Разум Эйлерта начинала медленно заволакивать белесая завеса тумана. Он практически перестал думать, молча любуясь этими страшно прекрасными глазами.
Человек не подходил ближе, и, что странно, сердце Лерта, поначалу трепетавшее как птица в клетке, стало успокаиваться, медленно отбивая свой ритм, словно совершенно позабыв об опасности или не признавая в незнакомце врага. Эйлерт, ощущая себя безвольной куклой, даже не заметил внезапно поднявшуюся руку человека. Практически не ощутил мягкого прикосновения чужих пальцев к своему плечу — прикасался к нему кто-то, кто не был капитаном корабля без парусов. Глаза были все ближе и ближе, но человек не двигался, и Эйлерту казалось, что он срывался в бездну, летел все ниже, ниже и ниже.
— Лерт…
Его голос был низкий и тихий, едва превышающий шепот. Эйлерт не почувствовал испуг, когда услышал свое имя. В его устах оно почему-то звучало органично, словно так и должно быть, словно так было всегда. Но потом чья-то рука, всего лишь мягко придерживающая его плечо, вдруг с силой сжалась, а окрик стал громче, резче, былая нежность улетучилась.
— Лерт!
И Эйлерт вздрогнул, дернулся, пытаясь избавиться от болезненной крепкой хватки, мотнул головой и вдруг увидел перед собой взволнованное лицо Грэма. Спиной он чувствовал те самые помосты, служившие сценой. Его окружил, казалось, весь народ, даже торговцы вышли из-за своих прилавков, а матери прижимали к себе напуганных детей. Эйлерт буквально кожей ощущал полный подозрения и опасения взгляды толпы.
— Всё… Всё нормально, — Лерт попытался улыбнуться, хоть как-то посмотреть на Грэма, но не смог даже поднять на него взгляд.
Внутри него горела буря, зародился страх и подозрение, что вся его команда в опасности только из-за него. Он был уверен, что любой из его команды, кто видел такие же иллюзии, точно пришел бы к нему. Но сам Лерт молчал, отчасти поступая нечестно со своим экипажем. Этот чёртов туман словно въедался с каждым разом все глубже и глубже в его голову, совершенно заглушая все инстинкты самосохранения, и никто не мог с этим ничего поделать.
Он хотел сказать что-то ещё, что могло бы переменить ситуацию и избавить его от этих жутких взглядов толпы, но не нашел в себе сил. Сжав кулаки, Эйлерт молча ушел, опустив голову и раздумывая над тем, как избавиться от этого проклятья. Грэм проводил его взглядом, но останавливать не стал: Эйлерт мог сам разобраться со своими проблемами, и, если помощь Грэма ему будет необходима, он скажет.
Нала как всегда почувствовала его приход ещё до того, как он увидел родное крыльцо, — возможно, материнский инстинкт или любовь делает из человека практически провидца или волшебника. Она заключила его в крепкие объятия, и напряжение после инцидента постепенно исчезло, однако неприятная горечь прочно закрепилась в его душе. Со всей проницательностью, присущей самым близким людям, Нала устроила допрос в тот же момент, как Эйлерт доел ее фирменный пирог.
— Случилось что-то серьезное, — это не было вопросом, только утверждением и никак иначе. — Рассказывай, не мучь меня догадками понапрасну! Лучше узнать от тебя, чем от чужого прохожего, дорогой.
И Лерт рассказал. Не всё, многое утаив, оставив в своем рассказе лишь видения человека с разноцветными глазами, исключив всю черную магию. Так незнакомец стал всего лишь человеком, привидевшимся ему в таверне на Тортуге и сегодня на рынке, от которого он помнил только глаза и то, что его звали по имени.
— Разноцветные глаза? — после недолгого молчания воскликнула Нала, по-прежнему довольно воинственно уперев руки в бока. — Но, подожди… Мне, конечно, может показаться, столько лет прошло, но…
— Что? — голос Лерта был полон усталости и бессилия, и мать не могла не заметить, как он осунулся от терзавших его душу мучений.
— Разве у Рагиро не были глаза разного цвета?
