Зарождение и оформление военной знати позднеантичного типа — результат длительного процесса трансформации армейских командных институтов эпохи принципата в течение кризиса III в., первой и второй тетрархии, реформ Константина I. Необходимость структурной ломки прежних институтов командования неоднократно выявлялась уже в ходе крупных кампаний I и II вв., демонстрировавших серьезное противоречие между потребностями новой постоянной армии, созданной реформами Августа, в офицерах-профессионалах высшего звена и установками принципата на превращение командования легионами в ступень сословно зарезервированного за сенаторами cursus honorum. В этом смысле реформы Августа остались незавершенными, а военная организация принципата в установленной им форме нормально функционировала лишь в мирные периоды. Сложившийся еще в период кризиса Республики персональный характер связи императора с армией в эпоху ранней Империи, исключал формирование устойчивых групп высшего профессионального офицерства. Императоры опасались мятежей не только со стороны легатов легионов, но даже (как показал пример Германика) со стороны своих родственников. Однако принципат довольно рано нашел средства, при помощи которых ему удалось снимать противоречия между потребностями профессионального военно-стратегического руководства, страхом перед возможной узурпацией со стороны удачливых полководцев знатного происхождения и необходимостью поддержания политического диалога с сенаторской аристократией. Провозгласив себя “восстановленной республикой”, принципат уже при Августе пошел по пути создания имперской служилой аристократии, включая в нее всадничество и старую сенаторскую знать. Хотя всадничество, как показали новые исследования, не противопоставлялось в рамках служилой знати старой сенаторской аристократии[63], уже начиная с Августа и вплоть до конца северовской династии сложилась практика, согласно которой наиболее крупные провинциальные легатства предоставлялись членам сенаторского сословия. Несмотря на то, что в мотивах, стимулирующих службу сенаторов принцепсу и империи, остается еще немало неясного[64], очевиден тем не менее факт стремления ноблированной знати к формально республиканским почестям, которые принципат обусловил уже имперским по сути cursus honorum.

Частью сенаторских карьер уже при Августе стали и старшие офицерские, немагистратские по характеру, должности в легионах — tribunus laticlavius и legatus Augusti legionis. Пребывание на этих должностях было кратковременным: молодые сенаторы как бы проходили военную стажировку, приобретая опыт и своего рода служебный ценз для продолжения cursus honorum, состоящего из чередовавшихся армейских должностей и гражданских магистратур. Это было необходимо и потому, что провинциальные легаты одновременно являлись командующими расквартированными на территориях подведомственных им провинций легионов. Легаты преторских провинций, в которых дислоцировался один легион, автоматически совмещали должность легата легиона; в провинциях консульского ранга с двумя и более (но до пяти) легионами наместники осуществляли уже общее руководство войсками, легаты же легионов считались их заместителями и подчиненными[65]. Политическая значимость провинциальных наместничеств прямо зависела от количества легионов и, соответственно, стратегической ситуации в регионе, что, с одной стороны, превращало двух– и трех-легионные провинции в венец сенаторской магистратской карьеры, с другой — именно после такого легатства чаще всего предоставлялась одна из высших античных почестей — триумф. Подмечено, что “в сорока двух засвидетельствованных награждениях триумфальными почестями сенаторам за военные достижения от Августа до Адриана двенадцать были предоставлены людям старых знатных фамилий; главным образом в течение первых пятидесяти лет периода”[66]. Эта пропорция отражает с одной стороны, довольно тесное партнерство между принципатом и ноблированной аристократией при Юлиях Клавдиях, с другой — фиксирует процесс активного проникновения на должности сенаторских карьер представителе новой знати, многие из которых влились в ее ряды через военную службу. Последнее относится и к всадничеству[67] и к homines novi, число которых как среди офицерства, так и среди новой знати заметно возросло, начиная с Флавиев. Военная служба стала для этих двух категорий также средством обретения консулата, который, как правило, предоставлялся уже легатам-преториям, т. е. наиболее способным офицерам, в том числе и невысокого социального происхождения (например, Гельвий Пертинакс[68], Авидий Кассий), при ее помощи достигали статуса знатности. Однако в I–II вв. устойчивые династии высших офицеров не складывались: если сыновья военачальников, сумевших из простых солдат и центурионов подняться до сенаторского достоинства, еще пытались сделать карьеру в армии, то их внуки, как правило, избегали военной службы[69]. Правительство, имея вполне профессиональный корпус офицеров в лице центурионов, примипилов и офицеров всаднического cursus honorum, обладало полудилетантской армейской верхушкой[70].

Отчасти это противоречие в ходе крупных кампаний снималось с помощью института amici et comites Augusti, избиравшихся императорами из числа наиболее опытных администраторов и военных. Количество их, и особенно военных среди них, не было постоянным, но определялось характером и целями путешествий и походов императоров. Если при Юлиях-Клавдиях сенаторов внутри comites стремились как-то обособить от лиц другого происхождения (Suet. Tib.46: разделение comites на три класса pro dignitate с соответствующей разницей в оплате), то, начиная с Флавиев, comites становятся однородной в правовом отношении группой советников и сподвижников принцепса. Резкое увеличение опытных военных среди comites приходится на правление Марка Аврелия в связи с Маркоманнскими войнами и столкновением с Парфией[71]. По инерции использование комитов в качестве паллиативного средства военной политики продолжалось и при Северах, хотя количество их и сократилось. Реформы Септимия Севера, резко повысившие шансы центурионата на продвижение по службе и увеличившие число всаднических praefecti legiones, тем не менее существенно не изменили принципы комплектования высшего военностратегического руководства. С одной стороны, adlectio всадничества, ставшее при Северах обычной практикой, довольно четко обозначило в сенате начала III в. viri docti, litterati, φρονιμότατοι и viri militates, στρατηγικότατοι, причем это членение сенаторов, карьеры которых больше были связаны или со службой гражданской в Италии или с военной службой в провинциях, соответствовало разнице в их социальном происхождении: nobiles-homo novus. С другой, просопографическое изучение северовского сената показало, что структура сенаторского cursus honorus — чередование военных и гражданских должностей — осталась в основе нетронутой и потому “отчетливо выраженный тип военного в III в. должен был, как правило, рассчитываться на большее количество преторских легаций, чем раньше, поскольку имевшийся в наличии у императоров резерв способных и готовых к солдатскому ремеслу сенаторов стал заметно меньше”[72].

