Катастрофа у берегов Карфагена похоронила надежды Льва на отсылку западноримских эмигрантов; единственной удачей было лишь провозглашение Анфимия императором. “Эмигрантская партия”, оставшись в Византии, становилась естественной союзницей Льва и его преемников от брака Ариадны и Зенона. Любой его шаг в обстановке нараставшего противоборства с наследниками тех тенденций неприятия политического универсализма, которые оформились после смерти Иовиана, не вызывал у них осуждения. Примечательно, что возмущение против исавров исходило только от народных масс (Ioann. Ant. fr. 206 1; Marc. Com. а. 473), и ничего не известно о каком-то осуждении их бесчинств со стороны правящей элиты и церкви, ровно как и о хотя бы малейшем порицании Льва за расправу над Аспаридами; обидное прозвище Льву было скорее всего дано народом. После убийства их противников в 471 г. они своим молчанием и поддержкой официальной версии способствовали созданию мифа об Аспаридах.

В гарантиях собственной безопасности нуждалась и оппозиционная курсу Льва группировка, влияние которой в столице после гибели флота Василиска неминуемо должно было возрасти. Во имя примирения с ней Лев согласился на брак своей дочери Леонтии с сыном Аспара Патрикием, который, хотя ему и был дарован титул цезаря, не был соправителем Льва[301]. Иными словами, группировка, неформальным лидером которой стал Аспар, стремилась иметь своего наследника престарелому Льву (умершему, по Малале (376), в 474 г. в возрасте 73 лет). Кедрин сообщает любопытную деталь: однажды от Льва Аспар потребовал назначить на пост префекта Константинополя своего единомышленника, что император отказался выполнить (Cedren. 607). Это можно понимать не как свидетельство имманентно присущего должности презентального магистра чрезмерного влияния на императорскую власть, но как стремление обеих группировок взять под свой контроль важнейшие посты в государстве. Видимо, в известной мере этими обстоятельствами и обусловливалась вражда Аспаридов и Зенона; покушение Ардабура на Зенона и попытки Зенона обвинить Ардабура в государственной измене, поскольку устранение одного из них резко повышало шансы их кандидатов на пути к престолу.

Тезис о проведении Аспаром при Маркиане и Льве I настойчивой Familienpolitik[302] в связи с вышеизложенным представляется надуманным: консульские отличия Аспар и Ардабур в свое время получили за их воинские заслуги; консулат же Патрикия, сына Аспара, 459 г. был частью признательности Льва за свое выдвижение (CLRE. 403; 429; 453). Родство Аспаридов со Львом было все-таки вынужденным и кратковременным. Как раз подлинным творцом Familienpolitik, используемой в политических целях, был Лев. Так, к 470 г. члены императорской фамилии, включая сюда и Аспара, заняли практически все высшие должности (за исключением иллирийского магистерия, на котором после Анфимия был германец Камунд — PLRE. II. 256) военной организации Византии. После убийства же Аспара презентальными магистрами стали Василиск, Зенон и позже Фл. Маркиан[303], сын Анфимия, зять Льва, получивший презентальный ранг и патрициат без долгой предварительной службы. Однако после гибели Аспаридов только в случае с Фл. Маркианом можно говорить о наследственной, с политическим влиянием, позднеримской военной знати; все прочие члены императорской фамилии (и Теодорих Страбон, получивший почетный магистерий — Malch. fr. 2) были высшими офицерами в первом поколении. Своей фамильной политикой Лев, таким образом, круто изменил неписаные конституционные принципы комплектования высшего эшелона имперской администрации, сложившиеся в результате реформ Константина I: родственники императора не должны были занимать высших военных постов. Преемственность ранневизантийской военной элиты вновь была нарушена. Той части правящей элиты, которая поддерживала Льва I в его западной политике, не нужны были инакомыслящие военные; она требовала только исполнителей, позволив Льву, намеренному создать собственную династию, сформировать, нарушив отлаженную традицию, новую армейскую верхушку из единомышленников-родственников. События ближайшего будущего ярко продемонстрировали порочность и взрывоопасность для государства таких принципов комплектования высшей военной администрации.

