Научный редактор: д.и.н., проф. Г. Е. Лебедева (ЛГУ)

Рецензенты: д.и.н., проф. Г. Л. Курбатов (ЛГУ)

Кафедра истории древнего мира и средних веков Уральского государственного университета

Издание осуществлено при техническом содействии (набор и верстка компьютерные) малого издательского предприятия “День”.

Тема военной знати Поздней Римской империи и ранней Византии не является традиционной, часто исследуемой и дискутируемой в работах по социальной, политической и военной истории поздней античности. Исследовательский интерес прочно прикован по преимуществу к изучению высших гражданских сословий позднеримского общества: сенаторской аристократии и куриалов. Не обойдены вниманием и низшие слои свободного и независимого населения. В процессе активного изучения находятся различные социальные, профессиональные и административные группы IV–VI вв., особенно монашество, епископат, интеллигенция. Военную верхушку поздней античности анализировали в основном как армейский командный институт в рамках государствоведческо-правового и историко-социологического подхода[1]. Социальная проблематика высших эшелонов военной организации в их связи с прочими сословиями и слоями, а также тенденциями политического развития общества IV–VI вв., достаточно долго находилась на стадии лишь постановки вопроса. О военной знати как социально-политической категории вспоминали чаще при общих оценках итогов кризиса III в. и диоклетиано-константиновых реформ в сфере социальной структуры. В этом смысле специалисты следовали за логикой схемы М. И. Ростовцева, который первым на общем фоне усиления военного элемента в социально-политической эволюции позднеримского общества на рубеже III–IV вв. акцентировал внимание на появлении новой политической силы, названной им (тем самым в научный оборот был введен специальный термин) военной аристократией[2]. При этом одни исследователи просто ограничиваются констатацией факта возникновения новой правящей элиты для эпохи домината[3]. Для ряда других вопрос о балансе власти между основными социальными слоями позднеримского общества вообще не стоит: единственным господствующим классом империи объявляется сенаторское сословие[4]. Начиная с А. Джонса, часть авторов подчеркивает, что особенностью в образовании позднеримской правящей элиты является слияние старой сенаторской и новой имперской знати[5]. И лишь отдельные специалисты обращают внимание на то, что правящая верхушка империи в IV–VI вв. включала в себя как гражданскую, так и военную знать[6].

Особенностью многих работ, в которых так или иначе затрагивается вопрос о военной знати, является то, что они, главным образом, останавливаются на проблеме ее возникновения. Так, в свое время С. И. Ковалев полагал, что в результате армейских реформ Галлиена была основана “новая военная знать” в виде корпуса протекторов, из которого рекрутировалось “высшее имперское чиновничество”. Он сформулировал тезис о том, что главной социальной опорой домината была прошедшая через армию “военно-бюрократическая знать, экономически опиравшаяся на свои крупные поместья”[7], т. е. в историографии была сделана попытка уточнить ее некоторые характеристики. Ему же принадлежит положение о сознательном расслоении армии Галлиеном в результате реформ с целью выделения военной верхушки, которое повторила E. M. Штаерман[8]. Дальнейшее уточнение содержания термина “военная знать” в связи с проблемой ее возникновения делалось в работах по римской военной и политической истории III в. На смену общим традиционным стереотипам о роли армии и солдатских императоров как протагонистов сената приходят представления об усложнении структуры правящей элиты уже в северовское время. Г. Альфельди, анализируя эволюцию высшего командного состава армии во II–III вв., акцентирует внимание на том, что после Септимия Севера разделение между гражданской и военной знатью стало совершенно отчетливым. К III в., по его мнению, восходит возникновение “нового, чисто военного верхушечного слоя с решающим политическим влиянием”, характерного для поздней античности[9]. Иными словами, ведущей силой в политическом организме позднеримского общества была однозначно названа военная знать. В какой-то мере реакцией на этот тезис стало более осторожное мнение Г. Пфлаума о том, что, несмотря на складывание в последней трети III в. “нового слоя знати” — профессионального офицерства, выслуживавшегося из простых солдат, сенаторская аристократия не утратила своих политических прав[10].

Таким образом, в итоге периодических постановок вопроса о позднеантичной военной знати специалистами по истории позднего принципата и раннего домината наметилось понимание, равно как и основа для дискуссии, проблематики преимущественно в одной плоскости: роль военной знати в политической организации IV–VI вв., ее реальное место в формировании политики государства, что в целом идет в русле достаточно традиционного направления в историографии, изучающего сходную тематику на материале Республики и ранней Византии. Мы говорим “сходную” потому, что специалисты по Республике и ранней Византии редко вычленяют воздействие на политику отдельных профессиональных военных групп (за исключением, пожалуй, позднереспубликанского ветеранства), рассматривая проблему, как правило, сквозь призму дихотомии “армия-общество”, и, реже, в рамках амбивалентной пары “армия-император”[11].

В известной мере к этому примыкает традиционная для антиковедения, особенно немецкого, тема о роли магистров войск варварского происхождения в политической жизни Поздней Римской империи, о засилье германцев в армии и при дворе, приведшем в конце концов к т. н. национальной реакции римлян, к движению антигерманизма в обеих частях империи в конце IV – начале V вв. Однако практически никто из исследователей не называет западноримские военные кланы германского происхождения военной знатью[12].

Для византинистов и специалистов по поздней античности достаточно долгое время исследование места армии в политике увязывалось с имеющим широкое хождение тезисом “войско делает императора”. Соответственно анализировалась роль армии как т. н. конституционной силы в коронационных церемониях и обряде избрания императора в походных условиях при пресечении династии и при узурпациях[13]. Армия в таких работах выступает как единый, внутренне не расчлененный по своим политическим симпатиям и движимый лишь корпоративным духом организм; подход, типичный при изучении политической борьбы от Цезаря до Августа. В этом смысле отчасти прав У. Кэги, что “систематическое изучение военного вмешательства в политические дела государства только началось”[14].

Все это, однако, не означает, что место в обществе и государстве высокопоставленных ранневизантийских военных не исследовалось вообще. Напротив, одной из излюбленных тем византиноведения является история мятежей Гайны и Виталиана[15], а также влияние при дворе и конфликты с императорской властью военных варварского происхождения, например, клана Аспаридов[16]. А. С. Козлов, рассмотревший в серии работ конкретные проявления и формы политической оппозиции правительствам ранней Византии, считает возможным говорить о достаточно перманентно существующих “военно-варварской” и “военно-чиновной знати”, обогащавшейся через государственный аппарат и не связанной с полисными имуществами[17].