* * * Одинокий, как старый волк, Не погладишь лесного зверя – От такого и шерсти клок Обернется двойной потерей. А глаза – все пески пустынь, Суховеи и степи волчьи, Взгляд их так безнадежно стыл И затравлен, как стаей гончих. О, не странник, среди огней Волчий вой – провозвестник блуда, Не пропавший в морях Эней, Целовальник скупой – Иуда. Так расчетлив жестокий дух: Мех разнежит, да клык осадит, За тобою, как кровь, испуг Ржавой кровью струится сзади. Шкура в шрамах – рассвету в масть Кроет мускул борьбы и бега, Незаконную – хищник! – власть И полночное зло набега. Не приручишь – один, как мир. Но укусом догнавшей правды: Равносущен ему, кто сир И неистов, как меч Роланда. * * * Весенние зябкие холода, Разодран воздух зеленым взрывом, Томятся сонные дерева В ладонях ветра, как струны лиры. В тугих бутонах хранят белизну Японские вишни в немом волненье, Тягуч и влажен щебечущий звук, А жесты неловки, как туши тюленей. Мы бредим и бродим в зеленом раю И воздуха кружку пускаем по кругу, Из птичьего горла живую струю Радостной песни вдруг ловим на губы. Холодный резец заостряет черты, Но мы говорим и живем безрассудней Под тонким покровом дневной синевы, На шкуре асфальтовой зреющих будней. * * * Перебирать, как волосы, слова, Вдыхая запах тонкий и обманный. Любви едва начатая глава За белый лист уводит следом санным. Туда, где в невозможном далеке Созвездия, кометы и болиды, Где параллельные – рука в руке – Миры влюбленных – вопреки Евклиду. * * * Так странны Вы, как блики серебра, И темны, как его происхожденье, Чуть дальше от меня, чем весь Евфрат И арамеев прошлые движенья. Фонарный свет разбавлен октябрем, Его туман не разрешит загадок – Что ищет под сегодняшним дождем Рахиль навек утративший Иаков? Кочевники – и врозь дороги нам, Но только час: покой, простор, неспешность. В них светлою водою Иордан Поит сестру забывчивую – нежность. * * * До осени сложили чемоданы, Послушайте – еще звучит мотив Малейшего, незримого органа Раскрытых душ, не знающих пути. До просини. На простыне небесной, До робких слез за утренним окном, Пока не лязгнет стылое железо, Оставив наше лето – за замком. Мы встретимся. Но скорости иные Нас понесут по рельсовым лучам До осени. В каком еще разливе Потянет сердце безнадежно к вам? * * * Когда газет читатели роятся И суетно хлопочут у киоска, Я вижу, как их губы шевелятся На лицах желтых, будто бы из воска. Так странно мне их нервное круженье Вокруг стеклянной будки со старухой, И странные в нем чудятся знаменья, И тайные какие-то подвохи. Как будто кто заговорит со мною, Толкнет или по имени окликнет. Вот и стою не в силах обернуться И думаю с тоскою: «Чтоб вам треснуть!» От них бежать хочу и не вернуться, И умереть хочу, и – не воскреснуть. * * * От плагиата чужих утопий И повторенья недужных мыслей, Разум, иди по сомнения топям И временам, что, как ветви, нависли К мифу, где снова двенадцать смертных Из Петрограда идут к Чевенгуру, К миру, где хищные наши ветры, Переплетаясь, рождают бурю. Там, где обломки былых империй Братской могилой пыли остались И превратились лихие перья Вдруг в аргументы штыков из стали. Не говори, что Россия – жертва Как назиданье другим народам. Это – до края, до – Пересвета, До рокового речного брода И травяного квадратного поля. На Куликовой кровавой брани Над головами павших за волю В ужасе смерти простерты длани… Господи, брат убивает брата! Белый и красный – единой же крови. Так почему же ничто не свято В этой лавине кошмарной нови? Сократ На яшме темной – белопенный след, Но в нем не отыскать величия былого, Как ныне не постичь сократовских бесед, Ушедших от беды перевиранья злого. Еще собачий знак не осквернил горы, В изножии ее хозяйничает море, Просаливая дым предутренней поры, Махнувшей плавником над жертвенником горя. И взбитые белки на острие гребней Белее, чем хитон на теле жадных чаек. Все изреченья – дым, а зависть тем сильней, Чем строгай строй бесед точней и величавей. Но издавна манит лисицы рыжий хвост В храм хитрости и лжи, предательства и власти, И жертвенный корабль от острова Делос Не смоет с досок кровь до места новой казни. |
