— Оружие всегда опасно и внушает почтение, — каким-то «пыльным», будто старая ветошь, голосом поучал искупитель. — Нужна большая смелость, чтобы идти прямо на вражеское острие. Поэтому не особенно искушенные бойцы часто лишь изображают ожесточенную схватку. Они обманывают сами себя.
Барнак поджал губы, но смолчал, проглотив «не особенно искушенного бойца».
Елена, переводя дух после очередного «схождения» с Пантином, внимательно смотрела и слушала. Наставник не противился, думая, надо полагать, что лишней воинской науки не бывает, и слову мудрого человека лучше быть услышанным. Мимо двигался разряженный поезд, кажущийся бесконечным и карнавальным. Никакого порядка и организации, разумеется, не наблюдалось, в целом перемещение дворянского табора напомнило Елене страшные истории о Владивостоке девяностых, когда в городе умерли все до единого светофоры, а очередность и прочие маневры определялись исключительно стоимостью автомобиля вкупе с внушительностью (и свирепостью) физиономии владельца. Кто-то помчался вслед за графом Блохтом и его спутниками, кто-то остался, рассчитывая двинуться позже, кто-то скакал налегке, оставив за конскими хвостами слуг, собирающих павильоны.
Алонсо и Барнак снялись относительно рано, чему способствовала компактность группы и отсутствие громоздкой поклажи. У Кеханы был лишь один слуга и ни одного боевого спутника, как у самого бедного фрельса, впрочем, кавалер, судя по всему, нисколько этим не тяготился. Гигехайма сопровождала свита побольше, трое или четверо, тоже достаточно скромно. Сюда же прибился мэтр Ульпиан, который после ночного разговора (о коем Елена, разумеется, не обмолвилась ни словом) чувствовал себя неуютно и, кажется, искал вооруженную компанию посерьезнее. Гамилла, Марьядек и другие театральные сподвижники предпочли двигаться в кавалькаде графа, так что Елена и Насильник снова остались вдвоем. Точнее втроем, если считать Пантина, но воин-маг, как обычно, появился неведомо откуда, исчезал неизвестно куда и по-прежнему воспринимался Еленой как стихия. Лошадей хватило на всех, и женщина получила ценную возможность попрактиковаться в езде. Один лишь Насильник снова предпочел идти своим ходом, но при жилистой неутомимости искупителя это не особо замедляло путников.
После полудня компания остановилась, чтобы дать отдых животным, перекусить и размять ноги. Далее остановка превратилась в импровизированную тренировку, спонтанную, но эффективную и приятную для всех — насколько может быть «приятным» тяжелое, утомительное занятие с железом. Мимо двигались разрозненные группы — господа, спутники господ, слуги господ, догоняющий люд, заблудившийся люд, случайные встречные и так далее. Вид бойцов мало кого привлекал, поскольку для профессионального воина нет ничего естественнее упражнений с оружием. Ветер лениво, будто по обязанности, против собственной воли шевелил прапоры с длинными хвостами. Личное знамя Гигехаймов было не вышито, а нарисовано масляной краской, изображая довольно сложную гербовую комбинацию: синее небо, три зеленых горы и улыбающееся солнце с волнистыми лучами. У Кеханы все было проще: на темно-желтом фоне две черные вертикальные загогулины с перемычкой между ними. Глоссатор накоротке пояснил, что это стилизованные луки без тетивы, кои символизируют и вообще характерны для юго-восточного королевства, где в гербах стараются обязательно нарисовать что-нибудь про доблесть и войну.
Тем временем урок продолжался.
— Это как с кавалерийскими мечами «пронзателями», — говорил Насильник в продолжение темы. — Если надо изобразить ожесточенную схватку, противники бьются со всей доступной им яростью, но рубят, а не колют. Выглядит сурово и страшно, однако, при хорошей броне и взаимном нежелании убивать — малоопасно. Так же и клевок протазаном или другим оружием, на котором нет цепляющего крюка. Он успокаивает бойца, в чьих руках находится, придает веру, что тот силен и мощно атакует. Но это ошибка. Оружием надо колоть или рубить, еще использовать для заломов и опрокидываний, а все прочее суть опасный самообман. Есть мнение, что «клюющими» ударами следует бить по передней руке на вражеском древке. Дескать, не нужно много сил, чтобы поразить пальцы или ладонь. Может быть, может быть… Как по мне, обычный укол и быстрее, и надежнее.
