Была ли Аддамс зла на него? Конечно.

Понимала ли она его беспристрастие к ней? Нет.

Знала ли она, что он чувствует к ней целые океаны и бури? Знала ли Уэнсдей зачем он на самом деле пришел к ней? Даже не подозревала.

— Знаю. — подошел к ней ближе Ксавье, сняв пальто с себя и повесив на вешалку, посмотрел на занятия девушки — Рад за тебя, что наконец появилось вдохновение писать.

— Как у тебя дела с картинами? — после недолгого молчания, спросила готка. Неловкая пауза, которая была до этого вопроса, напрягала и задав эту дилемму ему, она даже не ожидала, что он ответит с таким энтузиазмом.

— Ооо. Этот вопрос требует развернутого ответа. Правда хочешь слышать? — заместо слов, Аддамс повернулась к нему и указала на свою кровать, чтобы тот сел и начал свой рассказ. Как под заклятием, Торп подчинился ирису и присел на край матраса около подушек. — Писать я перестал, наверное, после того, как приехал в академию. Пытаюсь делать наброски, но все они… — замолчал парень, вспомнив о ком они и продолжал уже о другом — Но все эти наброски не лучше каракуль годовалого ребёнка.

— Уверена, ты слишком сильно критикуешь себя — пыталась поддержать друга, как она умела.

— Нет, Уэнсдей. Они и правда ужасны

— А разве ты не писал ту картину в сарае с ирисами.

— Конечно писал. Но я ее дорисовываю. Еще в том семестре начал, пришло время закончить сие произведение.

— Закончил?

— Не со всем. Остались несколько штрихов и покрыть лаком, и картину можно будет убирать далеко и надолго.

— Куда ты их деваешь? — более вальяжно уселась на стуле темноволосая.

— Обычно, складываю в углы, а если нравится результат, то ставлю на мольберт. — и Аддамс вспомнила свой портрет, которые он нарисовал. Который стоял на почетном месте понравившихся. Некое тепло образовалось в груди, учащая сердцебиение.

Безмолвие, повисшее в стенах женской спальни, угнетало разумы двух неприкаянных душ. Они бы посмотрели друг на друга, но так много несказанных мыслей. Они бы говорили бы то, что хотят, но боятся задеть чувства друг друга. Если могли бы не произносить этих слов, а просто понять, то уже бы не сидели здесь. Но не на радость Ксавье, она не понимала его чувств. И в ущерб нервной системе Уэнсдей, он постоянно ошибался на ее счет.

Она чувствовала к нему столько же, сколько и он. Просто не могла открыто сказать об этом. Закричать на весь мир, как делают нормальные люди. Она не все. Она человек со своей особенностью.

— Уэнсдей, слушай. — начал бы Торп, но девушка перебила его одним словом.

— Слушаю. — тот невольно приподнял левый уголок губ вверх.

— Я пришел сюда не за тем, чтобы просто проведать тебя.

— Знаю. Тогда может поведаешь зачем? — ей натерпелось узнать его ответ, хоть и всей своей наружностью она этого не показывала.

— Я очень много думал обо всем том, что с нами произошло. И не только о событиях, но и о взаимоотношениях. — замолчал Ксавье, переводя дыхание. — У нас с тобой довольно неоднозначная связь. Я понять толком и не могу в чем проблема. Может ты понимаешь то, что с нами происходит, но я нет. — сердце забилось сильнее, а мысли бегали в голове галопом, ускоряя свой темп каждый раз, когда телепат начинал говорить громче. — Я просто хочу сказать тебе, что… что… — это оказалось тяжелее, чем Торп представлял себе в мечтах. Аддамс сидела перед ним и пугала его своим видом, одновременно притягивая. И сейчас, переводя взгляд с ее томных глаз на вишневые губы, он понял, как хочет их почувствовать на своих. Как он хочет примкнуть к ним и не прерывать этот поцелуй. Уши горели, он стыдился своих нежностей к ней при ней же. Ксавье не хотел, чтобы она думала, что он слабый.

Он не слабый. Просто любит.

