- Успокойся! Дойдем до корчмы, там оденемся нормально, только ходить придётся ночью. Тут, кстати, по ночам тоже неплохо.

Гул колокола разнёсся над городом, купцы начали закрывать лавки, сворачивать торговлю.

- Что случилось, Вервольф?

- Вече! – с придыханием ответил оборотень. – И не называй меня так!

- Хочешь, чтобы я называл тебя по имени на людях?

- Ладно, ладно, зови, как хочешь.

- А это вече, оно далеко?

- Насколько я помню, на центральной площади.

- Пойдём глянем?

- Да что там делать?

- Выслушаю любые встречные предложения. – по гречески произнёс Димитрий.

- Нет никаких идей. – на чистейшем греческом ответил Бэр и повернул на колокольный звон.

- Чего сказал? – опешил Димитрий.

- А что такое?

- Откуда ты знаешь эллинское наречие.

- Какое эллинское? Ты спросил и я ответил.

- Я спросил на другом языке.

- Разве? Я не заметил. Хотя сейчас всё может быть, батька знатно над моей душой потрудился.

- Какой батька?

- Чернобог.

- Сатана?

- Нет, Чернобог. Сатана – слуга Белобога.

- Ничего не понимаю. Какая разница между Чернобогом и Сатаной.

- Представь дерево. Его корни – Великий Род, половина ветвей – Белобог, другая половина – мой отец. Сатана – всего лишь листик на ветви Белобога, как впрочем, и твой бог.

- Но если Сатаниил – слуга Белобога, то он есть добро? Ведь Белобог, по вашим верованиям…

- Верования отличаются от сути. – перебил оборотень. – Белобог добивается мира во всём мире.

- Великая цель.

- Но не такой ценой. Мира можно добиться, лишь сделав людей совершенно одинаковыми. Никаких творцов, никаких пророков, никакого развития. А что не развивается – постепенно умирает, зато в мире и спокойствии, как свинья в своей любимой луже, которую зарежут на праздник. Как тебе такое?

- Страшно. – честно признался Димитрий. – А что Чернобог?

- Владыка всех войн и ссор, но покровитель творцов. Кроме того, если бы не постоянная война меж людей, мы бы до сих пор с обожженными палками по лесам бегали, никакой культуры. Всё, что мы сейчас имеем: понятия чести, любви, верности, слова, искусство строить и разрушать, чтобы построить лучшее. Всё – благодаря ему и войне.

- Значит Чернобог за добро?

- Если добро может быть достигнуто постоянным кровопролитием, то – да, он за добро.

- Совсем запутался.

- Добро не едино, как и зло. Добро для одного – зло для другого. Представь, ты срубил дерево, чтобы обогреть свой дом зимой. Для тебя и твоей семьи – добро, а для леса? Он ведь тоже живой и способен чувствовать боль.

- Но ведь одно дерево!

- А ты единственный человек на земле? Одно невозможно без другого. А! Вот мы и пришли.

Димитрий совсем забыл, что они идут на вече. Да и интерес разом пропал. Думать мог лишь об одном – заснёт он сегодня или нет.

Тем временем над площадью разносился визгливый до отвращения, но, тем не менее, достаточно сильный голос:

- … Лицом молод, но волос седой, через глаз шрам, высок ростом, глаза – тёмный булат.

Бэр зацепился капюшоном, тот упал, обнажив голову. Чья-то рука немедля набросила на сверкнувшие сединой волосы старую потёртую шкуру, а в ухо шепнули:

- Уходи, витязь, охотятся за тобой.

С помоста же доносилось:

- Двадцать цельных рублей за его голову. – Послышался всеобщий вздох, за такие деньги можно купить небольшую деревню.

Оборотень незаметно поправил капюшон, стянул с головы шкуру. Рядом с ним оказался мужичина в длинной льняной рубахе. Мощные плечи и истертые, все в мозолях, руки выдавали в нем кожевенника, но роскошная разбойничья борода, от уха до уха, недвусмысленно говорила, что её обладатель не гнушается и лиходейным промыслом.

Человек слабо улыбнулся, подобрал упавшую в пыль кожу, набросил на плечи. Зыркнув по сторонам налитыми кровью глазами, сказал:

- Идём, я тебя спрячу.

- Спасибо, но я не хочу утруждать тебя и, кроме того, ты же слышал, у тебя могут быть неприятности.