Вступление на престол Зенона с чисто формальной стороны означало, что впервые в ранневизантийской истории представитель военной элиты, связанный фамильными узами с предыдущим правителем, стал императором. Однако представляется, что этот акт явился скорее случайностью, нежели был закономерным следствием его сильных позиций в государственном аппарате и при дворе. Сомнительно все же, чтобы Лев I пытался сделать своего зятя преемником. Кроме Кандида Исавра (FHG. IV. 136), ни один из источников даже не намекает на это. Кандид же, видимо, приводит пропагандистскую версию, исходившую от исаврийских правящих кругов, призванную (особенно до и после мятежа Маркиана) обосновать легитимность власти Зенона. Необходимо учесть при этом также и указание Фотия на сильные происаврийские настроения Кандида, равно как и определенный скепсис патриарха в отношении сведений, компилируемого им автора, подчеркнувшего, что последний пытается сочетать в своем труде самое несхожее (ανομοιότατοι). Представляется, что с этих позиций и следует трактовать фразу Кандида: “Лев сильно желал и беспрестанно замышлял публично провозгласить (ανειπειν) Зенона, зятя, императором, но не смог, поскольку подданные (υπηκόων) не согласились. “Если первая ее часть — явно версия ближайшего окружения Зенона, то вторая представляет, на наш взгляд, собой попытку самого Кандида разъяснить, почему все же Льву этот акт не удался. Обращает на себя внимание употребление Кандидом довольно расплывчатого термина “подданные”, в то время как все повествующие о коронациях V в. источники пользуются правовыми, официальными, понятиями — “войско”, “сенат”, “народ”. Под этими “подданными” нельзя понимать сенаторов, с которыми Лев I мог бы обсуждать вопрос о престолонаследии, поскольку далее Кандид сам отмечает согласие сената (συναινέσει της βουλής) на коронацию Зенона Львом II, что подтверждается и другими источниками (Vita Dan. Styl. 67). Отождествление “подданных” Кандида с народом столицы, увязывая напрямую эту фразу с данными Комита Марцеллина, что часто делается[304], также представляется неправомерным. Информация Комита Марцеллина (sub а. 473: “Во время возникшего в Константинополе в цирке возмущения многие из исавров были убиты народом”) не указывает с определенностью на какие-либо причины беспорядков. Примечательно, что в этом скупом описании нет сведений о присутствии на ипподроме либо императора, либо других магистратов во время ристаний и последующих волнений; вполне возможно, что Льва I там не было, хотя бы по причине болезни, от которой около года спустя он и скончался. Но, согласно политическим реалиям столицы, да и логике фразы Кандида, “подданные” могли выразить свое несогласие с планами императора только через аккламацию в его присутствии. Наконец, еще одна любопытная деталь: Верина в сакре 484 г., мотивирующей низложение Зенона и провозглашение императором Леонтия, даже не намекает на этот якобы имевший место случай в политической биографии Зенона, который, конечно, мог бы стать одним из самых сильных пропагандистских аргументов против ее зятя. Маловероятно также, чтобы столь примечательное политическое событие, как публичное непризнание намеченного правящим императором наследника престола народом, могло ускользнуть от внимания авторов-современников, многие из которых (например, Малх) весьма критически оценивали Зенона. И наоборот, все без исключения источники фиксируют акт провозглашения Зенона соправителем Льва II, Виктор Туннунский заметил даже, что Зенон был коронован “против обычая” (Vict. Tonn. a. 474). Очевидно, необычность заключалась как в том, что не отец вручал сыну власть, а наоборот, так и в отсутствии процедуры выборов и традиционного обряда коронования. Все-таки факт остается фактом, что, заботясь об учреждении собственной династии, Лев I провозгласил преемником первого же своего внука, не отличив при этом Зенона от другого своего зятя, Маркиана, даже титулом цезаря[305].