Лерт буквально почувствовал, как встают на место шестеренки в его голове, он уставился невидящим взглядом в стену, а после уронил голову на руки, сцепленные в замок. Он помнил, правда помнил о том, что у Рагиро были разноцветные глаза, но… Он мёртв. Люди просто так не воскресают. Люди просто так не появляются в его жизни, принося с собой тонны чертовщины и давно позабытые воспоминания, словно вытаскивая их из самых укромных уголков памяти.
Наверное, это просто проклятье, подцепленное на одном из островов. Они могли потревожить чью-нибудь святыню, такое тоже бывает. Возможно, Эйлерт просто видел то, что хотел видеть. То, что выцарапали у него из сердца темные силы, единственную надежду, спрятанную глубоко-глубоко: о том, что Рагиро жив, о том, что даже отец жив. Это был сущий бред, но верить… Верить всегда приятней, чем каждую ночь себе твердить, что они мёртвы. Сердце на мгновение остановилось, а потом вновь отдало один гулкий удар. Вопрос Налы прозвучал так обычно, но так необычно отозвался в его душе. Прошло целых тринадцать лет с того момента, как был убит и Рагиро, и Нельс. И если Рагиро был жив, то... Эйлерт потерял целых тринадцать лет.
— Ты думаешь… — осторожно начал Лерт, все ещё не осознавая до конца то, что только что произошло. То, что сказала его мать; то, о чем он подумал сам. — …что он мог выжить?.. — кто бы знал, каких усилий ему стоило произнести это вслух. Эйлерт и про себя с трудом мог это сказать. Давно позабытое прошлое, которое он хранил глубоко в душе и не желал вспоминать, стремительными волнами накрывало его с головой, не давая ни единой возможности укрыться.
Нала, выглядевшая крайне задумчивой, неопределенно повела плечами, а потом все-таки присела рядом с Эйлертом, взяв того за руку. Она и подумать не могла, что ее совершенно безобидное, как она сама думала, предположение могло вызвать столько эмоций у ее сына.
— Я не знаю, правда. Думаю, тебе лучше спросить об этом его дядю, Райнера. Возможно, он мог бы что-то знать.
Едва Нала произнесла это, как Лерт сорвался с места и пулей вылетел из дома, уже не обращая внимания на удивленно-возмущенные крики матери, которая явно не ожидала, что сын уйдет — вернее сбежит, — едва переступив порог дома. Нала подумала, что он слишком сильно похож на Нельса, и от этого было только больнее. Лишь бы его не постигла та же участь, что и ее мужа.
Тринадцать лет Эйлерт не приходил к этому дому, тринадцать лет не вспоминал дорогу в этот дом и тринадцать лет не забывал того, кто жил в нем. И сейчас он бежал к этому самому дому по этим самым дорогам, не имея ни малейшего понятия, чего же он ждал и кого хотел там увидеть. Ведь если его друг детства жив, если жив человек, с которым он не один год был не разлей вода, то что делать дальше? Где его искать и искать ли? Нужна ли вообще ему эта правда? Может быть, стоило все оставить на своих местах и ни во что не вмешиваться.
Может быть, стоило все забыть.
Поворот направо в узкий переулок, потом налево, немного прямо и снова налево — заброшенный дом стоял прямо перед ним в нескольких метрах, оставалось только подойти и…
…и перед глазами быстро замелькали какие-то картины из их детства: когда Лерт только-только увидел Рагиро, когда первый раз пришел к его дому, когда первый раз позвал гулять, первый раз рассказал о своем отце и о том, что тот — капитан великого пиратского судна, первый раз пообещал взять с собой в морское плавание. Когда отдал в тайне от родителей кольцо, которое передавалось в их семье от отца к сыну, в знак абсолютного доверия. Воспоминания сменяли друг друга, и Эйлерт отстраненно подумал, что он боялся приближаться к этому дому. Он не хотел и дальше будить в себе неприятное чувство, напоминающее о том, что далеко не все в этой жизни можно вернуть.
Дом Савьеров был заброшен, и Эйлерт даже почувствовал облегчение — он не вынес, если бы за эти годы ничего не изменилось. И даже непрошеные цветы, выросшие посреди высокой травы у забора, дарили немного облегчения. А так… Так эти потемневшие от дождя стены, покосившееся крыльцо со сгнившими деревяшками и зияющие окна лишний раз напоминали о том, что повернуть время вспять попросту невозможно.