- Да ладно! – усмехнулся мужик. – Это же Новгород! За каждого третьего назначена награда и никто не почешется. Даже стражники не лиходеев высматривают, а думают, как бы оружие не отобрали. Владимир шлёт свои указы для порядка, показывает власть. Но мы – свободный город! И если не диктуем свою волю, это ещё не значит, что нас приходи и бери голыми руками. – в речах этого человека сквозила такая неподдельная гордость за родной город, убеждённость в своём праве приютить кого угодно, что Бэр долго не раздумывал.

- Я принимаю твоё предложение, но я не один.

- Бери и приятеля, места у меня много.

- Твоя жена не будет против?

- Жена? Ха! Я свободен как птица! Идём.

Следуя за широченной спиной, Бэр подумал что таким как этот мужичина нет места ни в мире Белобога, ни в том, который пытается построить его отец. Он непокорен, но довольно открыт и, возможно, где-то глубоко добр. Под горячую руку может и убить, но никогда не предаст. И ему лучше спокойно мять кожи, чем махать мечом, но палец в рот не клади.

- Никитой меня звать. – представился бородач. – А ты Бэр?

- Угу. А он Димитрий.

- Говорили, что ты сгинул.

- Похоже, Владимир этому не поверил.

- Это называется «похоже»? Да тебя по всей Руси чуть ли не с собаками.

- Неужели он так обиделся?

- Кто, князь?

- Он самый.

- По-моему, это волхвы новой веры.

- Что такого я им сделал?

- А монастырь? – вмешался в разговор, молчавший всё это время Димитрий.

- Я же там всё уничтожил. Никаких следов.

- Значит не всё, может, кто-нибудь выжил.

- Ага, пара призраков. Кстати, чтоб ты знал, огонь уничтожает даже духов.

- Это тот монастырь, который сожгли? – уточнил Никита.

- Да.

- Нет, тебя начали искать раньше, намного раньше

Сразу, как Киев крестили. Сначала пять гривен, потом полста, теперь вот двадцать полновесных рублей. Кому-то ты очень мешаешь.

- Это его проблемы.

- Если награду будут увеличивать и дальше, то очень скоро это станет твоими проблемами.

- Поживём – увидим.

- Поживёшь, но доживёшь ли?

Так, за разговором, Никита привёл их в небольшой, но добротный деревянный дом на окраине города. Крытая гонтой крыша накрывала и пристройку, от которой шли мощные запахи вымачиваемых бычьих кож.

- Кожемяка? – всё же спросил, уверенный в ответе, Бэр.

- Точно, весь наш род – Кожемяки, потомки Никиты, что Змеище одолел.

- Славный предок. А тебя, значит, в его честь, тоже Никитой нарекли?

- Все мужчины рода – Никиты. Добро пожаловать. – сказал он, распахивая перед гостями двери.

Убранство дома оказалось простым, но здесь расположилось всё необходимое мужчине: огромная печь, лавки, широкий стол, бочка с водой. Чувствуется, что здесь не бывает постоянной хозяйки: никаких пучков с травами, нет фигурки Лели – богини брака, которой поклоняются жёны, нет цветных тряпочек, задабривающих духов. В таком доме Бэр хотел бы жить сам.

- Можете сбросить свои балахоны.

Бэр с удовольствием отшвырнул это тряпьё, отвязал от ноги ножны с торчащей из них рукоятью меча, из-за которых шел, немного прихрамывая, опоясался ими.

Димитрий снимал облачение монаха с неловкостью, привык к нему за годы, и даже это, на котором кое-где видна кровь, казалось родным. Оказавшись посреди комнаты в рубахе, льняных штанах, сапогах и с парой огромных кинжалов за поясом, почувствовал себя голым.

Бэр с бережностью отвязал от живота свёрток из чёрной ткани, распахнул волчовку, вздохнул полной грудью.

- Уф, хорошо! В этих монашеских тряпках ходишь, словно баба, путаешься. – Димитрий смолчал, хотя так и подмывало сказать, что шаги надо меньше раза в три, и спину в смирении согнуть, хоть чуточку.

Бэр уселся на лавку, под руку подвернулась волчья шкура, он хотел отодвинуть, но обратил на неё внимание, поднял, вгляделся в немом восторге. Это оказалась волчовка-безрукавка, вся в небольших металлических нашлёпках, находящихся на некотором отдалении друг от друга, с плеч свисали по пять куньих хвостов. Казалось, она и не должна быть лёгкой, но всё же оказалась тяжеловата для своих размеров.