Светловолосая кудряшка всегда выделялась на фоне общей среднестатистической массы. Была яркой и красивой, отличалась от обычных советских детей. Даже дурацкие, на взгляд Оли, бантики и примитивный белый фартук украшали Настю, словно дорогой наряд, а не делали одной из десятков таких же девочек.

«Все мальчишки по ней с ума сходят», – думала Лёлька, когда видела одноклассников, гордо носивших Настин портфель домой.

– Тебя зовут? – тётя Шура прервала размышления.

– Да, это моя подружка. Я пойду. Спасибо вам и Рексу, – Оля кротко улыбнулась, на прощание погладила пса и побежала. – На-а-асть, привет!

– Твоя собака? – поинтересовалась одноклассница, не поздоровавшись.

– Нет. Красивая, правда?

– Ага, хорошенькая такая. А кто это тебя провожал?

– Соседка, – обернувшись, Оля увидела, как тётя Шура уходила в противоположную сторону вместе с Рексом, и поняла, что даже не разглядела её лицо. Сейчас в полумраке улицы мелькало лишь тёмное пальто с меховым воротником, а быть может шуба. Да серый платок, намотанный на голову, а может шаль. По таким приметам ей ни за что не найти соседку. Из ярких деталей: немецкая овчарка Рекс да тепло, которое Оля чувствовала, находясь рядом.

– А-а, понятно. Мне родители тоже обещали собаку купить. Большую, красивую.

– Овчарку?

– Почему же овчарку?

– Не знаю, смотри, какой Рекс красивый. И умный, наверное. Немец.

– Думаешь? Одно только слово «немец» уже не очень звучит.

Олька лишь пожала плечами. Конечно, она знала, кто такие немцы. Слышала, как эта нация рушила и уничтожала. Вот только в отличие от взрослых в ней не закипала кровь при упоминании фашистов, её не одолевали страх и ужас при мысли о войне с нацистами, в душе не было отторжения и ненависти к этому народу. Скорее, наоборот.

– А я бы немецкий хотела учить, – разглядывая потрёпанные бурки, пробубнила Лихачёва.

– Чтобы лаять, как Рекс? Уафф-уафф! – писклявый сопрано подружки резанул слух. – Папа говорит, немцы всегда так разговаривают.

– Правда? Мне почему-то кажется, этот язык не так плох.

– Оль, да ты чего?! Что в нём хорошего-то? Фашистский лай это, а не язык. Фу. Я вот точно пойду в английскую группу. Да и к немцам только отсталых отправляют.

– То есть тех, кто октябрёнком останется? Может, не зря я чуть галстук сегодня не забыла? – попробовала отшутиться Лёля. Настя была одержима вступлением в ряды пионеров, ей эта тема точно пришлась бы по душе.

– Бааа, а чего ж мы стоим?! – кудряшка подпрыгнула на месте. На лице отразился весь ужас советского ребёнка, который опаздывал на главный праздник своего детства. – Я же специально раньше вышла, чтобы Вилене Вениаминовне помочь. И галстук надо скорее вытащить из портфеля, уже снова помялся, наверное. Вчера весь вечер его носила, когда клятву повторяла.

Настя автоматной очередью выдавала предложения. При этом бежала, будто подпрыгивая. Оля молча семенила рядом. «И чего такого в том, что станем пионерами…» Ей трудно было понять подругу, а та не особо вникала в Лёлькины заморочки. Притянувшись, две противоположности запустили неизбежный процесс отторжения. Пружина начала сжиматься.

– Давай у Адлера спросим, какой язык он учить хочет? – взлетая по ступеням школы, чеканила Настя. Надежда на то, что посвящение сбило её с мысли, испарилась. Оля напряглась.

– Почему именно его?

Лёлькин бессменный сосед по парте, Мишка Адлер, был объектом загадочным. В активистах не числился, чаще пребывал наедине со своими мыслями. Казалось, на уроках присутствовал только физически, потому что часто погружался в творчество – рисовал. На всём подряд, что попадалось под руку. Изредка отрывался от процесса. Поразительно, но всегда слышал, о чём рассказывали учителя, отвечал правильно, контрольные писал хорошо. Но одноклассниц покорял не умом. Синева глаз лишала покоя и заставляла активизироваться бабочек в животе.

– Он же немец по папиной линии, – заговорщически прошептала белокурая хитрюга, прикрыв ухо пышным бантом на кончике косы.

