Она взбежала по лестнице, трясущимися руками закрыла на все повороты замки, опустилась на пол и попыталась расслабить напряженные плечи. Родной коридор глядел на нее настороженно.

Везде, во всем доме она поклеила зеленые обои. Разных оттенков, но все – зеленые, чтобы можно было, придя с работы, расслабиться. Ведь зеленый успокаивает, так ведь?

Но сейчас цвет, призванный успокоить, напомнил ей о ряске на лбу мертвой головы. И плечи ее смогли расслабиться только, когда Алина, стуча зубами, встала под горячий душ. Шок постепенно спадал, смывался водой, уходил в отверстие ванны.

Наконец напряжение ушло из задеревеневших мускулов. Но лицо, вынырнувшее из тинистых глубин пруда, стояло перед глазами по-прежнему ярко. И было у Алины четкое ощущение, что она знает это лицо. Видела и не единожды. Не такое изуродованное и опухшее, а симпатичное, детское. Но с изъяном…

Всплыла картинка из школьной столовой.

Большая перемена: звякают ложки, буфетчица покрикивает на пацанов, что лезут без очереди. Пахнет ванилью и сгоревшим луком.

Все столики заняты, а эта девочка сидит одна, зачерпывает ложкой суп. С ней никто не хочет садиться рядом, потому что…

У девочки врожденное уродство. Верхняя губа приплюснута, видны зубы. Ест она неопрятно и ее столик обходят стороной. Девчонки фукают и закатывают глаза, мальчишки отворачиваются. Уродство называется «заячья губа».

Алина подсаживается к ней за столик, улыбается, говорит что-то, шутит. Ей тоже противно смотреть на девочку, аппетит пропадает при виде супа, что сочится у нее через верхние зубы и капает на подбородок, а синеватое родимое пятно на щеке, размером с копеечную монету, поднимается и опускается при жевании. Но Алина все равно улыбается и подбадривает. А как иначе?

Как же ее звали? Галя? Да, Галя Грекова. Она пропала две недели назад. Пошла гулять с собакой и не вернулась. Болонка прибежала домой, волоча поводок. И, конечно, девочку не нашли.

Алина села в ванну, направила душ в лицо. Вода успокаивала, хотелось сидеть так, за семью замками, в теплой воде, успокаиваться постепенно, глядя на золотые кораблики, плывущие по кафельной плитке цвета морской волны.

Но нужно идти на работу. И никому не показывать, что с ней творится, постараться забыть то, что она сегодня видела. Прекрасную лилию и ее стебель в голове пропавшей девочки Гали Грековой.

Что из нас получилось бы без книг? Обычные неврастеники. А так – мы начитанные неврастеники.

Когда Алина тщательно растиралась полотенцем, снова возникла мысль о полиции. И все внутри возмутилось – «Нет! Только не полиция»! Кто-то же, кроме Алины, гуляет мимо этого пруда, любуется лилиями. Пусть он и вызывает.

Одеваясь, она застыла с платьем в руках. «Остальные шесть лилий – тоже головы»!?

Озарение перешло в уверенность. Эти прекрасные цветы, каждый удивительный цветок – человеческая голова! Бред какой! Сумасшедший бред! Бред сумасшедшего!

Но полицию она все равно не вызовет. Она не хочет больше переживать то, что было давным-давно, но по-прежнему цепко держало за душу и заставляло сердце сжиматься.

Эти воспоминания следовало стереть, а не получалось. И они всплывали неожиданно. Когда мыла посуду или убирала. Когда смотрела кино и что-то вдруг напоминало о том, что произошло тысячу лет назад. Когда оставалась наедине с мыслями перед сном…

Она изучила уйму статей о своей проблеме, знала, что и как. Но продолжала вариться в болезненных мыслях, притягивая в жизнь ту же боль. И покорно принимая то, что притянула.

Алина оделась, собрала мягкие волосы в строгий узел на затылке a la directrice. Уложила в сумку старые джинсы для Василь Василича, их трудовика и физкультурника, алкаша и сплетника с бурной фантазией. Тот неделю просил всех в учительской притащить старые штаны, что-то он затеял на своей даче, для чего необходимы именно джинсы.

