* * *
Больничной простыней – сереющий рассвет,
Сыреющие дни апрельского созыва,
Тяжелый антрацит вернувшихся грачей,
Тяжелый дух хмельной в очередях за пивом.
У городской весны – наперечет примет,
Рекой из берегов не выйдет, но приимет
Дар нежданных гостей, Надежды серый цвет
И обмороки слов от солнечных приливов.
Аллею тополей чернеющей строкой
В черновиках своих начертит и забудет,
Кошачий глаз воды изымет из оков,
Лишь жажду жадных горл она не образумит.
На скомороший пляс бутылочных господ,
На матершиный глас веселого разгула
Нет прав и у весны, лишь оторопь забот
Она оставит нам, как круглый бублик дула.
* * *
Скука зимует под крышами старых сараев
Бабочкой серой в тиши, как столетний раввин,
На дождевых золотых ободках умирают
Запахи неба в бесплодном раскате равнин.
Как далеко тут до неба и так же – до моря!
Эти пространства попробуют жизнь на разрыв:
Хруст раздираемой ткани на ниточки горя
И драгоценных зрачков виноватый отлив.
* * *
Здесь маленький город за мутной рекой –
За бледными стеклами сон и покой.
Здесь ветров осенних слышны голоса
И вой одинокий бездомного пса.
Здесь око стоячей глубокой воды
Усталых колодцев и шорох травы,
Холодный песок под холодной ногой
Калитки, что манит в покинутый дом.
И небо, и тучи нахмуренный лоб,
И сон, где лишь плачи, поклоны и гроб.
Альбомное
Как часовые на посту,
Они в твоем менялись доме,
Снижая планки высоту
Чужого горя.
Сплошным потоком дешевизн,
Интриг и лести
Тебя разменивала жизнь –
Тусклее жести.
Суровой ниткой шили дни,
И неизменно
Как слезы, падали огни
В окне за сценой.
Цвета волос и запах дней
Менялись в спешке,
Никто не горевал сильней
И неутешней
Тобой оставленной сестры
Души бесслезной,
Что погребала твой прорыв
Над серой бездной.
* * *
Как быстро созревают дни
На ветках мертвого сезона.
По-театральному условно
С рассветом блекнут фонари.
И жадно пожирает сад
Огонь сентябрьскою пожара,
И. отворив, как окна, жабры,
Плывет плотвою листопад.
* * *
Травой на черных всхолмиях могил
Вернемся мы однажды в этот мир.
Прорвемся сквозь кошмар небытия
И ты, мой друг, и вы, и может – я.
С ладоней теплых дремлющей земли
Поднимемся – отточием стрелы,
Под тонкой сеткой солнечных лучей
На воздух – ныне наш, раз был ничей.
И наши позабытые слова
Прошелестят по миру, как мольба.
Старинный, темный заговор ветров
Наполним горькой музыкой стихов…
Дневники
«…Ты уходишь в вечность….»
На цыпочках уйду из жизни вашей, тихо-тихо, как падает снег на траур воротника, исчезну совсем незаметно, так, что вы не скоро ощутите мое отсутствие, а ощутив, не сразу поймете, что оно значит.
Если вам посчастливилось однажды испытать сильную любовь, всю свою жизнь вы будете снова и снова искать жар и свет. Чтобы отказаться от красоты и чувственного счастья, связанною с ней, и посвятить себя исключительно служению несчастным, нужно величие души, которою у меня нет.
Не быть любимым – всего лишь неудача, не любить – вот несчастье.
11 марта – грачи прилетели!
19/3 86. Сейчас знаю я только одно – никогда еще, даже в дни самых тяжелых неудач, потерь, не было так трудно. Это даже не боль, просто какая-то безысходность, от которой уже некуда. Похоже на рак – жди, с замирающим от ужаса сердцем… и ничего-то нельзя сделать или изменить.
Меня по ночам кошмары мучают. Мать говорит: «Катишься по жизни». Да, я боюсь только, особенно по вечерам, оставаясь наедине с собой, боюсь, что не выдержу. Я слабая. И впереди мне не сияет луч надежды. Я боюсь… иногда, что это все. Боюсь и знаю… что все.
Мне страшно.
8/7 87. Сегодня первый день в газете. Конечно же, бестолковый. И усталый. Сейчас я пишу, с наслаждением вытянув ноги на мягкой кровати. Я снова в общаге. Правда, теперь в пэтэушной. Завтра позвонит мама. На подоконнике закипает мой чай, а в большое окно хлещет дождь. На стене у меня картина в розовато-белых тонах. И странно: она придает комнате облик гостиничного номера того пошиба, в каких наверняка любил останавливаться Рогожин. Я не зря о нем. Снова за горло хватает неминучая тоска: одна, одна, одна. Всегда одна, везде одна.
А сегодня я получила задание. Нужно было написать о профилактории. Я шла пыльными Детскими закоулками и вдруг… Темная полоса сосен, белеющие в разломах медовые скалы, серебряная рыба озера с рыбачьими лодками и стремительными байдарками. После задания я спустилась к озеру по жесткой асфальтовой дорожке. Вода светилась цветом золотого нагретого песка, на глубине видны были стаи рыб, ракушки и водоросли. В небольшой заводи плескалось утиное семейство: один – самый маленький, пушистый, смешно махал крыльями и нырял. Я сделала несмелый заплыв – вода была обжигающе холодной. Где – то далеко на холмах плыл город (…). Я брела назад раздетая, ветер, сухой и горячий, обнимал жаром тело.
9/7. Утро жаркое и сонное, вставать, идти в редакцию совсем не хочется. Скучно там, жутко скучно. Просто зубы сводит. Сдала свой грошовый материал – писала между телефонными разговорами. Да, это, конечно, не «Коммунар» с шикарными темами. Только сейчас ощутила пресность «районки», ее оторванность от мира и свою берложность.
Как-то, еще в Воронеже, зашла в церковь. Поставила свечку перед иконой божьей матери. Чтобы, коль не судьба, не одной – хоть сына бы дала. Но ты, которая не любила, разве можешь меня понять? Слезы, одиночество. Этому не будет конца. И все же надо звонить в Воронеж.
