Ирина больше не сердилась. Ей понравилось, что она будет над Киевом главная. Соберет воинов и, если Мстислав пойдет на приступ, сама поведет дружину в бой, совсем как великая воительница Фрейдис Эриксдоттер из саги об Эрике Рыжем.

Щеки княгини порозовели, очи заблистали сапфирами. Ярослав почуял, что слабеет – не хочет разлучаться. Помни́лось ужасное: ну как враг сызнова жену-детей заберет? Ту-то, прежнюю, было не жалко, а без Ирины и жизнь не в жизнь.

Чтобы не дрогнуть, наскоро перекрестил супругу, развернул коня и поскакал, не оборачиваясь, прочь – почти без охраны, сам-шестой.

Конь несся размашистым галопом, ветер холодил Ярославу лицо, выдувал дурь и слабость. Отдаляясь от жены, с каждой верстой князь становился всё сильнее.

На исходе дня, по-над синим лесным озером, натянул поводья, остановился.

Сказал:

– В Новгород не поеду. Надерите бересты. Буду письмо писать.

В стане победителей царила скорбь. Ночью никто не сомкнул глаз. Черниговцам, от которых осталась едва половина, не давали спать духи убитых и крики раненых, в Мстиславовой дружине правили тризну по княжичу Роману. Вчера его нашли на поле переломанного. Первый в жизни бой стал для юноши последним. Он ринулся в атаку впереди всех, да, видно, не удержался в седле и по упавшему промчались бешеные ясские кони. Мать, хоть была покойнику не родная, распустила волосы, разорвала на себе одежду. Отец то молился на коленях о спасении души новопреставленного раба божия, то в неистовстве бился лбом о землю, а потом схватил меч, побежал к оврагу, куда согнали пленных, и зарубил десять человек, только тогда немного утешился.

На рассвете осиротевшие супруги сидели в захваченном у Ярослава шатре, говорили про печальное.

Сын у них теперь остался только один, нужно рожать и воспитывать новых, а они когда еще вырастут.

Проку от победы не будет, война проиграна.

Анастасия уговаривала мужа бросить Чернигов, где не поймешь, кто тебе друг, а кто враг, и уходить назад в Тмутаракань, награбив побольше добычи. Мстислав уходить не хотел. Чернигов был город большой и нарядный, не то что маленькая грязная Тмутаракань.

Тут и явился гонец.

Анастасия грамоты не знала. Выслушав, попросила прочесть еще раз. Ей не поверилось.

Мстислав поднес белую кору, изрезанную черными письменами, ближе к свету – день еще только занимался.

«Брате, хватит нам беса тешить, русскую кровь лить. Будь ныне в полдень на Калаче один, безоружный. Я тоже приду. Поладим миром. Ярослав».

– Что это – «Калач»? – спросил Мстислав своих людей.

Черниговский воевода Буйнос сказал, что это островок на Десне, где река разливается на мелкой воде, отсюда часа два неспешной рысью.

Анастасия качнула головой.

– Чтоб ты прибыл один? Безоружный? Совсем он тебя за дурня держит?

– На что мне оружие, если мы с ним с глазу на глаз? – пожал плечами Мстислав. – Я шею его цыплячью голыми руками сверну. Мне бы только с ним встретиться. Ехать надо, нечего и думать.

Княгине стало страшно.

– Погоди. Ярослав хитер. Он что-то удумал. Ты на берег выйдешь, а с той стороны в тебя стрелами. Или скажет: давай мировую чашу изопьем, а в ней яд.

– Что я, вчера на свет родился? Гонцу скажу, что на остров мы оба должны прийти пеши. Пока Ярослава не увижу, из-за щитов носа не высуну. А когда он вброд пойдет, ему, хромому, уже никуда не деться. Бог на него затмение наслал, за грехи его. Перемудрил Мудрый. Ныне окончу войну. Русь будет моя!

Умом княгиня понимала – это великая удача, упустить нельзя, а всё же тревожилась. Пойти бы с Мстиславом, да нельзя. Какой князь на переговоры с женой приходит?

– Я знаю, на что его расчет. Он тебе не в уста, а в уши яд вольет. Оплетет, оморочит лживыми словесами! Пущу тебя к нему, только если ты клятву дашь.

– Какую?

– Едва окажешься с ним рядом, не давай ему рта раскрыть, не жди. Вынь из сапога нож, да воткни прямо в глотку. Как Редеде.

