Я никого никогда не приглашал к себе домой. Причиной моего нежелания был стыд. Я не хотел, чтобы ребята знали, как я живу. Я не хотел ничего им объяснять. Я боялся рассказать кому-нибудь из взрослых, но в то же время мечтал, чтобы кто-нибудь наконец узнал. Чтобы матери оказали специализированную помощь, а отец забрал меня к себе уже не на праздники и каникулы, а навсегда.

Однако, полоса желтого света, проникающего из коридора в спальню, осветила раскиданные пустые флаконы из-под различных обезболивающих препаратов. Викодин. Оксиконтин. Фентанил… Подбежав к ней и одновременно набирая номер скорой, я не ощутил, что наступил прямо на темное мокрое пятно возле тумбочки и как пнул толстодонный стакан далеко под кровать. Сквозь пелену слез я видел только пену, стекающую тонкой струйкой изо рта и закатившиеся голубые глаза. На задворках сознания возникла мысль, окутывающая меня чувством из смеси ледяного страха, паники, нечто схожего с чувством облегчения, которое наступает после окончания долгих лет страданий и глубочайшего стыда: «Вот ты и сдалась».

Ожидая вестей из реанимации, я сидел в коридоре с ужасным похмельем, мокрыми от коньяка носками, и смотрел не моргая в одну точку на стене. Через несколько часов вышел доктор и сообщил, что ее состояние стабильное и через пару-тройку дней ее выпишут. Уходя, со словами «Обязательно позвоните», он протянул мне визитку с названием релаксационного стационарного комплекса. Я снял все сбережения, включая те, что заработал во время практики в одной компании и, когда мать выписали, оплатил ей трехмесячный курс терапии.

Все будет хорошо. Я усиленно верю в это и не подпускаю к себе навязчивые мысли о разнообразных проблемах, которые с каждой секундой теряют свойство решаемости.

Рано или поздно все обязательно станет хорошо.

Тем же вечером, проглотив свою гордость, я позвонил отцу. В последнее время наши отношения были весьма натянутыми, и я искренне не понимал, почему, потеряв одного сына, он делал вид, что второго у него никогда и не было. К моему удивлению, он взял трубку и можно сказать, что мы поговорили по душам. Он сообщил, что сам хотел позвонить, что разводится с Катариной и что будет очень рад видеть меня в гостях. Просил прощения. Через несколько дней я сдал квартиру двум студенткам и первым же рейсом вылетел в Берлингтон, последовав совету отца, и всю дорогу раздумывал над его словами: «это сработает, я обещаю».

Минуту я стоял перед дверью в комнату Дэйтона – этот момент глубоко отпечатался в моей душе, – а затем протянул руку и повернул ручку. Толкнул дверь. Впервые за почти три года я зашел в его комнату. Его запах был все еще здесь. Деревья снаружи отбрасывали на стены черные тени. Щурясь в темноте, я подошел к кровати. Как был, прямо в одежде лег на голый матрац и забылся беспокойным сном.

Рано утром я завел отцовский «Форд Гранд Торино» 1969 года и поехал на кладбище, где в последний раз был во время похорон. Из дома я взял наше фото, на котором мы маленькие едим арбуз на пляже, где я смотрю на него с выражением абсолютной, чистой любви на лице. Я наклонился и прислонил его к небольшому памятнику из темного мрамора. Эпитафия на надгробной плите под изображением корзины в виде белых геометрических линий, куда словно вот-вот провалится баскетбольный мяч, расположенный в выемке в верхней части плиты гласила:

– Я скучаю по тебе, – говорю я, а затем стою в тишине в течении очень долгого времени.

Жизнь всегда отнимает у нас то, что мы больше всего ценим и только спустя время мы понимаем, что потери нужны для того, чтобы больше ценить мгновения, проведенные с теми, кого мы любим.

В португальском языке есть слово «saudade», означающее тоску по тому, кого ты потерял, переплетающуюся с ностальгией, одержимостью и душевной болью. От охватившей меня горькой радости при мысли о прошлом, я подумал, что даже заплачу. Но нет. Мое горе наконец-то стало более приглушенным. Я знал, что оно никогда не уйдет навсегда, но теперь я остро чувствую его только в те дни, когда предаюсь воспоминаниям о нем.