Произнеся эту красивую, выразительную тираду, достойную Фигуэредо Чертежника в редкие моменты хорошего настроения, Насильник чуть присел в боевом положении, вытянул перед собой копье — настоящее, с кожаным чехлом на заточенном пере. Барнак зеркально повторил движение искупителя, склонил голову, показывая, что готов. Юный аристократ был так молчалив, что Елена даже какое-то время сомневалась, умеет ли он вообще говорить? С момента знакомства Гигехайм произнес от силы с пару десятков слов и не более двух-трех фраз.
Алонсо пригладил бородку, отчасти похожую на давно не стриженую «эспаньолку», скрестил руки на груди, высокий и подтянутый, как готическая статуя. Пантин, будто зеркаля жест кавалера, провел ту же манипуляцию с собственной бородой, которая удивительным и неизменным образом оставалась аккуратной, почти щегольской, как из-под ножа брадобрея. Елена краем глаза посмотрела на учителя и мимолетно удивилась — насколько разнятся и в то же время как внутренне схожи рыцарь и фехтмейстер. Даже вспомнилось, что это называется «алертность» — хороший тонус, физическая готовность к действиям.
Противники сошлись — стремительно, с уже знакомой Елене «насекомьей» быстротой, когда сознание буквально выключается из процесса, а контроль над телом берут изощренные и отточенные рефлексы. Со стороны два копейщика напоминали огромные швейные машинки, настолько быстро шли серии неглубоких, провоцирующих уколов. Молодой кавалер и старый грешник попробовали защиту друг друга и разошлись, опустив древки в обманчивой расслабленности.
— Почему копье? Для спешенного латника полэкс удобнее, — спросил Пантин у Алонсо, пренебрегая формулой вежливости. Впрочем, сделал он это с такой непринужденностью и простотой, что рыцарь, кажется, воспринял обращение как к равному совершенно естественно. А, может быть, Кехана относился к исчезающе малому числу людей, для которых сословные заборы и в самом деле ничего не значили.
— Воин должен уметь пользоваться любым оружием, — ответил рыцарь со сдержанной улыбкой в седых усах. — Кроме того, как длинный меч есть господин клинкового оружия, так и копье властвует над всем, что имеет древко. Зная основу легче овладеть частным.
Пантин склонил голову перед мудростью сказанного. Если вспомнить его давние слова насчет того, что Фигуэредо лучше было бы учить Елену владению шестом, то следовало признать, что фехтмейстер и рыцарь явно придерживались одних и тех же принципов.
На втором схождении копейщиков Елена поняла, что имел в виду Насильник. Его оппонент действовал быстро и ловко, но время от времени, наталкиваясь на хорошую защиту, пытался пробить ее не прямыми уколами, а характерным жестом удильщика, как бы прихлопывая сверху копье искупителя. Выглядело это грозно, казалось, что вот-вот последует сокрушительный укол в брешь защиты... но каждый раз Барнаку не хватало какой-то пяди, чтобы достать соперника.
— Не нужно путать бесполезный клевок с отводом противного оружия в сторону, чтобы дать простор собственной атаке,— все так же скучно и размеренно прокомментировал Насильник исход второго раунда. Пантин и Алонсо тем временем перекинулись парой быстрых, коротких фраз, при этом они косились на Елену. Женщина решила, что вряд ли это сулит ей пряники, подобралась в готовности принять вызов судьбы.
Еще одно схождение, Барнак стиснул челюсти, мощная грудь вздымалась под рубашкой, словно кузнечный мех. Рыцарь еще не устал, но уже вспотел и раскраснелся. Подтаявший снег на импровизированной арене стремительно превращался в жижу, хлюпая под ногами. Молодой кавалер явно разрывался между злостью и стремлением научиться, он то кидался в «бычью» атаку, то вспоминал о тактике и пытался выстроить некий «рисунок» поединка. Однако не преуспел ни в том, ни в другом. Не помогало даже то, что юноша был амбидекстром и с легкостью менял хват, не теряя ни в скорости, ни в силе.