Два года назад пришел к Тмутаракани касожский князь Редедя с сильным войском. Прислал гонца. «Что-де нам с тобой, Мстиславе, зря людей губить, вдов с сиротами множить? Выходи со мной биться голыми руками, коли ты вправду Хоробрый, а не хвастаешь». Гонец зычно кричал на всё поле, дружина слышала, отказаться было нельзя, а согласиться – гибель. Редедя был человек-гора, медвежьей силы. Брал буйвола за рога и с легкостью их отламывал.

Вышли бороться по пояс голые, у Редеди мышцы будто бронзовые шары. А как сошлись, вынул Мстислав из пояса узкий кинжал гибкой арабской стали, да и вонзил богатырю в кадык. Это Анастасия научила, и кинжал тоже был ее, она его всегда на затылке, под волосяным узлом прятала. Два войска видели, как Мстислав стоял над павшим врагом, попирал грудь сапогом. О той победе ныне поют сказители и в горах, и в степях, и в лесах. И никто не корит, что Редедя убит нечестно. Победителей не судят, только побежденных.

Мстислав поклялся жене, что не станет слушать брата – убьет сразу, только сначала в глаза посмотрит. Больно уж долго ждал этого часа.

– Не тяни. Едва он рот откроет – бей, – наставляла Анастасия.

Ей всё-таки было за мужа боязно.

Островок Калач был голый, коричневый, круглый, в самом деле похожий на пшеничный хлебец. Оба берега пологие, топкие. Вода в реке была не глубже, чем по колено, журчала-шелестела на перекате. В мирное время через этот брод коней вели в поводу, телеги толкали – дно было всё в каменьях.

Мстислав прибыл первый. Воины прикрыли его плотно сдвинутыми щитами, хотя на той стороне лучникам спрятаться было негде – луг там просматривался до самого леса, неближнего.

Вот из лесу показался одинокий всадник. На плечах – алый княжеский плащ, на голове островерхая шапка с меховой оторочкой. Старший брат явился без шлема, без доспехов, мирно.

Мстислав, всё еще прикрытый щитами, тоже снял железный шишак, отстегнул меч. Кольчуга – тонкая, византийской работы – у него была под кожаной рубахой, жена заставила надеть.

Подле вислой ивы Ярослав спешился, заковылял по мелководью, медленно и трудно.

Мстислав успокоился. Всё, теперь никуда не денется.

Раздвинул щиты, пошел. Ножом убивать передумал. Зачем? Взять пальцами за шею и смотреть, как полезут из орбит водянисто-серые глаза. Братья были от разных матерей: светловолосый Ярослав – от варягини, чернявый Мстислав – от хазарчанки. В ту пору их отец еще поклонялся Перуну, держал много жен, и все они ненавидели друг дружку. То же и дети.

На остров Мстислав вышел много быстрее. Нетерпеливо ждал, пока дохромает Ярослав.

Как наказывала Анастасия – прикончить змееязыкого, пока тот не раскрыл рта, не вышло, потому что Ярослав начал говорить еще издали.

– Дурак я, что обманул тебя, не дал обещанное, – сказал старший брат, остановившись посреди брода, будто бы перевести дух. – Нет ничего глупее жадности. Жадный платит вдесятеро, и я ту цену вчера уплатил. Ныне дам тебе больше, чем сулил. Вот, гляди, что я принес.

Достал из-под плаща нечто рыжее, ворсистое, скатанное трубкой.

И как же было его убить, не посмотрев?

Мстислав давно не виделся с братом, забыл эту особенность разговора с ним: когда Ярослав начинал говорить, его хотелось слушать. Стало любопытно.

– Как это ты не побоялся ко мне один прийти? – спросил Мстислав, когда брат кряхтя ступил на сухое и стал разворачивать то, что принес – кусок коровьей или конской шкуры.

– Ну, убьешь ты меня, – скривил тонкие, бескровные губы Ярослав. – Сядешь княжить в Киеве. И скоро завоешь, как волк на луну.

– Почему это?

– А ты думаешь великим князем быть – это что? Пиры пировать, да на соседей войной ходить? От пиров голова болит, а с больной головой денег не добудешь. Не будет денег – нечем воевать. Войско больших расходов требует. Дальний поход – еще того дороже. Нет, Мстиславушко, великому князю надо с утра до вечера цифирь исчислять, да соображать, как свести дебитум с кредитумом.