Признание.

Я хочу узнать правду, чтобы наконец спокойно спать по ночам. Поэтому мне остается лишь одно: подружиться с Адой, если понадобится – я влюблю ее в себя, пусть на это уйдет время, но она будет доверять мне настолько, что сама расскажет свой самый главный секрет. Только так я подберусь к истине.

Если окажется, что это действительно несчастный случай, то, так уж и быть – я сдамся со словами: «Ладно, девчонки, я вам верю. Он мерзкий засранец и господь бог – ну или кто там – покарал его. Забудем об этом». Но если… Если это все же именно то, о чем я думаю, то их песенка будет спета.

Я буквально выбежала из машины и с диким воплем понеслась к Джейн, когда увидела, как она выходит из здания аэропорта. Подруга скинула с плеч пухлый рюкзак и побежала мне навстречу. Мы врезались в друг друга с такой силой, что боль пронзила ребра.

Не прекращая верещать и не обращая внимания на прохожих, мы взялись за руки и закружили по асфальту, как пятилетние девочки и только после этого мы крепко обнялись, жадно хватая ртами воздух. Я чувствовала, как по мне до самых кончиков пальцев на ногах разливалось тепло, когда она обняла меня так сильно, что мне стало трудно дышать. Джейн поцеловала меня в щеку:

– Я скучала по тебе.

– Это будто ты, и как будто не ты, – сказала я, борясь с желанием протянуть руку и потрогать ее длинные рыжие волосы, пружинящие на спине при походке. – Но тебе очень идет.

Вместо ответа она послала мне улыбку и встряхнула головой как в какой-нибудь рекламе дорогущего шампуня, пока мы шли к моему джипу.

Спустя пару часов, мы сидели на моем заднем дворе и жарили на костре сосиски с кетчупом.

– Берлиндо! – Джейн обняла пса и почесала ему за ошейником, когда он вновь полез к ней, прося угощений. – Твоя хозяйка запретила мне тебя откармливать, – шепнула она ему, но все равно продолжила втихаря его кормить, пока я старательно делала вид, что не вижу.

Объевшись, мы повалились на покрывало и молча лежали так некоторое время, слушая треск костра.

– Чего бы ты хотела прямо сейчас? – немного погодя шепотом спросила Джейн.

– Избавиться от страха, что при броске мои пальцы останутся внутри шара для боулинга. Честное слово, иногда мне снятся кошмары об этом. А ты?

Я повернула к ней голову и увидела, что она улыбается, погруженная в воспоминания, будто они – это леденец, который она медленно и с наслаждением облизывает.

– Давай кое-куда прокатимся?

– Давай, – не раздумывая согласилась я. – Только возьму ключи и запру дом.

– Можно я поведу? – начала клянчить она, затушив костер.

– Для тебя – все что угодно.

Пока мы добирались до места назначения, горизонт опасно вспухал мрачными тучами. Внезапно поднявшийся ветер взметал дорожную пыль и забрасывал ее в салон. Я подняла стекло.

– Что мы тут делаем? – поинтересовалась я, когда Джейн наконец заглушила двигатель.

Прежде чем выйти из машины, она одарила меня одной из тех улыбок, от которых у меня всякий раз разрывается сердце: ей как будто было жаль меня, бедолагу, обделенную воображением.

– Джейн! – позвала я тихо, догоняя ее. – Что ты задумала?

Где-то совсем близко квакали лягушки. Пахло сырой землей.

– Я хочу забрать кое-что. То, что принадлежит мне.

– Как ты собралась забрать это оттуда?

Джейн по каким-то причинам никогда не считала нужным подчиняться общепринятым правилам и сколько же раз ей прилетало за это, что не счесть, но в этот раз, к моему удивлению, она достала из кармана связку ключей и встряхнула ею в воздухе. В ночной тишине это действие прозвучало как колокольчик над дверью.

– А если он дома?

– Не боись. Томаса дома нет.

Томаса. Не Тома.

– Итак, давайте посмотрим, что у вас получилось. Кто желает начать?

Сегодняшняя тема внеклассного занятия по арт-терапии – «Какое вы дерево?». Ненавижу арт-терапию.

