты можешь не верить, но я на собственном опыте убедилась, что она действует. И совсем не врач, каким бы компетентным он не был, управляет исходом жизни. Или ее продолжением. У тебя есть шанс это проверить…
Глава 27
Он тонул в густых, липких волнах боли, сдавливающих все его тело. И этим волнам не было конца. Они то ударяли острыми иглами по обнаженным нервным окончаниям, то медленно вытягивали последние силы из обездвиженного тела. Даже думать было больно. Воспоминания, мысли, ощущения кипели в одурманенном лекарствами сознании, сливаясь в клубок, грозящий задушить его. И не было никакой возможности вырваться, просто вздохнуть свободно, не испытывая этого мучительного давления.
Откуда-то издалека доносились странные звуки, которые никак не удавалось разобрать, вычленить что-то осознанное из бессмысленного тумана, сгустившегося над ним. Сплошная пелена: в глазах, в ушах, в горле. Жуткий, физически ощущаемый страх от невозможности вырваться из этого плена. Кругом – одна только боль. Безысходность. Тупик.
Он пытался закричать или выдавить из себя хотя бы жалкий стон, но губы не слушались. В горле что-то хрипело, булькало, но наружу не вырывалось ни единого звука, словно некто запечатал его рот, лишая возможности что-то произнести.
Напрягал воспаленный мозг, пытаясь восстановить в памяти хоть какой-то сюжет, осмыслить действительность, найти причину, ввергшую его в это дикое состояние. И не мог. Все время упускал какую-то тонкую нить, связывающую с реальностью.
На осколках сознания вдруг промелькнуло лицо. Знакомое, родное… Голос, так не вписывающийся в терзающие его звуки. Зовущий. Умоляющий. О чем? Он не понимал. Задыхался от напряжения, пытаясь что-то различить, но боль заглушала абсолютно все.
Он должен был услышать. Проломить стену, закрывшую от окружающего мира. Почему же тело отказывается слушаться? Почему мозг больше ему не подвластен? Он мертв? Тогда откуда этот океан боли, из которого никак не выбраться?
– Лешка… Лешенька…
Чей-то полувсхлип-полустон. Что это? Сон? Мираж? Бред? Так называли его очень давно… И только она… Но она… никак не может быть здесь. В его агонии. Она… давно в другом мире. И ему там места нет…
– Не умирай… Не бросай нас…
Нас… НАС?!
Все это просто мерещится… Последняя насмешка судьбы, жестокая игра его поврежденного разума. И этот странный детский плач… Откуда он мог взяться??? Его предсмертные галлюцинации?