В какой-то мере это обстоятельство в условиях периодического возникновения сразу нескольких фронтов подталкивало к частичным административным экспериментам, выливавшихся в появление временных экстраординарных структур власти в провинциях. Принцепсы доверяли командование в комплексе провинций в первую очередь своим родственникам, либо лично возглавляли крупные экспедиции, опасаясь узурпации даже с их стороны. Усиливающаяся со второй половины II в. внешнеполитическая нестабильность вызывала повышенное беспокойство провинциального населения, требовавшего к себе большего внимания и новых мер обеспечения безопасности со стороны центрального правительства. Пропагандируемая принципатом, особенно во II в., забота о провинциях и персональный характер связи императоров и провинциалов породили особый социально-психологический феномен — стремление провинциального населения добиться возможно более постоянного присутствия в их регионах носителей императорской власти и инсигний, поскольку в этом оно усматривало шанс выжить в условиях внешней угрозы[73]. При возникновении или опасности возникновения нескольких фронтов все эти факторы вызывали к жизни императорскую коллегию, в которой изначально складывалась внутренняя иерархия, либо находившая выражение соподчинения в титулатуре (август-цезарь), либо маскировавшая отношения старшинства одинаковыми рангами[74]. Уже первый пример такого рода (август Веспасиан — цезарь Тит; коллегию Гальбы — Пизона не учитываем, т. к. она просуществовала лишь четыре дня) отчетливо продемонстрировал переплетающуюся с династийными факторами военно-политическую необходимость ее возникновения. Провозгласив в конце 69 г. Тита цезарем, Веспасиан, сам выступив против Вителлия, оставил сына во главе войска, т. е. фактически с проконсульским империем, для завершения осады Иерусалима (Dio Cass. 66. 1. 1; Тас. Hist. II. 79; Suet. Tit. 6. 1: particeps et tutor imperii). Марк Аврелий избрал соправителем в 161 г. Луция Вера, “более пригодного для воинских дел”, женил на своей дочери и отправил воевать с парфянами (Dio Cass. 71. 1. 3); иными словами, Вер в ранге августа получил imperium maius над восточными провинциями империи. В этой модели были соблюдены все необходимые условия и для успокоения провинциалов, и для обеспечения лояльности экстраординарного командования: член императорской коллегии, имевший резиденцию в Антиохии (Dio Cass. 71. 2. 2), управлял Востоком и вел войну через своих комитов и легатов (SHA, Verus 7. 9). Однако вскоре после окончания войны и смерти Вера Марк Аврелий попытался ввести новый элемент в эту структуру власти, предоставив высший империй на Востоке лицу, не обладающему рангом ни августа, ни цезаря. Авидий Кассий, получивший полномочия Вера (Dio Cass. 71. 3. 1: της Ασίας άπάσης έπιτροπευειν), был известен провинциалам как талантливый полководец и фактический командующий в парфянской войне 162–166 гг. (Ibid. 71. 2. 2). С достаточным основанием считают, что наделение Авидия Кассия imperium maius было мотивировано предполагаемым новым парфянским вторжением[75]. На вопрос, удался ли эксперимент Марка Аврелия по созданию экстраординарной военной структуры в обоих ее вариантах — при замещении ее императором и провинциальным легатом, — думается, следует ответить положительно. В случае с Луцием Вером, помимо умиротворения провинциального населения, было быстро обеспечено оперативное руководство войсками целого региона, не запрашивая всякий раз разрешения Рима на каждую отдельную военную акцию. Эффективным и надежным оказался также опыт управления войсками Востока администратором, не связанным фамильными узами с правящим домом. Официальный статус Авидия Кассия был противоречив: будучи только легатом Сирии, он одновременно стал командующим, кроме сирийских, легионами других восточных провинций, т. е. фактически речь идет при том, что прочие легаты сохраняли свои функции гражданского управления, о разделении военной и гражданской власти на уровне целого региона. До известной степени это неизбежное противопоставление разных наместников явилось гарантией против узурпации. В самом деле, Авидий Кассий довольно долго сохранял лояльность (166–175 гг.) и на узурпацию в 175 г. его толкнуло прямое предложение Фаустины, жены Марка Аврелия, принять на себя власть ввиду того, что император тяжело болен и вскоре умрет (Dio Cass. 72. 22. 3). Сама узурпация была негативно воспринята на Востоке и среди легионов, и среди гражданского населения уже потому, что ни в центре, ни в провинциях не возник кризис власти. Именно ввиду узурпации Авидия Кассия, какой бы характер она ни носила, будущие императоры стремились избегать возрождения экстраординарных командований на Востоке.