– Я.

Я взяла свой лист формата А3 и вышла к доске.

– Я была бы лиственницей – единственной не вечнозеленой елью, – я прочистила сухое горло, держа перед собой лист и всматриваясь в него сверху-вниз. – Кому-то может показаться, что это самое уродливое дерево, выглядевшее неказисто и убого, когда она сбрасывает иголки, – я подняла глаза и окинула взглядом класс, – но я выглядела бы именно так.

– Интересный выбор, Ада. Попытаешься самостоятельно интерпретировать?

– Эм… Думаю, сюда отлично подойдет цитата: «Сколько раз оказывалось, что маска значительно симпатичнее прячущегося под ней лица»[7].

Губы психолога тронула легкая улыбка.

– Не желаешь добавить еще что-нибудь?

Когда я отрицательно покачала головой, мистер Уайатт обратился к остальным:

– Кто-нибудь хочет попробовать интерпретировать рисунок Аделаиды?

Никто, чудненько. Я села на место после того, как в конце собственной трактовки психолог добавил, что единственное, что мне требуется от людей – чтобы они были искренни по отношению ко мне.

– Мое дерево – это великолепный старинный дуб, которому сотни лет…

Дальше я слышала только невнятное бла-бла-бла, потому что мне на парту приземлился комок тетрадочного листа в клетку. Я развернула исписанный техникой зеркального письма клочок бумаги и тут пронзительно зазвенел звонок с урока, смешиваясь с грохотом стульев по всем этажам и оглушительными голосами детей в коридоре.

– Я почти разочарована, что ты не нарисовала висельника или что-то типа того в твоем духе, – сказала Эйдан, когда мы вышли из класса. – Как тогда, когда нам предложили нарисовать свое настроение, а ты нарисовала кровавые следы на автостраде и полицейские машины. Кстати, ты сохранила тот рисунок? Он мне очень нравится. Особенно то, как ты передала тени от фонарей и блики от мигалок и фар в дождевых лужах.

– Я завязала, – ответила я, расплываясь в улыбке. – В прошлый раз, если ты помнишь, мне пришлось две недели посещать психолога, потому что у меня уже накопилась целая серия подобных рисунков и мистер Уайатт заподозрил что-то неладное. Я зареклась, – больше никакой чернухи.

Я попрощалась с Эйдан и начала быстро лавировать среди пестрой толпы школьников, зажимающихся у шкафчиков парочек, дурачившихся учеников и вошла в спортзал. Расположившись на краю скамейки посередине открытой трибуны школьного бассейна я увидела, как Джейн оттащила и отпустила резинку на своих синих очках для плавания, сцепила за спиной пальцы в замок и размяла плечи. Уцепившись большими пальцами ног за край стартовой тумбы она наклонилась, приготовившись к прыжку.

Дали старт. Джейн бросилась в воду и вынырнула почти на середине бассейна. Она первой из пловчих достигла пятидесятисантиметровой отметки и повернула в обратном направлении. Я подалась вперед и улыбнулась, когда подруга первой прикоснулась к бортику – лучший персональный результат на дистанции в сто метров брассом среди девушек! Я встала, наблюдая за тем, как она выскочила из бассейна, сняла очки и шапочку, накинула на плечи махровое полотенце, и помахала ей, когда подруга безошибочно отыскала меня взглядом среди толпы.

– Что там на сей раз? – Джейн выхватила у меня из рук свернутый в трубу лист, когда мы подошли к моему парковочному месту на школьной парковке. – О.

– Не стоит оваций, – буркнула я, забираясь в машину.

– Нет, я хотела сказать, что это мило.

– Я ненавижу все милое. Я хочу калечить и терзать все милое.

Джейн свернула лист и положила его на заднее сидение.

– Бланш продержалась ровно три недели. Это рекорд.

Я удивилась выдержке теперь уже бывшей девушки Абеля. С некоторых пор у нас с Джейн такая игра: выяснить, кто из бывших девушек этого насквозь испорченного сопляка и эгоистичного засранца самая стойкая и после нашего выпуска преподнести ей медаль с гравировкой: «За непоколебимую силу духа».