— Ты можешь не мямлить. Не понимаю из-за этого смысла твоих слов. — неожиданно для самой себя, выпалила Уэнсдей и заметила, как во взгляде гостя промелькнула печаль. Это было больнее электрического удара в детстве от дяди Фестера. Это было противней, чем висеть вверх ногами целый час. Она чувствовала неприязнь к себе за свои слова. Аддамс понимала, что даже такая маленькая совесть, как у нее, сожрет ее в ночи. Пока ее голова усердно карала себя за сказанное, Торп не выдержал напряжения ее взгляда и вскочил с кровати, подойдя к круглому окну. Оно было разделено на две части и он точно знал, чья где. Если бы половина его темного ириса (хотя он уже сомневается, что его) была вся в черных наклейках, то он бы не удивился. — Ты презираешь меня? — вылетело с языка Ксавье то, что давно держал на уме.

— Нет. — тихо, как будто в пустоту, ответила девушка.

— Тогда почему не хочешь слушать?

— Я не говорила об этом. — она медленно встала со стула и задвинув его к столу, подходила развесистыми шагами к ландышу.

— Но ты всеми своими силами это показываешь. — он хотел бы отойти от подошедшей к нему фигуре, но как будто прилип к полу ее комнаты.

— Поверь, я вела бы себя по-другому, если это была бы правда. — Уэнсдей устремила свой взор в открывшийся перед ней вид из окна. — Я бы просто не замечала тебя и не чувствовала бы стыд за то, что сделала с тобой.

Стыд… Она его чувствует всеми своими жилами. По каждой вене в ее организме льется неприязнь к самой себе за то, что сотворила с ним. Аддамс вспоминает его лицо, слова, которые Ксавье сказал ей в тюрьме и сердце перестает биться. Боль проникает через поры и не дает спокойно вздохнуть.

Он слышал ее слова, но не мог понять их смысл. Правду ли сейчас она говорит? Можно ли доверять ее изложенным мыслям? Может ли он открыть душу своему темному, как ночь, ирису?

— Может этот стыд и говорит тебе, как вести рядом со мной? — ставит под сомнение ее фразы. Готке становится неприятно от этого.

Он ей не верит… Больше не верит…

— Уверена, что он способствует. Но не только он. — это было похоже больше на упрек ему же, чем на ее оправдания. Но единственное в чем Ксавье был уверен на данный момент, что она по другому и не может.

— И что же еще движет тобой не выгонять меня из комнаты?

Он наступает. В прямом и переносном смысле. Ксавье хочет вызвать ее на откровение. Аддамс понимает это…

Торп разворачивается к ней лицом и делает шаг вперед, показывая, что хочет продолжения этого разговора. Она это видит и делит с ним эти же идеи…

— Может сам попробуешь ответить на поставленный вопрос? — парировала она.

— Я уже давно ответил тебе на него. — прикрыл он глаза.

Уэнсдей выиграла в негласной игре. Она капитализировала его все цело. Он готов играть по ее правилам.

Вернее, она так подумала…

— Но ты отчетливо этого не видишь. — Ксавье взглянул в ее темные глаза, нагнувшись. Его взгляд был прикован к Аддамс, и она была готова поклясться, что это ее сбило с мысли победных фанфар. — Ты замечала все на свете, но не меня. Была уверена, что я убиваю этих людей. Что я монстр.

Вот оно. То что ждала она так долго. Обиду на нее, которая выльется в больные реплики. Но получила ли она все так, как ожидала? Нет. Определенно нет.

Он говорил медленно, пробуя каждое сказанное слово на вкус. В глазах не было той ненависти из прошлого. Уэнсдей читала в них что-то иное. Безысходность… Надежду…

— Но ты не понимаешь главного. Ты не можешь заметить, что я чувствую к тебе. Как бы я не старался, Уэнсдей, ты все равно ставишь меня на второй план, обделяешь.

Сейчас Торп казался еще выше нее. Она видела пропасть в его глазах. Как дергалась его нижняя губа и как нервно он ее прикусывал. Как глаза уставшие расслабились и из последних сил старались не закрыться. Сейчас он был другим. Ксавье был тем самым нежным ландышем. Самым белым из всех тех белых пустышек. И именно сейчас он открылся для нее одной.

Телепат смотрел на ее изучающее лицо и понимал, что она анализирует его, каждые его изменения. Но ему даже это нравилось. Может она увидит это в его лице и Ксавье не придется говорить об этом вслух.

— Я вижу, Ксавье. — неожиданно для друг друга, ответила она. Это оказалось громче, чем хотелось. Уэнсдей показалось, что весь мир услышал эти слова.