И теперь Алина все понимала. Но ничего сделать не могла – не хватало душевных сил. Правда, последнее время внутри нее что-то происходило этакое, обнадеживающее.

Алина прилепилась к Олегу – единственному человеку, кого она впустила в свой дом, постель, жизнь. Вот только ничего рассказывать ему не могла, не смела. И разве это близость?

И про сегодняшнюю утреннюю находку она не могла ему сказать. А это мучало ее, страшное лицо то и дело всплывало, вопреки ее стараниям забыть. А рассказать было некому.

Новое для нее слово – «абьюзер», полностью подходило к Олегу. После умных роликов в интернете она стала сдержанней и он это почувствовал. Стал мягче, ласковее. И она обрадованно решила, что ее многолетняя преданность, наконец , замечена. Но стоило ей расслабиться и проявить любовь, тут же следовал удар. Как в том анекдоте про боксера, пришедшего с тренировки. На суде он оправдывался, почему избил жену. «Я пришел с тренировки, она дверь открывает. Вижу, корпус открыт, я и ударил».

Алина просто не могла любить иначе – только вот так, самозабвенно. Она улыбнулась, в голову пришла частушка: «И зачем я его полюбила, ярко выраженного дебила». Она уже могла шутить над своими чувствами к Олегу – и это было таким прорывом, такой надеждой на освобождение!

Психотерапевты во всем правы. От абьюзера нужно бежать, роняя тапки. Только сил нет. Пока. И вот это – последнее короткое слово обнадеживало Алину, придавало сил. Неужели, она сбросит этот груз, эти унизительные отношения, не приносящие радости? Ни уму, ни сердцу, ни телу.

Прозвенел звонок. Так, сказки Гофмана в четвертом «А».

Когда бездна долго вглядывается в тебя,

ты, рано или поздно, пошлешь ее подальше.

Потому что НАДОЕЛО!

Алина шла домой, поглядывая на хмурое небо. Легкие облачка превратились в тучи, солнце сквозь них не проглядывало.

День сегодня был обычным. Отстраненный Олег Алексеевич, болтливая Татьяна Игоревна, ничего, кроме себя (и мамы), не видящий Леонид Анатольевич. Любознательные четвероклашки и циничные десятиклассники. Весь день она погружалась в то, чтобы детям было интересно на ее уроках. Разруливала проблемы, защищала обижаемых и отчитывала тех, кто обижает.

Весь рабочий день она и не вспоминала об утренней находке. И только сейчас, идя домой, сама того не желая, погрузилась в картинку прохладного утра, золотого света в окнах ее дома, цыганки, живописно раскинувшейся в густой траве, выставившей ноги в цыпках из пестрых юбок. И так и не смогла прогнать картинку прекрасного цветка и его подводной части.

Чтобы унять дрожь от воспоминаний, она села на скамейку и принялась смотреть вокруг. На троллейбусы, идущих людей, клумбы с увядшими цветами. Минут через пять отпустило и она смогла идти дальше. На все мысли о полиции, она отвечала себе: «Нет! К черту»!

Она попыталась отвлечься мыслями об Олеге. Но это было так больно и противно, что она и их выгнала усилием воли.

И принялась думать о детях. О забавных вопросах, которые сегодня в четвертом «А» задавали по поводу «Щелкунчика». «Он что, робот, этот Щелкунчик»? В классе она только рассмеялась, сказала, что во времена Гоффмана не было роботов. Но сейчас подумала. «Робот не робот, но какая-то механика там присутствовала. Иначе, как он орехи грыз»?

С мыслей о четвертом «А» перешла к тому, что завтра тот же Щелкунчик будет в четвертом «Б», где учится совершенно необыкновенная девочка – Саша Жезлова. Рыжая, с великолепной кожей, чистейшими глазами. Ангел, без сомнения. С интересной особенностью, даром, который ведь только у ангелов и может быть. Мысли о Саше успокоили и Алина смогла встать и двинуться дальше.