– Да ну?! – вырвалось наружу Олькино недоверие.

– Да ну-у, – передразнила подружка и улыбнулась, прищурившись. – Сама слышала, как Вилена Вениаминовна рассказывала. Бабушка Адлера, наверное, вообще в Германии родилась. Так-то!

– А ты всё правильно поняла?

– Ну, конечно! Хочешь, сама у него спроси. Может, расскажет.

Подружки ворвались в класс под мерзкие аккорды первого звонка. Весь временной задел до урока потратили на украшение актового зала. Сосед Лихачёвой уже сидел на месте. Всегда пунктуален, собран, готов.

«Вот кто настоящий пионер», – мелькнуло у Лёльки.

Она тихонько присела рядом, а Настя водрузила портфель позади. Третий год она неизменно сидела в тылу подруги и за сорок пять минут успевала максимум: училась, хихикала, дёргала Олины рыжие косички и работала почтальоном собственноручно созданных записочек. Хитринскую раздирало любопытство: сознается ли Адлер? Сама спрашивать трусила, а Лёля простая, как три копейки, точно бы ляпнула. Сомнений не оставалось, стоило только подтолкнуть её.

Уже через несколько минут после начала классного часа Лихачёва вздрогнула: деревянная линейка отбивала дробь по позвоночнику. Не отрывая взгляд от учителя, слегка повернула голову и прошептала:

– Ты чего?

– Спроси!

– Пффф… – поджала губы. – Ладно.

Но замешкалась. «Как спросить о таком?» Достала листочек для черновика. «А если обидится?» Покосилась на Мишку. Спокоен. Аккуратно вывела буквы и подвинула клочок бумаги Адлеру. Прочёл, резко повернулся, синее небо глаз заволокло грозовыми тучами. Сверкнула молния. Ответил.

Разлинованный лист заполнялся буквами и гулял от первого варианта ко второму и обратно. Напряжённое начало постепенно сменилось заинтересованностью.

– После школы расскажу, – наконец шепнул Миша, свернул бумажку пополам и спрятал в недрах портфеля.

Лёле оставалось только ждать. Четыре следующих урока тянулись, как очередь за дефицитным товаром. Бывало, родители стояли часами за финскими сапогами, а купить удавалось только болгарские джинсы. Не очень нужны, но уходить с пустыми руками обидно. Брали всё, что оказывалось на прилавке или под ним.

После занятий школьников настигло торжественно-нудное посвящение. Бесконечные речи, клятвы, песни. Спустя ещё час на шеях третьеклассников вспыхнуло алое пламя галстуков. Момент, которого так ждали, настал. Из актового зала вырвался целый рой свежепосвящённых пионеров. Маленькие гордые винтики системы мелькали красными огоньками на фоне монохромных стен. Новобранцы жужжали о начале яркого этапа в жизни, радовались, смеялись и восторгались. В потоке эмоционального буйства Оленька Лихачёва старалась не выделяться. Улыбалась, кивала в такт, чеканила шаг. Но так и не испытала ни эйфории, ни гордости.

По пути в класс её догнал Миша.

– Давай портфель, провожу. А ты про записку утреннюю расскажешь.

– Ага, я быстро.

Оля пулей влетела в кабинет, схватила вещи и ринулась к раздевалке, когда на пути возникла Настя.

– Куда так бежишь?

– Домой надо.

– Подождёшь? Вместе пойдём.

– Давай завтра утром встретимся, как обычно. Сейчас правда не могу. Мне пора. –

Лёля махнула на прощание рукой, а подруга наблюдала, как Адлер перехватил портфель Лихачёвой и они вместе исчезли в глубине пустого коридора.

– Кто тебе про меня рассказал? – буркнул Мишка, когда спускались по ступеням школьного крыльца.

– Настя слышала разговор Вилены Вениаминовны с учительницей.

– Ну понятно. Рано или поздно все прознают.

– Что плохого в том, что ты немец?

– А хорошего что? Сразу погоняло «фашист» дадут, стебаться начнут, – Адлер пнул валявшийся под ногами камень. – Отец у меня немец, мамка-то русская. Только кому это интересно. Для всех буду просто нацистом.

– Для меня не будешь, – Лёля попыталась улыбнуться. Щёки вспыхнули, взгляд заметался под молчаливым прицелом синеглазого одноклассника. – Фамилия у тебя папина?