Когда мы подъехали к кладбищу, оттуда уже потихоньку начал расходиться народ. Я припарковала джип недалеко от входа и сделала звук тише, так, что припева «Смейся, я чуть было не умер» группы «The Rolling Stones» было почти не разобрать. Воздух в автомобильных окнах колыхался прозрачными призрачными струями над асфальтом, раскаленным лучами безжалостно палящего июльского солнца. Мы неохотно вышли из машины.

– …Мы предаем его тело земле. Земля к земле. Пепел к пеплу. Прах к праху. В надежде на воскресение к жизни вечной во Иисусе Христе…

Мы стояли недалеко от родственников и близких друзей, провожающих Дэйтона в последний путь. Ветра не было, воздух волнами колыхался перед глазами. Я оглядела могилы. Ближайшая выглядела совсем свежей – несколько дней, не больше. Земля была еще темная, немного влажная, глиняная корка, покрывающая ее, напоминала корку свежевыпеченного хлеба. В пустом желудке болезненно заныло, и я отвернулась.

– …Его, силою, которою Он действует и покоряет Себе все. Во имя Отца и Сына, и Святого Духа…

Осторожно вдыхая раскаленный воздух, я глянула на Джаки: та стояла в стороне и с испуганным видом грызла ноготь на большом пальце.

– …Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…

К тяжелому запаху земли и нашего пота примешивалось напряженное ожидание. К могиле подошел мужчина, чтобы бросить в нее земли и цветы. Какое-то время он не двигался, лишь стоял к нам спиной и только потом я поняла, что он содрогался словно от рыданий.

Солнце стояло в зените, жара была нестерпимая и мои нервы потихоньку начали сдавать. Я пыталась сосредоточиться, но организм отчаянно требовал воды и прохлады. Платье промокло на спине и липло к телу. На одно страшное мгновенье расплывающаяся фигура мужчины преобразовалась в Дэйтона, бредущего на меня вперед, точь-в-точь как неделю назад. Моя рука потянулась к шелковому платку на шее, скрывающему синяки, оставшиеся от его пальцев, я зажмурилась и потрясла головой, прогоняя наваждение.

Мужчина развернулся и быстрым шагом направился к выходу. Лицо – суровое, точеное и безразличное, будто скала. Вот он снял пиджак и понес его, аккуратно перекинув через руку. Белая рубашка была не смята и даже не намокла, будто бы он вовсе не потел. Он прошел мимо, не обращая на нас абсолютно никакого внимания, но я провожала взглядом его высокую фигуру, пока та не превратилась в крошечную точку, похожую на планету за миллион миль от меня.

Тяжелее всего было выслушивать результаты вскрытия.

В процессе падения Дэйтон получил тяжелые травмы: перелом правой лодыжки, трещину во втором шейном позвонке, а также множественные ушибы мягких тканей. В качестве причины смерти было названо «внутримозговое кровотечение, вызванное переломом костей черепа».

В отчете патологоанатома также был назван фактор, способствовавший смерти – алкогольное опьянение. Коронер заметила, что содержание алкоголя в крови Дэйтона «нельзя назвать незначительным» и что оно, вне всякого сомнения, отрицательно повлияло на его способность здраво мыслить и координацию движений, что и привело к «смерти, наступившей в результате несчастного случая». В своем заключении она указала, что, вероятнее всего, Дэйтон упал с лестницы и погиб, потеряв ориентацию в пространстве, когда пытался разыскать туалет, чтобы помочиться. В момент смерти его мочевой пузырь был переполнен, что являлось подтверждением этой теории.

Ничего подозрительного вскрытие не показало, так что смерть моего брата была признана всего на всего крайне неудачным несчастным случаем. Казалось бы, все предельно ясно. Но я был уверен, что это вовсе не «несчастный случай». Да, возможно это глупо, но я сомневался в фактах, вопреки тому, что они были официально подтверждены. У меня появились двое подозреваемых и все основания подвергнуть сомнению уже написанные официальные заключения.