Дома она наскоро сделала яичницу, поужинала, глядя в ноут. Стала мыть полы. Этот процесс был обязательным и ежедневным, потому что откуда-то у нее появилась аллергия на пыль. И, если Алина допускала, чтобы появился самый микроскопический слой, дышать становилось тяжело. Ночью могло начаться удушье, и она просыпалась в ужасе, что сейчас умрет. Пару раз пережив ночные приступы аллергической астмы, Алина взяла за правило – ложиться спать с вымытыми полами.

Она не успела протереть пол насухо, как раздался звонок. Алина знала, что это Олег, и ясно представляла, что сейчас произойдет. Потому что это происходило в разных вариантах, но всегда одинаково.

Он вошел, чуть не сбив дверью, стал срывать с нее фартук, платье. Его куртка от спортивного костюма полетела в угол. Он не стал снимать брюки и футболку, свалил ее на мокрый пол.

И только это она и чувствовала во время процесса – мокрый и холодный пол под собственной задницей. И дыхание Олега ей в лицо вкусным домашним ужином.

Она думала, пока он пыхтел на ней, что сейчас отбудет эту мерзкую повинность, отправится в душ, и задержится там подольше.

Он кончил с хрипом, Алина выпростала волосы из под его локтя и пошла в ванную.

То омерзение, с каким она смывала его следы, обильно поливая мочалку гелем, удивляло и радовало ее. Она терла и терла с брезгливой гримасой, пока тело не покраснело. И это было так необычно. И так здорово! А то, что сейчас произошло, отвратительно. И больше она этого не допустит. Никогда! Сейчас была мерзость, которая принесла разрядку этому ублюдку. И это было последний раз, только Олег этого еще не знает. Больше он в ее дом не войдет, и плевать, что у него есть ключ. Она сменит замок!

Она терла себя и поражалась, насколько полна решимости. Как все же легко получить эту решимость, если ты все поняла! Главное – не врать себе больше.

Еще недавно, в прошлом месяце, она просила Олега оставить ей его рубашку, ношеную, чтобы зарываться в нее носом и вдыхать любимый запах. И он, конечно, отказал. Сказал: «Ты что, шантажировать меня задумала»?

Как она рыдала тогда, от этого жуткого обвинения. Она просто хотела, чтобы он, хотя бы запахом, был всегда с ней! Но он все равно отказал, жадно глядя на ее слезы, наслаждаясь ими.

Она вытиралась и вспоминала, как все началось. Вполне безобидно. Время от времени им произносились легкие, чуть осуждающие фразы, когда она пыталась рассказать ему о том, что чувствует: «Прекращай это» или «Не принимай это слишком близко к сердцу».

Такие невинные на первый взгляд слова, а на самом деле – требования чувствовать себя иначе, не так, как на самом деле, а так, как ему нравится.

«Не нужно так собой гордиться», «Будь проще», «Чего это ты развеселилась»?

Какая там гордость, с чего он взял?! Просто что-то получилось хорошо и она решила поделиться. А насчет веселья, разве это плохо?

Потом он взялся за ее ощущения. На любой вопрос, что ему не нравился, следовало: «Тебе показалось», «Ты все выворачиваешь наизнанку»!

У Алины и так не было толком подружек, но Олегу и этого было мало. Он постоянно подчеркивал, что она думает и действует не так, как другие, и от этого ее проблемы.

Потом он стал клеймить ее: «Ты безнадежна», «Ты слишком чувствительна»,«У тебя проблемы», «Это ты во всем виновата»! Замечания становились грубее:

– А тебя вообще не спрашивают!

– Да что от тебя можно ждать!?

– Как ты додумалась до такой дури!

– Ты идиотка?

– Тебе ничего нельзя доверить!

– С тобой невозможно иметь дело!

– Тоже мне проблема, вечно накручиваешь!

– Это все чушь, не выдумывай!

– У тебя опять ПМС?

Потом он стал давить на чувство вины. Он отвечал на любую ее попытку что-то прояснить: «Я пытался тебе помочь, если ты это не поняла, я не при чем». На самый робкий намек пожаловаться, следовало: «Ты преувеличиваешь», «Все не так плохо».

А потом он уже прямо указывал, как она должна себя чувствовать: «Ты должна быть рада», «Ты не должна истерить», «Ты должна быть благодарна».

И все это вызывало в ней бурю чувств, которые некуда было выплеснуть.