Однако утверждение о том, что в эпоху принципата магистратуры утеряли реальную власть, представляется проблематичным, поскольку их объем компетенций четко соотносился с соответствующей ступенью potestas — maior или minor. У Ульпиана (Dig. II. 1. 3) находим любопытное рассуждение: “Imperium бывает либо чистым, либо смешанным. Чистый imperium — это обладание gladii potestatem для наказания преступных людей, который называется также potestas. Смешанный imperium, каковому, сверх того, принадлежит iurisdictio, тот, который состоит в предоставлении наследственного имущества (полномочия претора. — Е. Г.)”. Иными словами, магистраты, получающие свою potestas только от принцепса (Dig. 48. 14. 1; 42. 1. 57), хотя и в усеченном виде, но сохраняли ius iurisdictionis (Dig. 42. 1. 57), ius coercendi (напр. Dig. 48. 5. 15. 4), даже ius gladii (Dig. I. 18. 6. 8). Права, которых не имели при принципате магистраты-потестарии, но только носитель imperium, перечисляет комментарий Маркиана к закону об оскорблении величия: “Под этот же закон подпадает и тот, кто без приказа принцепса поведет войну, или произведет рекрутский набор, подготовит войско, и тот, кто оставит империю или войско римского народа…” (Dig. 48. 4. 3), т. е. все ограничения касаются той основы imperium (право верховного командования армией), которая и при Республике отличала его от potestas.

В известной мере эти правовые построения соотносятся с современными общими оценками римской государственности эпохи принципата. К. Николе подчеркивает, что при империи “и в праве, и в действительности как фикция и как реальность продолжали существовать слова и институты общины. Настолько, что римское государство, начиная с периода империи, будет всегда оставаться достаточно отличным от монархических, бюрократических и территориальных государств современной Европы (Франции старого режима, Австрии, Пруссии и т. д.), модель которых и вдохновляла германских теоретиков XIX в. (Маркса, Моммзена и др.), а никак не модель “античной гражданской общины”[56]. По мнению А. Л. Смышляева, “в период принципата, как и раньше, собственно государственные функции окончательно не выделились из функций социальных, государство и общество (в античном его понимании) по-прежнему в значительной мере совпадали”[57], на чем, собственно, основывается феномен удивительной малочисленности римских управленцев для указанного периода.

Хотя эта четкая система точного распределения компетенций imperium и potestas в период кризиса III в. претерпела известные деформации, однако ее возрождение, разумеется, в новых условиях и с неизбежными модификациями, началось в ходе реформ Диоклетиана и Константина. Так, Г. Реш, проанализировав употребление республиканской магистратской терминологии в официальной титулатуре императоров, отметил, что “несмотря на тенденцию в третьем веке пропускать в надписях эти титулы, в пространной титулатуре правителей эти должности регулярно появляются вплоть до последней четверти 4 века”.[58] Иными словами, вновь возрождаются представления о том, что император управляет не подданными, но гражданами, которым предоставлено право аккламацией выражать одобрение или порицание властям (CTh. I. 16. 6). На этой базе развивается и функционирует одна из основополагающих концепций позднеантичной политической идеологии — конституционная теория, признающая статус главных политических сил общества за армией, сенатом и народом. Основные же модификации были связаны с процессом разделения гражданской и военной властей, а также с учреждением новых административных структур: без изменений осталось положение imperium, а на месте одного носителя potestas эпохи принципата появилось несколько позднеантичных потестариев. Иоанн Лид (De mag. II. 7), например, повествуя о реформе префектуры претория, отметил, что вместо одной крупной быстро возникло множество магистратур (πολλαί αρχαί). Прямым следствием постепенного увеличения на разных административных уровнях (от позднеримской провинции и вплоть до префектуры) обладателей potestas был процесс усложнения позднеантичной ранговой и титулярной системы.