Утренние хлопоты постепенно притушили воспоминания о страшной находке. Алина усилием воли постаралась убрать мысли. Решила не думать, стереть из воображения распухшее лицо с объеденными губами и веками. Иначе нужно просто сесть в угол ее квартиры с зелеными обоями, спрятаться, забаррикадироваться. Никуда не ходить и никого к себе не впускать.

Лучше она подумает, какое у нее сегодня расписание.

Так, у нее нынче в 4 классе интересная тема – «Щелкунчик и Мышиный Король». Это прекрасно!

Сказка унесла в детство, напомнила о красивой маме, о тоненькой книжке на немецком. О том, как однажды ее вечно занятая мама решила почитать ей сказки. Переводила она, наверное, не слишком хорошо. Потом Алина прочла весь текст и по-немецки, и по-русски. Он был гораздо богаче, интересней.

Но вечер запомнился навсегда – неяркий свет бра, мама в красивом халате переводит, читает с запинками удивительную сказку Гофмана.

Деревянный Щелкунчик, Орех Кракатук, Мастер Дроссельмайер…

От сказки веяло странным, даже страшным. Крысиный Король полон ледяного коварства, Щелкунчик – жаркой отваги.

Там еще есть маленькая, милая девочка, она добра к Щелкунчику, жалеет его.

Но Алина почему-то представляла себя в детстве не золотоволосой Мари, а деревянной игрушкой с огромной челюстью. И очень сочувствовала Щелкунчику. Как это грустно и беспросветно – быть уродливым и деревянным!

О том, что можно стать такой красивой, как девочка Мари или мама, она и не помышляла!

Мысли о Щелкунчике были как нельзя кстати. Они великолепно отвлекали от утреннего происшествия.

Алина шла по осенней улице, наслаждаясь теплым ветерком в лицо. На небо, с утра безоблачное, натягивались темные облака. Сентябрь радовал «бабьим летом». А в Болгарии, например, оно называется «цыганским». Алина вспомнила цыганку, вздохнула – как здорово быть такой бесстрашной. Силком остановила мысли, норовившие после цыганки уйти к пруду с лилиями.

Возле школьной котельной кучковались мальчишки, хихикали, толкали друг друга. Ясное дело, курят.

Обычно она не слишком ввязывалась в воспитательные дела. Но сегодня очень хотелось с кем-то поговорить. О чем угодно, лишь бы убрать послевкусие от страшной находки.

У котельной стояли шестиклассники – самый вредный возраст. Подходя, она учуяла запах дрянного табака. Травятся смолами и табачным мусором!

– Доброе утро!

В руках у мальчишек сигарет не было, но дымом от них тянуло явственно,

– Здрасьте, Алина Сергеевна!

– Курим, значит?

– Не-не! Просто стоим, разговариваем.

Мальчишки прятали ухмылки в пробивающиеся усики. Они не были злыми, но раскалываться перед училкой не собирались.

– Вы думаете, когда курите, выглядите взрослыми?

Они молчали, отворачивались.

– Нет, взрослыми вы можете стать, когда примете ответственность за все то дерьмо, которое происходит в вашей жизни. Как бы пафосно это ни звучало.

Она говорила с ними, как со взрослыми. 13 лет – это ушлый подросток, притворяющийся ребенком. И всё они понимают.

– Фу, Алина Сергеевна, дерьмооо.. – протянул самый красивый мальчишка.

– Ах, пардон, – сказала Алина, – Джентльмены в шоке? Джентльмены не какают? Они инопланетяне?

Мальчишки смеялись и смотрели одобрительно.

– Ладно, меняем слово «дерьмо» на «фекалии».

Мальчишки закатились, самый смешливый сложился пополам.

– Я рада, что развеселила вас! Но в моей фразе главным было не это нехорошее слово. А какое?

– Ответственность. – сказал самый умненький с ироничными темными глазами. Он не хохотал, как прочие. Просто улыбался.

– Воооот.

Алина развернулась и пошла к школе. Ее, один за другим, обогнали те же мальчишки, Улыбались, в лицо заглядывали. Дешевым табаком от них разило на пару метров.

Она им тоже улыбалась одобрительно. На пару часов их юные легкие спасены. Она сделала, что могла.

В учительской пахло кольдкремом. Мама так называла немецкую жирную субстанцию в стеклянной банке с синей наклейкой, стоящую на туалетном столике.