Думается, что диоклетианова концепция престолонаследия была уязвима именно вследствие рассеяния imperium, распространения его более, чем на одного обладателя, и, наоборот, жизнеспособнее в этом плане оказалось единодержавие Константина, поскольку в большей степени укладывалась в русло антично-магистратских традиций государственности. Конструкция тетрархии затрудняла (если не препятствовала вообще) распространение процесса модификации потестариев в верхних эшелонах государственного управления; в результате реформ Константина это противоречие устранялось. Обращает на себя внимание следующее обстоятельство: ни в кодексе Феодосия, ни в кодексе

Юстиниана термин imperium по отношению к власти должностных лиц, начиная с Константина, больше не применяется; используется, главным образом, potestas и dignitas (CTh. Ι. 5–33; VI. 4–19; CJ. I. 26–48; XII. 4–14). Окончательный (в смысле терминологического оформления) разрыв связи imperium и potestas стал не столько показателем усиления авторитаризма принцепсов, сколько следствием завершения уже de iure принципа разделения властей. Думается, что при принципате полномочия провинциальных наместников продолжали обозначать как imperium потому, что они исполняли функции и гражданской и военной власти, напоминая республиканских промагистратов[59]. И, наоборот, разделение властных функций изымало из сферы компетенции гражданских и военных магистратов, чьи полномочия как бы “уполовинились”, часть гражданства провинций, что уже не укладывалось в традиционную концепцию imperium. Аврелий Виктор, например, именно с т. н. “эдиктом Галлиена” увязывает утрату сенатом империя (De caes. 37. 5–6). Не случайно поэтому, начиная с Константина, термин potestas вновь стал широко применяться в публичном праве (судя по индексу О. Граденвитца, в кодексе Феодосия он употреблен в 221 случае)[60], а более поздние кодификаторы аппелируют именно к конституциям Константина как юридической основе собственного законо-творчества (CTh. I. 1. 5–6).

В техническом значении в позднеримском законодательстве он употребляется в качестве понятия публичной власти должностных лиц разных уровней администрирования: vicaria potestas (CTh. I. 16. 5); moderatoria et praesidia potestas (CTh. I. 16. 8); praefectoria potestas (CTh. VII. 18. 8); iudiciaria potestas (CTh. VII. 18. 12); magisteria potestas (CTh. VII. 8. 16.). Potestas предоставлялась лишь носителем imperium: ex imperiali numine iudex delegatus est; si a imperiali maiestate iudex delegatus non sit (CJ. III. 1. 16). Несанкционированная передача potestas должностным лицом его легату каралась штрафом в 30 фунтов золота (CTh. I. 12. 8). В Notitia Dignitatum термин potestas применяется только по отношению к публичной власти магистров войск (Or. V. 67; VI. 70; VII. 59; VIII. 54; IX. 49; Occ. VI.86); его синонимом для гражданских дигнитариев служит dispositio. Думается, что такое специальное выделение полномочий армейских магистров только как potestas было связано с необходимостью подчеркнуть, что абсолютное право распоряжения войсками, imperium, принадлежит исключительно императору; магистры же обладали лишь соподчиненной ему potestas, и всякое покушение на самостоятельные действия в отношении армии, т. е. претензия на imperium подпадало, как мы видели, под закон об оскорблении величия и квалифицировалось как usurpatio.

Нетрудно заметить, что в законодательстве potestas часто является синонимом dignitas и honos, а последние, в свою очередь, нередко отождествляются с magistratus (CTh. VI. 9. 2; CJ. III. 1. 13. 8), т. е. представляется возможным поставить знак равенства между всеми этими терминами. Собственно, уже в словосочетании cursus honorum, пришедшем на смену certus ordo magistratuum, potestas равнялась honos. Законы IV в. прямо зачисляют в категорию магистратов, помимо муниципальных, преторов (CTh. VI. 4. 14), префектов претория и магистров войск (CTh. VI. 7. 2). В V в. из массы магистратов вычленяли maiores magistratus, к которым относились префекты претория, префект Константинополя, магистры войск и магистр оффиций (CJ. I. 51. 11; ср. CJ. VII. 45. 13; cognitionales… amplissimae praefecturae vel alicuius maximi magistratus). Изъятие у префекта претория многих функций, сообщает Лид, вовсе не превратило его в малого магистрата (άρχοντα ου μικρόν), так же, как и так называемых стратилатов” (De mag. II.11).